Ольга Кромер | Караян и Фуртвенглер: молчание против правды

Архивы XXI века показали: один скрывал членство в НСДАП, другой спасал музыкантов.

Жили были два блестящих дирижера, два гениальных музыканта, два современника, Герберт фон Караян и Вильгельм Фуртвенглер.

Караян был нацистом, настоящим и подлинным. В нацистскую партию он вступал дважды, сначала в 1933 году в австрийскую, затем в 1935 году уже в немецкую. Нацисты ему покровительствовали, при нацизме он сделал блестящую карьеру. Но после войны он умудрился создать себе образ аполитичного, заинтересованного только в чистой музыке человека. И мир принял эту версию.

Фуртвенглер же никогда не вступал в нацистскую партию. Он дирижировал Берлинской филармонией в годы нацизма, но при этом защищал еврейских музыкантов. Он неоднократно спорил с Геббельсом. Но после войны именно он, а не Караян стал символом морального компромисса.

Почему?

Караян отказывался вступать в моральные дебаты, никогда не извинялся, никогда ничего не объяснял. Он просто закрывал тему, отстранял проблему выбора, заявляя: «Я вне политики».

А Фуртвенглер не игнорировал обвинения, он защищался: публиковал эссе, делал заявления, объясняя свою внутреннюю моральную борьбу. Каждое его высказывание напоминало людям о проблеме выбора.

Молчание позволяет не думать. Многим было легче принять молчание Караяна, чем мучительные моральные размышления Фуртвенглера.

Караян лгал последовательно и просто. Фуртвенглер говорил правду, но сложную и противоречивую, а большинство людей ненавидят сложность.

Послевоенная геополитика тоже сыграла свою роль.

Коммерчески настроенный, фотогеничный, аполитичный молодой человек, не склонный к рефлексии, Караян символизировал новую послевоенную Западную Германию.

Фуртвенглер же выглядел как старая Германия: рефлексирующий, философствующий старик, связанный с вагнеровским, довоенным культурным миром. Живое напоминание о культурном климате, породившем нацизм.

Караян выглядел как будущее; Фуртвенглер выглядел как прошлое.

К тому же затравленный Фуртвенглер умер слишком рано, до изобретения долгоиграющих пластинок, превративших классическую музыку в часть гигантской звукозаписывающей империи, со всей ее маркетинговой мощью, способной создать, изменить или уничтожить практически любую репутацию.

Так оно и продолжалось, пока не наступил XXI век. Пала Берлинская стена, открылись многие архивы по обе ее стороны. Все то, что говорил Фуртвенглер, получило документальное подтверждение. Он действительно спас многих еврейских музыкантов. И несколько раз выступал против Геббельса. И отказывался от членства в нацистской партии. И пытался, так, как ему казалось правильным, защищать немецкую культуру от варварства. Современные исследователи стали считать его «трагичной, но принципиально антинацистской фигурой».

В то же время архивные свидетельства подтвердили и членство Караяна в нацистской партии, и его готовность извлекать выгоду из благосклонности режима, и его послевоенную ложь об «аполитичности». К тому же в эпоху #MeToo истории о жестком обращении с Караяна с музыкантами, слухи об нездоровых отношениях с молодыми исполнительницами воспринимаются куда серьезнее, чем раньше. Караяном по-прежнему многие восхищаются, но его перестали идеализировать.

И остается старый как мир вопрос: почему каждый из них сделал тот выбор, который сделал?

Вступление в нацистскую партию давало надежный способ укрепить свое положение и устранить все барьеры в системе, основанной на лояльности и иерархии. А для Караяна социальное положение, внешность, то, как его воспринимали окружающие было всю жизнь чрезвычайно важно.

Он не был истинно верующим нацистом – просто человеком, который не выносил побежденных и любил победителей.

Его нарциссизм, чрезмерная потребность в контроле, неспособность воспринимать критику, нелюбовь к рефлексии позволяли утверждать: «Меня интересует только музыка. Политика ниже моего достоинства».

А моральная сложность была для него чем-то вроде шума, мешающего чистому звуку.

Он предпочитал отрицать вину, а не переживать.

Потому-то во времена нацистского режима он примкнул к нацистам, в послевоенной Германии принял идеи денацификации, во времена холодной войны усвоил принципы шоу-бизнеса.

Фуртвенглер же вырос в глубоко интеллектуальной, гуманистической семье, детство провел в окружении философов и ученых, навсегда усвоив идею, что искусство священно, а художник – хранитель цивилизации.

Столкнувшись с нацизмом, он принял на себя трагическую ответственность: «Если я покину Германию, я откажусь от души своего народа». Он считал себя защитником культуры от варварства, верил в совесть, в долг, верил, что сможет защитить свои оркестры, уберечь своих музыкантов, сохранить достоинство в условиях рушащейся цивилизации.

Он остался в Германии, несмотря на ненависть к режиму, но переоценил свою силу перед лицом тоталитарной жестокости.

Культурная лояльность, экзистенциальная ответственность, эстетический идеализм сделали его морально уязвимым, поскольку тоталитаризм прекрасно умеет эксплуатировать именно эти ценности.

Внутренняя потребность противостоять злу, которой был начисто лишен Караян, сыграла с Фуртвенглером злую шутку.

После 1945 года Караян создал миф о собственной аполитичности, и для других, и для себя. Так он избавился от чувства вины и избежал психологического срыва.

Фуртвенглер же боролся с чувством вины, задавался вопросом о своих мотивах, считал себя трагическим свидетелем, не мог полностью простить себя. Эта публично признаваемая вина уничтожила его репутацию и здоровье.

Он пытался остаться порядочным внутри безнравственной системы, но система, избавляясь от собственной безнравственности, обвинила его в непорядочности. И съела. В 1949 году Фуртвенглер принял пост главного дирижера Чикагского симфонического оркестра. Однако оркестр был вынужден отказаться от приглашения под угрозой бойкота со стороны многих выдающихся музыкантов, включая Тосканини, Горовица, Артура Рубинштейна, Исаака Стерна. Фуртвенглер продолжил работать в Европе, в основном в Австрии, Италии, Германии, но вызванные чувством вины проблемы со здоровьем (сердце, диабет) привели к смерти достаточной ранней – в 68 лет.

Караян же дирижировал по всему миру, записывался с лучшими мировыми оркестрами, дожил до 81 года и умер, так и не признав за собой никакой вины.

Параллелей с этой историей можно провести много, выводов сделать еще больше. Но я не буду.

Источник