Один из «Снов о жизни» Эфраима Бауха

К 80-летию писателя

«Сны о жизни» – так назвал израильский писатель Эфраим Баух цикл романов (написано семь), над которым работает более 20 лет. До 1977 года он был молдавским писателем, но в Кишинёве нам встретиться не довелось. Познакомились в Израиле на юбилее у общих друзей, а в марте 2010 года пересеклись в Риге на Конгрессе еврейских общин, где мне довелось выступать. Эфраим Баух представлял Федерацию писателей Израиля, возглавляет он и израильский филиал Международного ПЕН-клуба. Мне он подарил журнал «Слово писателей», главным редактором которого является.

Из его семилогии я прочла лишь один его роман – «Пустыня внемлет Богу», вышедший в 2002 году в серии «Мастера современной прозы». Захотелось написать о нём. Книги с характерным знаком – трилистник на обложке – когда-то шли нарасхват. Шутка сказать, Мастера! Это ведь высшая оценка. И раньше быть изданным «под трилистником» было лестно, но сейчас – особенно. Теперь ведь редколлегия свободна от идеологических установок: не нужно непременно искать мастеров слова в джунглях Африки или Вьетнама. Ныне отбор идёт по гамбургскому счёту, и наш бывший соотечественник по нему и прошёл.

Эфраим Баух – не новичок в литературе. В Молдавии, откуда он родом, его помнят как поэта. В один их трёх поэтических сборников, изданных там, включена была его поэма о Моисее. Но уже более двадцати лет он работает в эпических жанрах, не раз бывал лауреатом литературных премий. «Пустыня внемлет Богу» – шестой роман его эпопеи. Тематически эпический цикл связан с древнейшей историей еврейского народа, запечатлённой в Пятикнижии.

Прошли тысячелетия, а история эта по-прежнему волнует своей всеобъемлющей первичностью и универсальностью. В ХХ веке к ней не раз обращались художники слова.Кто бывал в Веймаре и посещал Дом Гёте, мог заметить в кабинете небольшую бронзовую копию «Моисея» Микеланджело. Человеку свойственно желание иметь в поле зрения лишь то, что, как теперь принято говорить, вызывает у него положительные эмоции. Следовательно, Моисей находился тут не случайно. И в самом деле фигура Моисея имела огромную эмоциональную значимость для Гёте. Образ Моисея был близок Гёте и как поэту, и как министру двора. Моисей восхищал его как герой, как избавитель своего народа, сумевший вывести его из рабства и вновь привести к Богу. Сам Гёте заботился о духовном воспитании своих сограждан, немцев, и всего человечества. Моисей, в известной мере, был для него образцом.

Секретарь ГётеЭккерман, находившийся при великом старце почти безотлучно, вспоминает в своей книге «Разговоры с Гёте» беседу по поводу этой скульптуры. Ему показалось, что руки Моисея непропорционально велики. На это Гёте очень живо возразил: «А две тяжелые скрижали с десятью заповедями, вы думаете, безделица поднять этакую махину? И ещё не забывайте, что Моисей командовал целой армией евреев, которую он должен был держать в узде, ну как ему было обойтись обыкновенными руками?!»

Громадой Монблана высится тетралогия Томаса Манна «Иосиф и его братья». О Моисее только в последние 50 лет появилось три романа известных авторов: Шолома Аша, Говарда Фаста и Ицхака Орена (на русский язык они не переводились). И вот на пороге нового тысячелетия Эфраим Баух выступил со своим Словом о Моисее. Мартин Бубер, современный еврейский мыслитель, к мнению которого в мире прислушиваются, считал личность Моисея движущей силой в истории не только иудеев, но всего человечества и полагал, что оно (человечество) «в наши дни, пожалуй, нуждается в нём более, чем какую-либо другую эпоху».

Казалось бы, в Библии всё сказано. Четыре книги Ветхого Завета (Исход, Левит, Числа, Второзаконие) повествуют о деяниях еврейского пророка и законоучителя. Томас Манн был в худшем положении: его Иосифу посвящено лишь пятая часть Книги Бытия. Манн рассказывал, как машинистка, перепечатывавшая его рукопись, возвращая текст, сказала: «Теперь хоть знаешь, как всё это было на самом деле!» Я не могу, прочитав книгу Бауха, повторить её слов, ибо, как это было на самом деле, мы знаем из Торы.

