Памяти Оруэлла

В октябре 2023 года, посреди всеобщего психоза, спровоцированного войной с ХАМАСом в Газе, я опять взял со своей книжной полки в Иерусалиме сборник эссе Джорджа Оруэлла. Здесь, на страницах сборника — всего их 1400, — старина Эрик Блэр  с его самокруткой, пискливым голосом, ранними морщинами, шеей, пронзенной фашистской пулей, и синей рабочей рубахой под сшитым на заказ неприлично дорогим пиджаком внушает нам свои представления о коммунизме, социальных классах, жабах, грязных открытках, разъяренных слонах, непонятных идеологических расколах, писателях, несправедливо забытых или незаслуженно расхваленных, и о книгах, которые толком никто не читал, даже когда они только вышли.

Самые известные произведения Оруэлла — антитоталитарная повесть «Скотный двор» и роман «1984», написанные в 1940‑х. Но в журналистике его талант раскрывается куда ярче. Какие‑то его предсказания не сбылись («Если нам хватит сил продержаться еще несколько месяцев, — писал он в 1940‑м, в разгар наступления немцев, — через год бойцы Красной армии встанут на постой в “Рице”»), многие темы утратили актуальность. Но он говорил правду (так, как он ее понимал), не соблазняясь модными мнениями. Он считал, что люди важнее идей, и стиль его был неизменно ясен и убедителен: именно поэтому Оруэлл более, чем кто‑либо, по сей день служит компасом для тех, кто надеется на ясном английском описать то, что не укладывается в голове.

«Не укладывается в голове» — и это, помимо прочего, можно сказать о западных интеллектуальных кругах, представители которых в ответ на кровавую резню, устроенную религиозными фанатиками 7 октября 2023 года, и последовавшую за этим войну с убийцами принялись оправдывать исламских террористов и обвинять евреев в геноциде. Именно этой фразой — «не укладывается в голове» — можно описать ощущение от того, что война на крохотном клочке ближневосточной земли превратилась в культурно значимое событие далеко за пределами Израиля. Оруэлла уже не спросишь, что он думает о происходящем. Он умер в январе 1950 года в возрасте сорока шести лет. Но всякий, в чьих мыслях звучит его голос, невольно гадает, что он мог бы сказать.

Главным событием, повлиявшим на творческое развитие Оруэлла, стала Гражданская война в Испании — еще одна трагедия местного значения, которая тем не менее послужила переломным моментом всеобщей истории, определила европейскую политику 1930‑х годов и подготовила почву для очередной мировой войны, не замедлившей разразиться. Оруэлл поехал в Испанию в конце 1936 года, намереваясь писать о происходящем, но вместо этого присоединился к ополченцам, сражающимся с войсками генерала Франко и его союзниками‑нацистами, и с этим потрепанным отрядом отправился на Арагонский фронт. Едва не погиб от ранения в шею, но выздоровел и вынужден был спасаться бегством — не от фашистов, а от своих же якобы единомышленников, коммунистов, устраивавших по приказу Москвы чистки среди соперников‑леваков. Оруэлл вернулся в Англию. Жизнь его помотала, но и прибавила проницательности: писатель сумел разглядеть изнанку войны. И шла она отнюдь не между рабочими и капиталистами, как некогда мнилось Оруэллу, а между двумя тоталитарными системами — фашизмом и сталинизмом. Циничная советская власть и ее попутчики, в том числе многие коллеги Оруэлла из либеральной и левацкой прессы, хранившие преданность идеологической иллюзии вопреки обилию доказательств ее неправоты, эксплуатировали и в конце концов истребили идеализм его товарищей.

