Париж подо мною. Одна в вышине. Часть первая

Какой вы башню назовете, такой она и прослывет.

Такова интерпретация известной строки «Как вы судно назовете, так оно и поплывет» из знаменитого мультфильма «Приключения капитана Врунгеля».

И в самом деле, имя многое определяет в судьбе, будь то корабль или иное творение человека… (Включая, кстати, и его самого).

Как только ни называли Эйфелеву башню с момента ее открытия в 1889 году!

Политики считали, что ее устойчивость отражает силу и мощь Франции. Поэтому, дескать, самое правильное ее прозвище La Dame de Fer («Железная Леди»). Железная, как гвоздь, сказал кто-то из посетителей парижской Всемирной выставки 1889 года, когда и состоялась премьера сооружения. Ухо безымянного журналиста уловило определение, и тот развил идею, придумав выражение le clou de l’exposition «гвоздь выставки», которое дошло до нас в таких вариантах, как «гвоздь программы» или «гвоздь вечеринки».

Через пару десятков лет после ее появления экскурсоводы использовали другой термин – «Старая дама». Указывая на возраст, как показатель долголетия (а, возможно, и бессмертия) сооружения.

Историки напоминают: высокие башни имеют определенную культурную родословную благодаря библейскому шаблону – Вавилонской башне. Только в отличие от вавилонского шаблона, имевшего целью прославление тирании, творение Эйфеля отражает прямо противоположное – освобождение от монархии. Башня – наследница духа прежних всемирных выставок в Париже (1855, 1867, 1878) и следующих за состоявшейся в 1889-м.

Социологи дали собственную трактовку. Башня, сказали они, в отличие от дворцов, доступна для людей любых сословий. Особенно привлекательна эта идея для жителей из французской провинции. Они, наслышанные о железном чуде, спешили в Париж, чтобы попасть на разные смотровые площадки. И не просто наслаждались роскошным видом на город, какой открывается и сегодня…

Башня стала местом встречи различных социальных слоев, которые в то время были строго разделены в общественной жизни. Сооружение помогало размыть разделительную линию между классами, делало ущемленных в правах в своем роде равными с состоятельными, успешными, финансово независимыми.

«Небожителями» – в буквальном смысле слова. Пусть даже кратковременными. Обитатели провинций на считанные минуты утрачивали статус маргиналов, представителей низов. Низы оказывались наверху. Они могли в унисон с состоятельными персонами разражаться восторгом: «Раз в жизни стоит увидеть настоящее чудо!»  Возможно, тогда и родилось знаменитое «Увидеть Париж и умереть!»

Все смотрели отсюда, куда не долетал городской шум, на волшебную геометрию каменного ландшафта – 4–5-этажный парижский стандарт строений, разделяемый ленточкой Сены. Этот вид и нынче неизменно восхищает.

Физики воспринимают башню как символ преодоления гравитации, как признак господства над пространством и временем.

Инженеры ставили ее в один ряд с другими творениями индустриального прогресса. Такими техническими башнями, как доменная печь, газометр, промышленный дымоход. Они утверждали, что эти 300 метров – знак набиравшей силу в конце XIX века экономической мощи Франции. (Уточним: готовое сооружение имело высоту 313 метров и до 1931 года считалось самым высоким в мире. Ее высота достигла 320 метров в 1957 году, когда наверху установили вышку телевизионного центра).

У романтиков был свой взгляд. Они считали, что Эйфель строительством своей башни продолжил осуществление мечты о покорении высоты. Поэтому этот инженер был следующим после братьев Монгольфье с их воздушным шаром. К слову сказать, романтики были не так уж далеки от истины. Она заключается в том, что Эйфель много десятилетий отдал решению проблем, связанных с авиацией.

Башня – это гвоздь, скрепляющий две вселенные: той, что на земной тверди и той, что над нами. Это умозаключение развил французский философ Ролан Барт, посвятивший ей книгу «La Tour Eiffel». Он писал: «Башня есть. Даже если ее не видно из-за тумана, облаков, дождей или смога». Отмечая, что простая форма башни действует как матрица, Барт указывал: в зависимости от нашего воображения, она может быть символом современности, общения, ракеты, стебля, фаллоса, молнии.

