«Он с самого детства не терпел жидоедства»

Юлий Ким — младший из бардов-шестидесятников и самый из них непафосный. Умеющий о серьезном петь с простодушной улыбкой. Легко и озорно жонглирующий стилями, эпохами и масками. Драматург и поэт, автор многих песен к культовым фильмам, Юлий Ким сегодня празднует свое 76-летие.

— Юлий Черсанович, желание поиграть с персонажами русской и всемирной классики возникло у вас, когда вы преподавали школьникам литературу? Или это произошло позднее — по воле режиссеров?

— Сочинять песни от лица литературных персонажей я начал сразу же, как только начал сочинять песни, то есть еще в институте, и сразу после, когда три года проработал учителем на Камчатке. Меня очень увлекала возможность поиграть в разные жанры:романс, частушка, баллада, пастораль и так далее — и характеры: кучер Афонька, Колька-хулиган, пираты, солдаты, и это оказалось разминкой перед настоящей театральной работой. Первыми жертвами моих упражнений стали герои шекспировской комедии «Как вам это понравится» (1969 год, Москва, Театр на Малой Бронной, режиссер Петр Фоменко). За Шекспиром последовал «Недоросль» Фонвизина, потом был «Мизантроп» Мольера и пошло-поехало, вплоть до сегодняшнего дня. Больше других от меня досталось Александру Островскому и Володину. Все это были заказы — от театров или кино. Собственных сюжетов у меня два-три, не больше.

— Можно ли назвать вас постмодернистом?

— Постмодернизм, как я его понимаю, изобрели обэриуты, а Сапгир, Холин и иже с ними приспособили его к нашим временам. Я не был постмодернистом никогда, но, безусловно, испытал влияние.

— Некоторые из ваших друзей и коллег (Владимир Войнович, Василий Аксенов) в застойные времена оказались в эмиграции. Вы, будучи диссидентом и подписантом, не уехали из СССР. Что вас тогда остановило?

— Но ведь я всю жизнь работал с русским театром для русской публики (как и в кино); если бы я уехал в те годы, когда выезжали безвозвратно, то за границей я был бы безработным.
Собственно диссидентом я был всего лишь в период 1966–1969 годов, затем, оказавшись перед выбором — или ты диссидент, или ты театральный автор, совмещать невозможно — я выбрал второе. И после этого выбора если и помогал правозащитникам, то немного и скрытно. На афишах и в титрах я значился как «Ю. Михайлов», это позволило театру и кино приглашать меня поработать, чем я и занимался от души и более-менее успешно, так что семья не бедствовала. Я благодарен Ю. Михайлову, все ж таки человек достойно трудился 16 лет!

— В этом году видела вас на фотографиях с митингов и демонстраций. У вас там чрезвычайно довольный вид.

— Конечно! Я часто и подолгу за границей и поэтому не мог участвовать во всех акциях протеста. Но я выходил дважды. Первый раз — на «Белое кольцо». Мы с женой пришли на ближайший к нам участок кольца — это бывшая площадь Восстания. Вот мы там постояли, а потом пошли вдоль этой стихийной цепочки и прошли километра полтора. И тут невольно получилось, что Ким принимал парад, потому что я шел как генерал вдоль шеренги, и меня через каждые несколько метров кто-то окликал и приветствовал. Вспоминаю с удовольствием — это чувство единения, чувство нашей силы. Но еще большую силу мы ощутили во второй раз, когда участвовали потом в июне в шествии — в День независимости России. Оно начиналось от Пушкинской площади и шло уже по Бульварному кольцу до проспекта Сахарова. Это был мощный поток людей, особенно было заметно, когда мы проходили по Трубной площади — там хорошо было видно вперед и назад, сколько народу!

— Когда-то на революционных митингах начала ХХ века народ сочинял политические частушки, и этим фольклором не только куплетисты-эстрадники, синеблузники разные кормились, но и профессиональные поэты не гнушались. Тут можно вспомнить не только мистерии и агитки Маяковского и какого-нибудь Демьяна Бедного, но и утонченного эстета Александра Блока. А вам, Юлий Черсанович, не хочется как-то воспользоваться новым фольклором?

