Побуждение к размышлению

Из архива «Континента»

Сурков: «Правовая привычка у нас слабая, поэтому государство иногда наглеет…»
(Размышления по поводу доклада Суркова 17 мая на Генсовете «Деловая Россия».)

Сурков: «…Одни считают, что всех надо посадить, а другие — что никого, ни при каких обстоятельствах…»

Я: А как сажать и куда, если нет ни нормального правосудия, ни нормальной тюрьмы?

Этот доклад и ряд других сообщений о печальной ситуации в армии, о даче Касьянова, о выделении денег на патриотическое воспитание, все это побуждает к размышлению. Меня же интересует только правосудие. Сурков считает, что «Правовая привычка у нас слабая, поэтому государство иногда наглеет, как впрочем и бизнес». Но если государство наглеет, что толку говорить про бизнес? Ведь тогда наглеет и правосудие, оно становится зависимым от государства и жестоким. А ему, как я думаю, следует хотя бы опасаться своего могущества. Понятно, что у России врагов больше, чем у Швейцарии, поэтому и жить без армии Россия не может. Но без нормального правосудия Россия не воспринимается как государство, а Швейцария — государство. По мнению Суркова, в России суды «зависимы по природе своей». А если судьи «подкупаемы, боятся начальственных звонков, то что прикажете с ними делать? И кто удержится от соблазна подчинить их себе?» — вопрошает Сурков. Его «правосудие» исходит из тезиса: «лучше быть врагами, чем двусмысленными друзьями». Примерно как у Сталина: «друзья вначале становились двусмысленными друзьями, потом врагами». Про «наши» цели Сурков говорит тоже внятно: «давать власть либеральным «друзьям» опасно…», «культура у нас не та» и т. п. Ходорковский хотел «сделать себя премьер министром», но «мы не позволим небольшой группе компаний быть властью». И не позволили: осудили за неуплату налогов. «Процесс (Ходорковского) не имеет грубой политической подоплеки», — считает Сурков. Но из того, что он говорит, следует именно эта грубая подоплека. А соблазн влиять на судебное решение в числе многих других соблазнов давно прописан в Уголовном кодексе. Поэтому, как и при Сталине, в таких делах нужна поддержка толпы. Нормальное правосудие в этом не нуждается, оно не зависит от общественных страстей. Еще недавно для поддержки обвинения на процессы диссидентов волокли специально проверенную публику. Теперь, как при Сталине, в такую публику хотят превратить всю страну. И, как ни странно, этим занимается Генеральная Прокуратура в лице Колесникова. 15.07 в очередной раз он выступил в связи с возбуждением уголовного дела по поводу дачи Касьянова. Он тоже говорил, что в деле нет политической подоплеки. «Прекратите воровать, — сказал Колесников, — и не будет никакой политики». Но политическая подоплека состоит именно в том, что Колесникова кто-то вынуждает выступать не по своей специальности: политика вовсе не его сфера; да и факт воровства устанавливает не он, а суд, тот суд, независимость которого он обязан не подавлять, а защищать. С другой стороны, если человека, до недавнего времени определявшего политику государства, обвиняют в воровстве, то это определенно политическое дело. И за него, наверно, несет ответственность и Президент? Во всяком случае, это дело в той же мере политическое, в какой выступления Колесникова, столь быстро обгоняющее судебный приговор, дело уголовное; за что тоже, наверно, несет ответственность Президент?

Есть и еще одно хитрое обстоятельство, объясняющее поступок Колесникова. «Я часто слышу, — утверждает Сурков, — что демократия важнее суверенитета. Мы это не признаем. Считаем, что нужно и то, и другое… Проект у нас банальный. Я бы назвал его «суверенной демократией». Не хорошо к демократии что-то добавлять. Но мы вынуждены…» Между тем, кто-то говорит Суркову: «Если ты либерал, то тебе неприлично быть патриотом», «если ты за либеральные ценности, то ненавидишь свою страну». Сурков отвечает: «это чушь». Но это не просто чушь. В СССР патриотизм всегда считался важнее правосудия. Мы этого не признавали. Считали, что нужно и то, и другое. (Я имею в виду себя и всех, кто за это отсидел.). Но в перспективе, похоже, проект банальный. Я бы назвал его «патриотическим правосудием».

Разумеется, не хорошо к правосудию что-то добавлять. Но «иногда государство наглеет», и я боюсь, что «суверенной демократии» не обойтись без «патриотического правосудия». Тем более что государство уже выделило деньги на патриотическое воспитание, и Колесников действует в качестве патриота. А если «забота о суверенитете, по словам Суркова, предусматривает экономические ограничения», то забота о патриотизме способна ограничить и все остальное. Нужда в этом есть. Пенсионеры голодают, а стабилизационный фонд за границей в ценных бумагах. Впрочем, в СССР творилось нечто похожее, там тоже была «суверенная демократия». И деньги на патриотизм шли такие огромные, что ими вскормлен не только весь прошлый, но и большая часть нынешнего «патриотизма». А каковым он был прежде и каковым прежде было правосудие?