Фантазиям нет числа. Скажем, такая. Если вы переведете башню в горизонтальное положение и удвоите ее зеркальным изображением, вы получите сооружение, напоминающее железнодорожные мосты, которые Эйфель построил перед строительством башни. На стыке четырех осей башни этот аспект становится очевидным. Я попробовал воплотить этот совет, но дальше наклона градусов в 45 действовать не решился, пощадив туристов, ничего не ведавших о моем эксперименте в пизанском стиле.

Финансисты более прозаичны. Эйфелеву башню обычно осваивают тысячи посетителей в день. В доковидные годы от 16 до 19 тысяч. В ее истории были годы, отмеченные 7 миллионами посетителей. Таким образом, это самый посещаемый памятник в мире, куда требуется входной билет. Если учесть, что башне 123 года, а ее строительство окупилось за считанные месяцы, это – выдающийся экономический эффект. Он является основой тех доходов, которыми пополняют городскую казну ежегодные 20 млн туристов, прибывающих в Париж. Иными словами, каждый третий турист в Париже совершает – с помощью лифта, а то и пешком, есть такие отчаянные головы – восхождение к вершине башни.

При всем разнообразии оценок, было одно принятое всеми мнение: в любом контексте, что в историческом, что в техническом, что в эмоциональном плане, Эйфелева башня является революционным памятником.

То есть она не что иное, как нескончаемый, переходящий из века в век триумф Французской революции, Третьей Французской республики и Индустриальной эпохи. Башня и сегодня сохраняет свою политическую специализацию. В конце минувшего февраля мэр Парижа Энн Идальго попросила руководство операционной компании Эйфелевой башни проявить понимание политической ситуации. И практически немедленно Эйфелева башня засияла в сине-желтом цветах украинского прапора, присоединившись к таким же образом расцвеченным объектам: Бранденбургским воротам в Берлине, ратуше в Вене, Колизею в Риме, резиденции британского премьер-министра в Лондоне…

Еще один общий аспект. Эйфелева башня, стоящая на Марсовом поле и деля его пополам, – символ Парижа. И всей Франции: каждый четвертый француз, сравнивая ее с Версальским замком, Триумфальными арками и площадью Бастилии в категории «Историческое сооружение, лучше всего характеризующее страну», отдает предпочтение Эйфелевой башне. Примечательно: в этом перечне отсутствует Собор Парижской богоматери, хотя до завершения строительства Эйфелевой башни – то есть до 1889 года – именно он был самым высоким зданием в Париже.

Некогда ее появление было встречено не только восторгами. Более 300 французских писателей подписали протест по поводу башни, считая ее кощунством, которому потворствуют парижские власти. Известны разные байки на этот счет. Особенно в ходу – от Ги де Мопассана, который пивал кофе в ресторане «Жюль Верн», расположенном на башне, приговаривая: «Это единственное место в Париже, откуда не видна эта уродина». В ходу были состязания острословов, где звучали нелестные сравнения. «Пастушка, присматривающая за стаями облаков» («Пастушка, вокруг которой блеет стадо мостов», давал свой вариант Гийом Аполлинер). «Бесполезная и чудовищная конструкция». «Гигантская фабричная дымовая труба». «Ненавистная колонна из железа и винтов», «Башня в гайках», «Трагический уличный фонарь». И это далеко не полный перечень характеристик.

Творец сооружения эпитеты не выбирал, называя его 300-метровой башней (tour de 300 mètres). И назначение ее было весьма простое – «эта уродина» задумывалась и строилась как арка для входа на Всемирную выставку 1889 года.

Идея создания башни принадлежала сотрудникам Эйфеля – Морису Кёшлену и Эмилю Нугье. Так что, пардон, «Эйфелева башня», мягко говоря, название не совсем обоснованное с точки зрения авторства. Да и «Эйфелева» – очень условное. Правильное ее имя – Беникхаузеновская. Но этом чуть в следующей части.

Александр МЕЛАМЕД. Фото автора