На основе пережитого Оруэлл написал известную книгу «Памяти Каталонии». Но больше всего у него на эту тему я люблю эссе «Вспоминая войну в Испании»: Оруэлл написал его несколько лет спустя, в разгар Второй мировой, и, следовательно, имел возможность взглянуть на события тех лет с иной точки зрения. Вот что он пишет:

С юности я замечал, что в газетах еще ни одно событие не описали правдиво, однако в Испании я впервые увидел репортажи, не имевшие никакого отношения к действительности — даже того, которое подразумевает банальная ложь. Я видел репортажи о великих боях, которых попросту не было, и всеобщее молчание, когда гибли сотни. Я видел, как храбро сражавшихся объявляли предателями и трусами, а тех, кто ни разу не видел стрельбы, славили как героев вымышленных побед, я видел, как лондонские газеты пересказывали эту ложь, а рьяные интеллектуалы выстраивали патетические конструкции на основе событий, которых не было. Я видел, по сути, как историю пишут не с точки зрения того, что случилось, а того, что должно было бы случиться в соответствии с разными «линиями партии».

Многие товарищи Оруэлла сочли его честные высказывания о советском коммунизме «ересью», и впоследствии он годами старался не сталкиваться в пабах со сталинистами. Воспоминания об этом времени вошли в замечательную монографию «Оруэлл: новая жизнь» авторства Д. Дж. Тейлора, опубликованную в 2023 году. Издатель Оруэлла — Виктор Голланц отказался от его книги об Испании, сочтя рассуждения автора антисоветскими, пишет Тейлор, а британский журнал The New Statesman по той же причине отверг эссе Оруэлла «Очевидец в Барселоне»: оно‑де «причинит неприятности». Кингсли Мартин, редактор журнала, впоследствии пояснил: возможно, статья и была правдива, но решение редактора, по сути, основывалось «на интересах публики, дабы выиграли одни, а не другие».

Когда я об этом читал, мне казалось, будто это написано обо мне. Семьдесят лет спустя я сотрудничал с западными изданиями в Израиле и пришел к тем же выводам, что и Оруэлл; они‑то в конце концов и привели меня к его эссе. Очевидно, что современная история Ближнего Востока и Северной Африки представляет собой подъем воинствующих и зачастую враждующих между собой течений ислама и постепенное распространение этих идеологий и их приверженцев на Западную Европу. И кое‑кто всеми силами старается это скрыть, хотя процесс очевиден — от Алжира до Сирии, от Йемена до Ирака и Афганистана, от нью‑йоркских башен‑близнецов и парижского театра «Батаклан» до набережной в Ницце и «Манчестер‑Арены». Для израильского репортера основными местными воплощениями этого феномена служат «Исламское движение сопротивления» (известное под арабской аббревиатурой ХАМАС), «Исламский джихад Палестины»  и куда более грозные боевики «Партии Аллаха» («Хизбалла») в Ливане; все они так или иначе союзничают с Исламской республикой Иран, все трудятся над установлением нового исламского порядка и недвусмысленно прилагают усилия к тому, чтобы уничтожить нестерпимый для них очаг еврейского суверенитета на 0,2% территории арабского мира.

Все это удручает, но не вызывает вопросов. Притом, когда я был журналистом, от нас требовали вежливо умалчивать, что в нашем регионе проживает 2 млрд последователей ислама, и изображать историю так, будто 6 млн евреев угнетают национальное меньшинство, палестинцев, которые хотят одного: мирной жизни в соседстве с Израилем. А поскольку это выдумки, мы с коллегами вынуждены были прибегать ко все более нелепым ухищрениям, дабы, выражаясь словами Оруэлла, «выстраивать патетические конструкции на основе событий, которых не было», а о том, что происходило на самом деле, умалчивать — например, о том, как отвергли мирный договор, предложенный Израилем в конце 2008 года: нам запретили об этом писать. Или о том, как ХАМАС после ухода Израиля из Газы последовательно заминировал всю территорию, как террорист‑смертник, построил систему туннелей под всей гражданской инфраструктурой и тем самым, бесспорно, обрек массу людей на гибель в священной войне, которая, по уверениям хамасовцев, неминуемо начнется.

