Михаил Веллер | Пиар и мемуар

Читая обширное мемуарное эссе Елены Клепиковой ко дню рождения Сергея Довлатова «Трижды начинающий писатель», я был несколько удивлен мимоходным упоминанием и рассуждением о Михаиле Веллере как антиподе Довлатова в таллинской эпопее. Представляется, экскурс специфически характеризует автора мемуара и накладывает дополнительный отсвет на его произведение.

1. «Любопытно, что эстонский кульбит Довлатова повторил буквально – ход в ход – через семь лет писатель Михаил Веллер».

Любопытно, что в Союзе писателей Эстонии уже была русская секция, куда входили: Скульский, Рушкис, Зайцев, Титов, Штейн, Семененко, Муравин, остальных не помню. Все они приехали в Таллин из Российской Федерации, все издали книги, все были приняты в Союз писателей. Так что ни Довлатов, ни Веллер этого пути не торили, и повторять тут было нечего. Просто остальных литераторов Клепикова не считает нужным принимать во внимание.

2. «Буквально, но не в пример Довлатову хэппиэндно. Ему, как и Довлатову, ничего не светило в Ленинграде, откуда он отбыл – в довлатовском возрасте 31 года – в Таллин. С единственной целью издать там, по стопам Довлатова, свою первую книгу».

Фамилию Довлатова я впервые услышал в таллинском Доме печати, где подрабатывал первое время в газете «Молодежь Эстонии». До этого я о существовании Довлатова не подозревал. Изящный оборот «по стопам» характеризует лишь намерение автора стилистически увязать в удобную конструкцию фамилии Веллера и Довлатова. По смыслу же «издать там, по стопам Довлатова» означает повторить ситуацию с изданием книги Довлатовым, то есть аналогичную неудачную попытку.

«Хэппиэндно» (богатое русское слово) выглядело так:

Таллинское издательство «Ээсти раамат», приславшее мне одобрительную и даже приглашающую рецензию на рукопись еще в Ленинград, предупредило: издаем только жителей Эстонии. С пропиской. И год я менял свой 8-метровый пенал на улице Желябова, пока не въехал в две каморки двухэтажного деревянного дома с печным отоплением в Таллине.

Полгода меня оформляли в штат газеты, пока не отказали: ЦК КП Эстонии объяснил редактору: хватит с них евреев из Ленинграда, кандидатов на эмиграцию, одни скандалы потом.

И тогда же рукопись вылетела из издательства с треском по вышибной рецензии экс-секретаря Союза писателей, заслуженного писателя Эстонии, депутата Верховного совета Эстонии Владимира Бээкмана лично. Меня почтили высоким вниманием. Пусть эти российские таланты в Сибирь ездят издаваться.

Полное крушение. Я крепко влип в Таллине.

Вернуться в Ленинград уже не мог. Выписался. Жилья нет. И семьи, которая пропишет в квартиру обратно, у меня тоже не было.

Про свои личные неурядицы пусть распространяются проститутки шоу-бизнеса с их принципом «Всё на продажу».

3. «Но в отличие от своего предтечи, Веллеру удалось выпустить книжку в Таллинском издательстве и стать членом Союза писателей».

Через год (!) я решился снова подать рукопись, слегка перекомпонованную и дополненную, под другим заголовком, тому же редактору. И – положительная рецензия из Госкомиздата, куда ее отфутболили подальше!

Потом был донос в КГБ от члена русской секции (открыл один бывший комитетчик уже в середине 90-х). «Хорошо одет, нигде не работает, уехал из Ленинграда, чуждые идеологические взгляды, явно передает рукописи за рубеж». И книгу застопорили на год – меня проверяли.

Потом долго и мучительно редактор рвался меня литобрабатывать, и мы сражались за слова и запятые как триста спартанцев; я хотел его убить, а себя сжечь под окнами издательства.

Потом мне позвонил когдатошний космополит №1 Александр Борщаговский, которому на региональной конференции чрезвычайно понравились мои рассказы, и после его похвал таллинские коллеги совещались, чем меня отравить, – и предупредил: эстонский куратор комиссии нацлитератур Правления Союза писателей СССР Вера Рубер получила из Таллина письмо о моем формализме и модернизме и отреагировала: указала Союзу писателей Эстонии о строгом внимании к книге на предмет лояльности формы и через то содержания. И выпуск приостановили еще на полгода.