— Сейчас всеми частушками у нас занимается Дима Быков, он жадно всасывает весь протестно-уличный фольклор. Еще Игорь Иртеньев, Виктор Шендерович, Лева Рубинштейн. Они мне нравятся, эти «правдорубы». А я, конечно, за ними не поспеваю, ну и ладно. Я теперь уже могу говорить, как Фамусов: «Вы, нынешние, ну-тка!»
Сам я все же больше сочувствующий наблюдатель, чем активный участник. После 1990-х годов я почти ничего не сочинил в жанре крамольных песен. Вот только недавно захотелось, в 2008-м: «К 90-летию Галича», «Баллада о вертикали», «Письмо Ходорковского Матери-Родине», пока это все, хотя хочется больше. Пришло время новых диссидентов.

Письмо Михаила Борисыча Родине-Матери

Баллада о вертикали

— Поговорим о ваших театральных премьерах. Московские друзья жалуются, что на вашу «Сказку Арденнского леса» в «Мастерской П. Фоменко» невозможно попасть.

— Теперь уже будет легче, потому что еще один московский театр поставил эту нашу с Шекспиром сказочку — Театр имени Рубена Симонова. А у Фоменко эта вещь идет уже три года. Мы были друзьями с Петром Наумовичем, светлая ему память. Сначала я по его просьбе написал давным-давно 17 песен к комедии Шекспира «Как вам это понравится». Тот спектакль шел на Малой Бронной (1969 год). А потом Фоменко уже придумал спектакль для ленинградского Театра комедии, и мы долго обсуждали, что юмор шекспировский и тяжеловесен, и непонятен молодежи, а сюжет — изящный, прелестная такая комедия с любовью, переодеваниями. И я переписал ее современным языком, по методу Евгения Шварца. А потом Фоменко поставил «Сказку Арденнского леса» в Москве, в своей «Мастерской». И вы правы — билетов не достать. И не только потому, что зал маленький.

— «Нет, я не плачу и не рыдаю, на все вопросы я открыто отвечаю», «Давайте негромко, давайте вполголоса», «Журавль по небу летит» — многие популярные песни из любимых фильмов — на ваши стихи. А зрители-слушатели порой даже не знают, чьи они. Не обидно?

— Да, нередко сейчас слышишь, как песню поют, не называя авторов. Моя дочка как-то услыхала, что по радио мою песню «Губы окаянные» объявили как «русскую народную», и потом отвечала на телефонные звонки: «Дочь русского народа слушает!»

— А в Израиле одну вашу песню назвали народной хасидской.

— Да ну?

— Я тогда жила в поселении Алон Швут, и у нас была традиция: в праздник Суккот устраивать «вечер антисоветской песни». Мы в сукке возле дома с друзьями пели любимые песни — Высоцкого, ваши, Городницкого, Окуджаву, и меньше Галича — его трудно хором. А над нами жила семья одного раввина, не знавшая ни словечка по-русски. Я заранее их предупредила, что ночью под окнами будет весело. Наутро встречаю жену раввина и говорю ей, дескать, не слишком ли мы вчера шумели? А она мне: «Что ты, было замечательно! Я так люблю хасидские песни! Особенно ширей-хабад (хабадские песни)! Особенно вот эту…» И она запела, старательно выговаривая по-русски: «Ходю ко-о-о-они… Ходю ко-о-о-они… » Так что вы у нас с тех пор — почетный хасид. А какие свои фильмы вы больше всего любите?

— Из «моих» фильмов очень люблю «Обыкновенное чудо». Вообще с удовольствием работаю с композитором Геннадием Гладковым. Из режиссеров — лучше всего работалось с Петром Фоменко, Леонидом Эйдлиным, Михаилом Левитиным, Марком Захаровым. Да, собственно, со всеми, кроме Константина Бромберга — c ним у меня просто не получилась работа над фильмом «Чародеи»: я никак не мог найти нужную интонацию и лексику, сочинил 13 вариантов, но ни один не подошел. Пришлось им искать другого поэта, спасибо, Добронравов выручил. Хотя мои тексты были по-своему неплохи, и я их в книжках после опубликовал.