Знаем, что рождён был Моисей в еврейской семье, проживавшей в стране Кемет – Египте, рождён в лихое время для чужеземцев – хабиру, ибрим. По приказу фараона новорожденных мальчиков этого племени, которое он держал в рабстве, убивали, ибо боялся Повелитель Вселенной, что, размножившись, евреи станут угрозой для него. Трёхмесячного Моисея, уложив в плетёную корзинку, мать доверила водам Нила, и был найден он в тростниках у берега и усыновлён дочерью фараона. Воспитанный во дворце как внук наместника бога Амона-Ра на земле, он мог бы вкусить всю полноту царской власти, но однажды, движимый то ли зовом крови, то ли добротой, он вступился за еврея, которого избивал надсмотрщик, и, не рассчитав сил, убил египтянина.

Вынужденное бегство в землю Мидьян. Брак с Сепорой, дочерью местного правители Итро. Моисей становится пастухом у тестя. Однажды, когда он увёл стадо далеко в пустыню, ему явился Господь и воззвал к нему из ежевичного куста – неопалимой купины. Он возложил на Моисея миссию вывести народ Его, Израиль, из рабства египетского. В Книге Исход в деталях рассказано, как шли переговоры Моисея и брата его Аарона с фараоном, как тот упорствовал и ожесточался против евреев, рассказано о казнях, которые наслал Господь на египтян, и о том, как начался исход евреев, о том, как защищал и охранял Бог народ свой во время их долгого трудного пути, как гневался Он на неразумие и упрямство избранного Им народа, как карал его. За сорок лет блужданий по пустыне много чего случилось. Обо всём – и о манне небесной, и о каменных скрижалях Завета, и о поклонении золотому тельцу, и об изготовлении скинии-ковчега Завета, и о посвящении Аарона в священство, и о самом Законе, дарованном Богом народу через Моисея – каждый может прочесть в Пятикнижии Моисеевом.

Так что же толкает писателей вновь и вновь обращаться к преданьям старины глубокой, повествующим о младенчестве древнего народа, когда он, можно сказать, только становился народом? Чем притягателен для наших современников образ величественного старца, единственного посредника между Богом и народом? На мой взгляд, этой побудительной силой оказывается растущая тоска по духовности. Об этой тоске писал в начале века национальный поэт Бялик, он предсказывал, что от неё пойдёт «великий, дивный Голод»: «Голод не о хлебе и зрелищах, но Голод – о Мессии!» Нелишне знать, что многие каббалисты считали, что душа Моисея переселится в Мессию. Их верования, конечно же, известны Бауху: ведь он недавно закончил перевод на русский язык (первый в истории!) священной книги «Зохар». Духовный голод неутолим, неудивительно, что взоры современников устремляются к Моисею.

Его образ в сознании человечества с течением времени трансформируется. В каждую эпоху на первый план выдвигается то, в чём нуждается данное время. Для Гёте, занимавшегося на исходе XVIII века государственной деятельностью (пусть в рамках небольшого княжества) и понимавшего свою задачу как устроительную, образовательную, воспитательную, Моисей был образцом. Он восхищал его как Герой, как избавитель своего народа, сумевший вывести его из рабства и привести к Богу.

Образ Моисея, созданный Эфраимом Баухом, лишён внешней героики, величественности. Присутствие мистической тайны делает Моисея до конца не постижимым, отсюда и одиночество героя, о котором так часто говорится в книге. С юных лет томимый духовною жаждой, которую он утолял книжной мудростью, учёбой под руководством жрецов Египта, наблюдениями и размышлениями над тайнами природы, Моисей под конец становится сам источником духовности. Общение с Всевышним на Синае способствовало превращению пастуха в пастыря. Доводя до мира людей Его замысел, Моисей создаёт царство духа, с которым всем народам, и весьма скоро, придётся считаться. Дух, как известно, всегда опережает действительность. Этот путь или это преображение и составляет сюжетную основу книги Бауха.