В заключение, на всякий случай, срезали тираж с 24 тысяч до 16, но это меня уже не трогало нисколько.

4 года. 4 выходила в Таллине книга «Хочу быть дворником» с рассказами «А вот те шиш», «Свободу не подарят» и т.д. И вышла в феврале 1983 – самое глуховое, мрачное, тяжкое андроповское время. В Москве и Ленинграде люди открывали рты – не верили, что это издали в СССР. Не было таких книг!

Вот тогда я 4 месяца пил – один, в полном нервном истощении, ничего не чувствуя и не желая. Через ободранную стену моей халупы шла надпись: «Сделай или сдохни!»

Еще 4 года выходила вторая книга. Но это было несравненно легче.

Через 9 лет после приезда мне позвонили из Союза писателей и пригласили вступить. Вот так это делалось в Эстонии. У меня были рекомендации Бориса Стругацкого и Булата Окуджавы.

И всю жизнь, с 10 лет, я повторяю себе фразу из старого фильма: «Это не каждому по плечу, сынок. Здесь все решает последний дюйм».

4. «Веллер долгое время жил в Таллине, городе его золотой мечты, и даже награжден эстонским орденом Белой звезды».

Пять поколений моих предков лежат на Преображенском кладбище в Петербурге. Отец выбыл в войну, жизнь служил в армии, вот и не вернулся. Век бы я не трогался из моего Ленинграда. О Ленинграде самая знаменитая книга постсоветской России «Легенды Невского проспекта». Пусть Клепикова прочтет одну страницу предисловия.

Когда мне рассказывают, какие у меня золотые мечты, во мне исчезает милосердие. Помесь бреда с фантазией нельзя считать мемуаром.

Про орден – я получил его в 2008 году, давно покинув Таллин, звонок застал меня в Дели на книжной ярмарке, российский военный атташе подарил мне по этому случаю бутыль редкого виски, человек пятнадцать собрались вечером в моем номере. Вручили через месяц в посольстве, в Кисловском переулке. А формулировка была «За вклад в развитие русской культуры в Эстонии».

А в Таллине я жил – а куда было деваться? Где и на что жить? И – советское пространство было едино. Таллин – 6 рублей и 6 часов сидячим вечерним поездом до Ленинграда. Ночь до Москвы.

Когда в новые времена я смог купить квартиру в Москве – я переехал.

5. «Ко всему прочему, Довлатову еще редкостно, стервозно не везло».

Клепикова ничего не знает о невезении. Она с чрезвычайной ловкостью устраивала свои дела всю жизнь. В Советском Союзе – редактор отдела прозы «Авроры», критик с публикациями в толстых журналах, русская, ленинградка с пропиской и жильем. Как она с мужем переехала в Москву и вселилась в престижный писательский дом на Красноармейской? – это обычным людям непостижимо. И даже «единственное советское частное информационное агентство» информировало исключительно Запад, куда она собралась переселяться, только о том, за что не сажали в СССР, и только несколько месяцев перед отъездом: почва для переезда была удобрена.

Невезение? Начиналось с еврейской национальности, с отсутствия прописки и жилья в приличном городе, с отсутствия всяких семейных связей на избранном поприще. И еще – принципиально важно! – с попыток войти в литературу не в благодатные шестидесятые, а жесткие удушливые семидесятые, когда все места были уже заняты, и чужих отпинывали. Вот так оно было в СССР.

Довлатов был армянин, и он был ленинградец, и к 69 году ему было уже 28 лет. Не всем так везло.

О невезении Довлатова говорит его отчисление с филфака Университета за неуспеваемость, и через несколько лет, после восстановления уже на журфак, отчисление еще раз. Это характер, который строит судьбу. Его устроили литсекретарем к живому классику Вере Пановой. Блестящее место для налаживания литературных связей. Обычные люди представления не имели, как это вообще делается. Не помогло в судьбе Довлатову и это. Но алкоголизм с хроническими запоями – это несчастье, ломающее любые жизни.