 — Многие из нас помнят, как в конце 1980-х вы дали песенный отпор антисемитам. Это оттого, что среди ваших друзей всегда было много евреев? Или просто вы такой истинный интернационалист?

— Песня-то против антисемитов у меня тогда была одна: «Письмо в Союз писателей». Как сказал обо мне один приятель: «Он с самого детства/Не терпел жидоедства».

Так воспитала меня моя русская мама, Нина Всесвятская.

Письмо в Союз писателей

— Ваш отец, Черсан Ким, был арестован в 1937 году и расстрелян в застенках НКВД. Но ведь и мама Нина Валентиновна отсидела срок как «член семьи изменника Родины»? Сколько вам было лет, когда ее арестовали?

— В 1938 году мне было 2 года, моей сестре Але — 5. Нас приютили бабушка с дедом. Войну мы пережили под Москвой, в Люберцах, у родных тетушек, вечная им благодарность. Мама вернулась в 1945-м, а мне уже было 9 лет, я к ней привык не сразу. Из Люберец мы с мамой и бабушкой (деда уже не было на свете) переехали в Малоярославец, 120 км от Москвы, потому что маме, бывшей заключенной, в Москве жить не полагалось.

— И вашей первой женой стала Ирина Якир — внучка командарма Ионы Эммануиловича Якира, расстрелянного Сталиным вместе с Тухачевским и другими полководцами в июне 1937 года, такая общность судеб. Как вы познакомились?

— Наш роман с Ириной возник и протекал вне зависимости от «общности судеб». Ее отец, Петр Ионович, отсидел в общей сложности 17 лет. Нас с ним познакомил мой институтский друг А. Ненароков. Это было в начале 1963-го. Мы быстро подружились, и я стал часто у них бывать. С Ириной мы и оказались в 1990 году в Израиле, и затем часто наезжали, и здесь врачи пытались спасти ей жизнь, когда она была уже очень больна. Моя нынешняя жена Лида училась с Ириной в одном классе, и они оставались подругами всю жизнь.

 — Как вам обоим удается, несмотря ни на что, быть такими энергичными, яркими, молодыми, заряжать друзей радостным настроением?

— Мириам, это вопрос риторический, то есть, это не вопрос, а комплимент, спасибо. Ну, Лида очень много придумывает прогулок по нашим иерусалимским холмам, чтобы мы постоянно были в движении. Лида — мой первый слушатель и первый зритель, она мне и секретарь, поскольку я компьютером не овладел, и ей приходится разбирать мои каракули и набирать на компьютере мои тексты.

 — Вы уже 20 лет живете на два дома — то в России, то в Израиле, и в этот приезд опять застали войну…

— У нас же в Иерусалиме сирена была всего дважды. Первую я вообще проспал. А вторую мы сидели за столом с друзьями, и хоть бы кто-нибудь куда-нибудь побежал. Ну, где-то ракета взорвалась возле арабского Бейт-Лехема, то есть довольно близко от окраины Иерусалима. Получается, это вторая в моей жизни бомбежка. Первая была в Люберцах в 1941 году, я был пятилетним и помню, как над нашим двором пролетали мессершмиты. И как один сбросил бомбу. И тоже был недолет. Мы тогда прятались в такой длинной специально вырытой землянке.

В Иерусалиме мне вообще почему-то совсем не страшно. И во время операции «Облачный столп» мы чувствовали такое единение со всеми. Понимаете, вот я продолжаю верить в силу Израиля — и без ложного пафоса могу сказать, что здесь я с радостью праздную весной День независимости — на традиционном дружеском пикнике.

А про Израиль и Россию у меня есть песня, что в моем доме два окошка, за одним постоянно шумит Пресня, а в другом — стольный град Ерусалим:

Распахну я свои окна,
Пусть прольется без преград
Дождик Пресни — на Кинерет,
Солнце Хайфы — на Арбат.

booknik.ru