Этот роман шире, чем жизнеописание Моисея, это – попытка осмыслить значение Исхода в истории человечества. В прологе к роману содержится небольшой, но ёмкий текст – «Синай – Эверест времен»:

Исход – это не просто переход.
Это – жизнь-странствие, кочевье души иудейской.
Жизнь по времени – солнечному, водяному, песочному.
Огромные песочные часы: пустыня.
Над временем Исхода работали часовщики Вечности.
Пространство Исхода как творения – круг гончара: огромные ладони пустыни.
Слуховой настрой Исхода: пустыня внемлет Богу.

Это, собственно, и есть зачин романа. Сразу бросается в глаза афористичность – примета поэтического мышления, лаконизм – показатель современности стиля. Книга Эфраима Бауха – это творение поэта-философа. Система поддающихся расшифровке повторяющихся знаков и символов позволяет представить путь героя как путь его народа. И путь этот – вечное движение, изменение, развитие. Они возможны лишь во времени и пространстве. Тяга Моисея к морю и пустыне – это голод по пространству. Вначале безотчётная тяга к простору, затем – осознанная возможность быть, существовать лишь в нём. «Вода – незамутнённое зеркало души», «пустыня – свобода, омывающая душу», «время нетерпеливо, а пространство лениво» – истины, к которым приходит Моисей. Сорокалетнее кочевье по пустыне – прививка про-стран-ством целому народу: «Народ не просто покинет пустыню – понесёт её в себе». Это станет, по определению автора, его стран-ностью, по мне, так лучше сказать его особостью, которая обусловит его долгую и трагическую жизнь. Но если продолжать игру, то от себя добавлю: он станет народом-стран-ником.

Ритмика Бауха, его синтаксис, передают безостановочное движение. Это не бег по прямой и не подъём по вертикали, это кружение, движение по спирали, свободное парение или колебания, подобные морскому приливу-отливу или подъему-спуску. Именно в движении, в подвижности – исток жизненности народа Моисея.

Чуткость писателя к слову, осознание его диалогичности, интерес к словопреобразованию («скорнению», по Хлебникову) влияют на структуру знаковых образов в романе. Часто в книге звучит музыка, это не только музыка сфер, это и голоса Пустыни, и журчание, плеск, рёв воды. Удивительно, что музыка записана не нотами, а словами. А впрочем, чему удивляться? Автор и в прозе остаётся поэтом.

Коль мы уже говорим о главном – мастерстве писателя, невозможно не отметить искусство архитектоники. Роман трёхчастен и развивается по законам симфонии. Кольцо композиции подчёркивает его завершённость. Лейтмотивны не только отдельные образы-символы, в самой структуре книги лейтмотивы выполняют несущую функцию. Каждой из трёх её частей предшествует вступление – «На горе Нево». Завершает роман эпилог под этим же названием. Следовательно, этот текст несёт большую смысловую нагрузку.

И в самом деле, Моисей поднимается на гору Нево, когда круг его жизни вот-вот сомкнётся, накануне смерти. Так повелел Он: «Взойди на эту гору перевалов, гору Нево, которая в земле Моава, на пороге Иерихона, окинь взглядом страну Ханаан, которую Я даю сынам Израиля во владение, и умри…» Оставленный людьми и Богом, припоминает Моисей всю жизнь. Автор не приберегает эту сцену для финала, он начинает ею свой роман, он трижды возвращается к этому мотиву, развивая, углубляя его. Три части романа Бауха соответствуют возрастным периодам человеческой жизни (детство и юность, зрелость, старость). Каждый из этих периодов Моисей видит как бы заново. С высоты горы Нево в последние миги его жизни минувшее предстаёт в особенно резком свете. Эпилог же завершается не крещендо, а лёгким, тихим вздохом: «Ощущает Моисей прикосновение, печальное и нежное, – то ли лунного света, то ли губ, то ли Ангельского крыла, – вздыхает и прикрывает веки».

Моисей в романе Бауха – фигура историческая и одновременно мифологизированная. Приблизившись к Богу, а через Него – к тайнам мира, став медиумом Творца (записанная им Книга – Его текст), Моисей занят выработкой высших нравственных норм человеческого поведения, которые станут Законом. После встречи «лицом к Лицу» собственное «я» уже не было существенным. Моисей научился жить с этим безличием. «Забота о Боге» для него выше собственной индивидуальности, в этом смысле он – раб Божий. Но «забота о Боге» – это не смирение бездействия, не безрассудная покорность. Человеку дарован разум, «искра Божия». «Думать о Боге» – это значит думать о том, чтобы выполнить Его волю: распознать дурное, то, из чего человек уже внутренне вырос, что стало нестерпимым, или, на языке Израиля, превратилось в «скверну», и при этом не упустить сделать то, чему пробил срок на часах истории. Так понимает Моисей своё служение.

