Около шести вечера в центре

Выходишь на улицу из подземного перехода «Пушкинской» – «Тверской», и понимаешь – темно.

Дома подсвечены снаружи, но освещения все равно мало. Под ногами черный асфальт и бесцветная жижа растаявшего снега, прозрачная и подвижная.

За углом известного магазина, что тут же на Пушкинской, недалеко от вновь открытого «Макдональдса», там, где обычно кто-то показывает фокусы или играет на чем-то, рядом с колонками, поставленными прямо под ноги, на снег, девушка примодненного, нездешнего вида, играет на тромбоне.

Блестящая медь духового инструмента выглядит апельсиново, а кулиса, то выдвигающаяся из трубы, то возвращающаяся на место, смотрится хоботом слона, и будто бы живет своей собственной жизнью.

Из колонок, фоном, задающим мотив, звучит минусовая музыка, в которую музыкантша, выглядящая странновато и эпатажно, время от времени вступает со своей музыкальной репликой. Как отрабатывает номер или что-то доказывает себе и другим среди снегопада, хлопья которого налипают ей на руки и на лицо, мешая создать образ раскованной уличной исполнительницы.

В длинном подземном переходе под всей Пушкинской площадью, который еще недавно радовал глаз не только новыми, мощными светильниками, а и простором, бывшим зрительно и явно из-за отсутствия металлических конструкций по одной стороне движения, теперь перемены. На том же месте, где модули с разными товарами были и раньше, появились другие. Более основательные и просторные, но и отхватывающие значительную часть прохода, так что уже сейчас, пока в палатках нет дверей и стекол, и у них не толпится народ, пространство перехода заведомо сузилось, что не внушает ничего приятного в ближайшем будущем.

Здание, где на первом этаже Елисеевский магазин, закрыто металлическими конструкциями и тканями, что в вечернюю пору смотрится не слишком презентабельно и аристократично.

У памятника Юрию Долгорукому отгородили площадку для установки новогоднего оформления. Елок теперь не две, а штук пять-шесть. Они меньше, но при этом выглядят не так помпезно и отстраненно, как казалось в предыдущие годы. Слева от памятника в свободном порядке стоят скульптуры из льда, справа их нет, а есть только ледяные плиты, подобные увеличенным до максимума слиткам громадного размера, которые сложены штабелями. Вокруг них суетятся люди в служебных комбинезонах и куртках. Один из них прямоугольной гребенкой что-то счищает с верхней плиты. Ворота для въезда на площадку, что рядом с ним, открыты, потому что туда должна, видимо, въехать машина, которая, наверное, привезла из холодильника новую партию льда. Она никак не может развернуться, потому что заднему колесу мешает мраморный столбик, который установлен и для красоты, и для ограждения территории, что напротив здания Мэрии. Рабочий, наконец, замечает, что столбик никак не объехать, сдвигает его немного в сторону, чтобы он не мешал движению.

У следующего здания – лабиринт. Есть забор, есть полотно, которое обозначает место проведения вскрышных работ. Есть деревянные мостки, по которым эту конструкцию ограждения, приходится обходить. Дощатый пол скользит из-за выпавшего снега, спуск устроен очень высоким, без перил, так что идти по нему трудновато и рискованно даже.

Внизу, за забором, видна черная яма и пустые гнезда для труб, которые то ли перекладывают, то ли устанавливают.

Витрины модных магазинов светят как-то демонстративно ярко и отрешенно, как будто они выставлены не для того, чтобы прохожие увидели шикарные товары в местных бутиках, а просто для красоты, для того, чтобы показать, что есть другая жизнь, недоступная и почти нереальная для спешащих после работы прохожих.

Двойной памятник – Станиславскому и Немировичу-Данченко – недавно установленный в проезде рядом со Школой-студией МХАТ и МХТ, кажется неуместным.

И потому, что оказывается в центре улицы и, собственно говоря, далеко от театра, который совместно создали отцы-основатели отечественного драматического искусства. И потому, что, буквально за ними, давно уже был установлен памятник Чехову, степенный и внушительный. Все трое, вернее, памятники всем троим, имеющим самое прямое отношение к возникновению национального театра в двадцатом веке на новой художественной основе, должны были бы быть именно здесь. Но скульптуры несоразмерны. Рядом с памятником Чехова фигуры режиссером Художественного театра, выполненные в обычный рост, кажутся уменьшенными и мизерабельными. Да и сам памятник мог бы ближе находиться к зданию театра, не занимая середину одноименного ему проезда.

Что порадовало, так только видеофильм на здании Центрального телеграфа. Чья-то рука время от времени на экране здания что-то рисовала на белом песке, что оказывалось созвучно и снегопаду, и будничному вечеру, и предощущению праздника.

А все остальное проявлялось зрительно в суете, полумраке и спешке, как это обычно и бывает в Москве, пусть и на центральной улице города.

Илья Абель