Все вышеперечисленное не противоречит убеждению Оруэлла в том, что западные наблюдатели руководствуются главным образом собственной политикой и воображением. В военные зверства, отмечал писатель, «верят или не верят в зависимости от политических пристрастий, фактами откровенно не интересуются и абсолютно не желают менять убеждения в зависимости от перемен на политической арене». Оруэлл понял бы, отчего в наше время множество наблюдателей не желают верить в то, что 7 октября 2023 года хамасовцы убивали, насиловали, похищали израильтян, однако охотно верит в то, что несколько недель спустя Израиль намеренно разбомбил больницу — впрочем, как и многие мои единомышленники не желают верить в страдания мирного населения Газы и отмахиваются от свидетельств, способных вызвать жалость или чувство вины, — это‑де «Палливуд».

Кое‑что в сочинениях Оруэлла наводит меня на мысль о том, что он, пожалуй, понял бы дилемму Израиля. В частности, такой пример: примечательная фраза из статьи 1938 года, формулирующая ужасную дилемму современных промышленных войн, я впервые прочел ее в биографии авторства Тейлора: «Единственные очевидные альтернативы, — писал Оруэлл, — в пыль разрушить жилые дома, выпустить взрослым кишки, термитом  прожечь дыры в детях — или стать рабами тех, кто, в отличие от вас, готов все это проделать». Он ненавидел национализм, войны и Британскую империю с ее алчностью и расизмом, на которые Оруэлл насмотрелся, когда в юности служил в колониальной полиции в Бирме. Однако с началом Второй мировой он все‑таки попытался записаться в британскую армию. Из‑за плохого здоровья его признали негодным к службе, и Оруэлл пошел добровольцем в английское ополчение. Человеку ответственному приходится выбирать из нескольких плохих вариантов или из разных видов зла.

Все это наводит на мысли, что Оруэлл, пожалуй, посочувствовал бы трудностям Израиля — или как минимум понял бы их. Как‑то не верится, что Оруэлл, наблюдая в Лондоне демонстрации в поддержку ХАМАСа, счел бы, что это вполне соответствует идеалам левых. Правда, другие подробности его творческого пути не внушают стороннику евреев в 2024 году такого оптимизма. Так, новая биография подробно рассказывает о редакционном совещании в левацком журнале Tribune  в 1943 году, на котором редактор произнес речь о сионизме — сейчас такое трудно представить, но тогда это казалось вполне логичным: в сионизме главенствовало социалистическое направление, а газовые камеры в Германии работали на полную мощь. Сионисты, ответил Оруэлл к изумлению всех коллег, «лишь горстка евреев с Уордор‑стрит, контролирующих британскую прессу».

Удивление коллег Оруэлла объясняется тем, что они, видимо, не читали «Фунты лиха в Париже и Лондоне», первую его книгу, и описание лондонской кофейни, где «сидевший особняком в углу еврей, уткнувшись в тарелку, жадно и виновато ел бекон» . В дневниках Оруэлла тоже встречаются подобные мерзости — например, об одном «маленьком ливерпульском еврее» автор пишет, что он «лицом походил на какого‑то грязного зверька‑падальщика» . Мы можем снисходительно заметить, что схожие описания прежде нередко встречались в британской литературе и что они появились на страницах произведений Оруэлла до того, как нацисты ясно дали понять, к чему ведет такое вот отвращение. Но, конечно, человеку его чувствительности и идеалов следовало быть осмотрительнее.