В Таллине вспоминали Довлатова очень тепло и дружелюбно. Отмечали талант, прощали мелкие шалости. Он был открыт, щедр, не лишен тщеславия, давал читать свои рукописи налево и направо. Было «дело» некоего Солдатова, антисоветская группа, у одного фигуранта нашли при обыске рукопись довлатовской «Зоны». Этого хватило: сигнал из КГБ – увольнение из редакции, набор книги рассыпан, вторая выкинута из плана, все кончилось. Но нельзя тащить гранки корректуры в Дом печати и там их вычитывать, чтоб все видели – у тебя выходит книга. Всевышний этого не любит. Не дразни удачу, не пугай судьбу, не пускай пар в свисток. И нечего давать непечатаемые рукописи кому ни попадя.

Это не невезение. Это натура. Когда одна жена с ребенком в Ленинграде, вторая жена с ребенком в Таллине, а страдающая жертва между ними Довлатов.

6. «Дико соблазняет проиграть Сережину судьбу по Веллеру. С эстонским хеппи-эндом. Ведь он мог, вполне мог, вкусив печатного счастья, остаться в Таллине, как Веллер. И – никаких Америк. Какой бы вышел из него тогда, интересно, писатель?»

Я это проигрывание давно написал. Этот эмигрантский минироман называется «Ножик Сережи Довлатова». Впервые опубликован почти 30 лет назад в «Знамени» и широко известен вплоть до скандалов.

Печатного же счастья я «мог вкусить» и в Ленинграде, до отрыжки. Писать проходные и востребованные вещи очень легко. Дюжину юморесок, отструганных левой ногой, напечатали быстро. Мне нужна была именно и только моя книга. Таких не было.

Клепикова демонстрирует всем известный эмигрантский комплекс. Необходимо убедить себя и других, что уехать – хорошо и правильно, а остаться – плохо и губительно. Что ж, еще Пушкин мечтал сбежать из России, а Гоголь просто не хотел возвращаться из любимой Италии. Вынесение суждений и оценок – модус вивенди внутрилитературного паразитирования в отраженном свете знаменитостей.

И как это писал Грин в Старом Крыму? Толстой в Ясной Поляне? Чехов в Ялте?

А как преуспел в Париже Анатолий Гладилин, без которого дух шестидесятых просто понять невозможно? А Аксенов в США? А это ничего, что не съехал Маканин – гений своего времени? Мы дружили, и говорили с ними о многом… Их мнения сильно отличалось от клепиковских.

Клепикова с разочаровывающей обывательской банальностью путает провинцию как географию с провинциальностью как мировоззрением и образом жизни. Не человек красит место, а место человека. Географический детерминизм сегодня в тренде: эпоха постмодерна. Типовой москвич считает всех не-москвичей ниже себя по статусу. Русский американец выше любого российского русского по факту местожительства.

Есть зона для ловли удачи – это да. Для самореализации актера или ученого – да. Но писательское дело – одинокое, простите за напоминание банальности. Дом писателя – центр его мира: его письменный стол. Стол надо обнести четырьмя стенами и покрыть крышей. За стенами – весь остальной мир.

7. Я родился на Украине, вырос в Забайкалье, окончил школу в Белоруссии, тринадцать лучших лет жизни прошли в Ленинграде, потом я 20 лет жил в Таллине, с тех пор уже четверть века в Москве. Про счастье в 18 лет впервые войти в Публичку и БАН, БДТ и ЛенКом, Эрмитаж и Русский, и каждый день ходить по этому городу и видеть его – выросшие в Ленинграде мало понимают.

…Еще с тех пор, когда вышла «Хочу быть дворником», с тех пор, как девяностые с моей руки стали называться «лихими» и в пустоте рассыпавшейся постсоветской литературы вышли мои «Звягин», и «Легенды Невского проспекта», и «Все о жизни» – я привык к лютой зависти литературной мелочевки, переходящей в слепую ненависть. Дело обычное. Его книги лежат на всех лотках? А мы так не можем? Значит, надо объявить его таким и сяким, он не смеет нас затенять и унижать своим успехом. Плевать, как он пишет! И знать это незачем.

Нигде, никогда, никому я не позволял сделать себя несчастным. Чем труднее и хуже – тем более жизнерадостное благополучие должны в тебе видеть. Мужчине вызывать жалость – означает пресмыкаться в просьбе милостыни.

И это вызывает их бешенство.

8. Клепикова постаралась не упомянуть еще одно:

Первым в Советском Союзе Сергея Довлатова опубликовал Михаил Веллер. В апреле 1989, в №5 журнала «Радуга», где я заведовал отделом литературы. Счел это своим долгом и посильным актом справедливости.