В 1972 году я впервые пришел в качестве свидетеля на допрос в КГБ. Я дал правдивые показания. Но мне полагалось понимать допрос как средство запугивания, а я понимал его как гражданский долг честного человека. У нас со следователем возникла абсолютная несовместимость. Я ему — обычную логику, а он мне — советский патриотизм. Теперь, когда Российское правительство, исходя из уверенности, что правосудие наше и демократия непререкаемые эталоны, возмущается тем, что Англия не выдает Закаева, а ABC демонстрирует Басаева, я вспоминаю, как возмущала моя логика этого моего следователя. Потом я рассказал о допросе своим товарищам. Потом снова и снова потребовались мои правдивые показания. Причем всегда выходило, что все следователи патриоты, а я нет. В 1977 году меня допрашивали в КГБ четыре раза.

Четвертый допрос проходил в присутствии патриота по особым делам Илюхина из Прокуратуры СССР. На этом допросе я отказался давать показания. Я не мог дать того, чего у меня не хотели брать. И мой отказ Илюхин признал обоснованным. Многие диссиденты тогда оказались в тюрьме в качестве уголовников. Но выйти оттуда часто было не так уж сложно — пробуди какой надо патриотизм, признай себя и своих друзей преступниками и уезжай, куда хочешь. Это же советовал мне следователь Воробьев — большой патриот.

Он арестовал меня в 1983 году за книгу «Как быть свидетелем». А я считал, что для меня лучше правды нет ничего. В итоге такой же патриот судья Романов, выслушав от всех свидетелей про мою честность, выслушав адвоката о том, что вина не доказана, отправил меня отбывать наказание в лагерь. А когда срок моего заключения подходил к концу, возник «патриот» из КГБ и предупредил: если я не пересмотрю свои взгляды, то буду поставлен в такие условия, что опять совершу преступление. Я опять изрек правду о том, что сужу сам себя строже любого суда, но солидарен с адвокатом, который считает вину недоказанной.

И вскоре меня за это судил за хулиганство судья из Кустаная Осокин. А публику в зале изображал все тот же персонаж из КГБ. Обвинение было чистейшей липой. Но накануне суда у меня отобрали мои записи, всю ночь не давали спать, я остался без адвоката… И когда патриотично настроенный Осокин предоставил мне последнее слово, я сказал, что этот весьма логичный текст, завернутый в целлофан, спрятан у меня в заднем проходе. Я попросил сделать перерыв, чтобы его достать. Если бы Осокин не удовлетворил мою просьбу, пришлось бы снимать штаны прямо в зале суда. Но Осокин ее удовлетворил и потом настаивал, чтобы этот текст был приобщен к делу. Он знал, в каком говне наше правосудие, и не хотел упускать случая доставить маленький его кусочек туда, где все желают знать.

А вскоре началась «перестройка», мои «неверные мысли» оказались верными. Многое изменилось. Возник даже суд присяжных. Но теперь в России, по выражению Суркова, 140 млн. «бедных родственников». О патриотизме забыли, процветает цинизм. Жизнь теперь стала настолько трудной, что я склонен считать патриотами России почти всех, кто из России не уехал. Сурков прав: «Любовь купить нельзя». Если иметь в виду деньги на воспитание патриотизма. Но Сурков якобы сказал это Ходорковскому, «наивные представления» которого якобы побуждали его стать примьер-министром. А наивность Ходорковского меня вполне устраивает.

Я скорее поверю в благородство идущего в тюрьму за убеждения, чем в патриотизм на тюрьму осуждающего. У Ходорковского, как известно, были грандиозные планы благотворительной деятельности. Возможно, не все свои деньги он собирался положить к ногам народа и государства. Но слова Суркова про «любовь за деньги», очевидно, имели основание. Большинство считает его вором. А мне он симпатичен. Огромные его деньги вовсе не означают столь же огромную его нечестность по сравнению со всеми другими. А если человек украл у государства, допустим, миллиард, создал, промышленную отрасль, и государство заметило это только через несколько лет, испугалось, отправило его в тюрьму, разорило то, что он создал…

Так что это за государство? Это государство «бедных родственников». У каждого из нас может быть иное мнение, иные идеи по поводу того, что есть благо для страны. Но кто из нас готов их отстаивать в нынешнем нашем суде с риском потерять свободу? Ходорковский на это решился! А ради чего? Можно ли найти такой ответ на этот вопрос, который бы его компрометировал? Сурков не нашел такого ответа! Выходит, Ходорковский патриот и герой, тем более на фоне тех Героев России, которые тщетно борются за свои права. А ведь когда над Ходорковским нависла судебная расправа, он не струсил, не уехал из страны! А я уехал. Меня в 1988 году просто выперли.

Президентом страны у нас избран бывший сотрудник КГБ, но бывшими они не бывают. Все, сделанное Путиным, сделано по образу и подобию родной ему организации, и далее он наверняка будет действовать в том же направлении. В прошлом я общался с членами этого клана и убедился, что туда набирают людей, обращая особое внимание на их моральные качества. Потому, я думаю, что именно эти качества у них быстро изнашиваются. Их работа подчинена приказу. Она вне морали. А патриотизм вне морали не бывает, вне морали мало что можно сделать; разве что только убить «бандита» в Катаре. А с самого начала вина Путина состояла лишь в том, что он отказался от политических дебатов с другими кандидатами на пост Президента. Зато беда наша в том, что народ воспринял этот отказ как норму. И что получится в результате, нетрудно вычислить.

В книге, за которую я отсидел в лагере четыре года, есть слова, которые я бы сейчас охотно повторил: «Плохая страна именно та, где думающих, что она плохая, сажают в тюрьму. А только почему плохую страну любят больше, чем хорошую? Почему? Не знаю…»

Владимир Альбрехт
Август 2005