К концу войны, когда ужасы нацизма стали всем очевидны, Оруэлл вспоминает о слухах, воспламенивших Лондон во время «Блица»  — на одной из станций метро возникла давка, повлекшая за собой множество жертв, вину за это свалили на евреев, — и заключает: «Пытаться опровергнуть эти слухи, вооружившись фактами и статистикой, бесполезно, а то и хуже, чем бесполезно». Дельный совет для современных евреев, из благих побуждений спонсирующих донкихотские кампании против антисемитизма. «Если люди готовы поверить в подобное, — пишет Оруэлл, — то споры с ними ни к чему не приведут, это же очевидно. Единственное, что имеет смысл сделать — выяснить, почему они охотно глотают такие нелепости, причем только в одном, а во всем остальном сохраняют трезвость суждений». Но в том же эссе Оруэлл отмечает, что порой антисемиты оказываются правы — например, когда клеймят евреев за крохоборство и эксплуатацию в мелкой торговле или высказывают мысль, что «еврей — тот человек, который сеет недовольство и ослабляет народный дух» — точь‑в‑точь как «интеллектуалы» 1930‑х годов. Из новой биографии Оруэлла мы узнаем, что друг писателя, Малкольм Маггеридж , считал: «В глубине души Оруэлл отъявленный антисемит». Эта мысль пришла ему в голову на похоронах Оруэлла в англиканской церкви в Оксфордшире: Маггеридж обратил внимание, что «едва ли не все собравшиеся — евреи». Первые издатели Оруэлла тоже были евреи, как и, осмелюсь заметить, кое‑кто из его лучших друзей, в частности Тоско Файвел, редактор еженедельника The Jewish Chronicle, ныне покойный, автор воспоминаний об Оруэлле, рьяный сионист, чья мать была секретаршей Хаима Вейцмана.

David John Taylor
Orwell: The New Life
Оруэл: новая жизнь
Constable, 2023. — 608 p.

Блестящий вопрос Оруэлла — «почему они охотно глотают такие нелепости, причем только в одном, а во всем остальном сохраняют трезвость суждений» — можно задать и ему, и некоторым нашим современникам, в частности Эндрю Салливану, обозревателю по вопросам культуры, родившемуся в Великобритании: он критически относится ко многому из того, о чем пишут в газетах, но, кажется, верит всему, что придумывают об Израиле. «Сколько еще детей намерен убить Израиль?» — под таким заголовком недавно вышла статья Салливана, чьи патетические конструкции, основанные на сведениях из интернета, пропаганде крайне левых НКО и мрачных глубинах христианского воображения, оказались ровно такими, как следовало ожидать.

Прочие нарративы о еврейском коварстве вполне укладываются в общее русло, как, например, недавняя главная статья London Review of Books — иллюстрация к ней была вынесена на обложку журнала, — где войну Израиля в Газе клеймят как умышленное убийство ни в чем не повинных людей и утверждают вдобавок, что Израиль эксплуатирует тему Холокоста, тогда как евреи сами превратились в новых нацистов. Автор статьи, индийский писатель по имени Панкадж Мишра, очевидно, слабо знаком и с палестинцами, и с израильтянами, рассуждает из‑за границы и на основе собственных домыслов. При этом его «смелости» аплодируют такие деятели, как британский историк Уильям Далримпл, который во время нынешней войны дописался в Х до того, что уподобил израильтян феодальным владыкам и Чингисхану. Имя Оруэлла, — кстати, упомянутое в статье Мишры, — витает над этой дискуссией.

Так что все‑таки написал бы сам Оруэлл? Вопрос сродни отчаянной надежде любавичского хасида, перелистывающего послания покойного Ребе: можно предположить, что великий человек рассудил бы именно так, как нам и хотелось бы, и справедливо возмутился бы. Лучше спросить себя, каким образом то великое, что есть у Оруэлла, поможет нам понять и объяснить этот мир. И если задаться целью извлечь урок из его жизни и творчества, то, очевидно, такой: мнение большинства превалирует, но зачастую оказывается ошибочным. Издалека и вблизи войны выглядят по‑разному. Время, проведенное в военной форме, способно умудрить больше, чем время за школьной партой. Произведения, которые со временем не утратят актуальности, скорее, опубликуют в маленьких журналах, чем в ведущих СМИ. Те, кто поймал идеологическую волну, вознесутся, но вскоре утонут; в отдаленной перспективе лишь честные наблюдатели удержатся на плаву.

Оригинальная публикация: Homage to Orwell

Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books