В последние часы в нём пробуждается, выражаясь словами Ницше, этого философа-поэта, человеческое, слишком человеческое. Моисей знает, что он должен спокойно уйти в смерть, но в нём нет спокойствия. Читаю эпилог и слышу Дилана Томаса:

Не уходи покорно в добрый мрак,
Под вечер старости пылать пристало.
Гневись, гневись – как быстро свет иссяк…

Не рискую назвать все источники, к которым припадал автор, создавая образ своего Моисея. Быть может, он сам когда-нибудь поделится с читателями тайнами рождения его романа. Опыт филолога позволил подметить знакомые аллюзии. В частности, образ из пушкинского «Пророка»: «угль, пылающий огнём». В младенчестве Месу (так назвала его мать Бития, извлёкшая из воды) испытывали золотом и тлеющей головешкой. Он взял в рот горящий уголь и стал косноязычен. Тогда ещё никто не знал, что ожогом снимается печать скверны, что этот «угль, пылающий огнём», предвестие превращения Моисея в Пророка.

Каждый, кто возьмётся читать книгу Бауха, вольно или невольно будет оглядываться на роман Томаса Манна об Иосифе, сравнивать. Я этого искушения не избежала. Понимаю: тянуться за Манном – дело пустое. Баух и не пытается подражать. Но пройти мимо этой глыбы, не оглянувшись, и он не в состоянии. Воспоминание о нём присутствует на уровне генетической памяти, ведь Баух – художник, Мастер.

В его романе находим и сходство ситуаций с романом Томаса Манна, и зеркальные (до наоборот) отражения знакомых коллизий. Они не придуманы автором, они заложены в текст Книги. Моисей у Бауха, записывая историю праотцев, дивится перекличкам в судьбах Авраама и своей собственной: «Точка на горе Мория и точка на горе Синай – равнозначны».

Иосиф и Моисей пережили схождение в царство мёртвых: один был брошен братьями в колодец, другой – опущен в воды Нила. Существенная часть жизни обоих связана с Египтом, но их восприятие и оценки страны Кемет диаметрально противоположны. У Манна Иосиф и весь дом отца его Иакова переселяются из земли Ханаанской в Египет. Моисей же ведёт народ из низин Кемета на вершины Ханаана, ибо перед нами – Исход. Томас Манн и его герой восхищены высокой культурой древнего царства на Ниле. Приход евреев в Египет – шаг вперёд в их истории, «это путь от благочестивой примитивности, от праотцев, идиллически созидавших и созерцавших Бога, к высокой ступени цивилизации». Для Моисея, которого от Иосифа отделяет два столетия, страна Кемет всё больше представляется лавкой древностей, каменным лабиринтом, голой геометрией пирамид и дворцов. Оказавшись в Пустыне, испив воздуха свободы, ощутив великое Соприсутствие на Синае, Моисей все больше «ощущает в египетской цивилизации обломки, на вид склеенные в колоссы и дворцы, чьё время прошло». Сознание Египта, по его мнению, логично, сознание пустыни – мифологично. Он выбирает пустыню.

Идя по пути гуманизации мифа, Баух продолжает традицию Манна и обогащает её. Впрочем, традиция очеловечивания Бога была заложена ещё Гёте. Если обратимся к «Фаусту», к предваряющему трагедию «Прологу на небе», мы окажемся свидетелями диалога-спора между Богом и Мефистофелем. Завершается он словами падшего ангела: «Как речь его спокойна и мягка!/ Мы ладим, отношений с ним не портя./ Прекрасная черта у старика/ Так человечно думать и о чёрте». Конечно, так по-домашнему говорить о Боге мог себе позволить только Гёте-Олимпиец, но и в романе Бауха Бог приближен к человеку. Центральная в Ветхом Завете идея союза между Богом и человеком (Богу не обойтись без человека, человеку – без Бога), которая одним представляется абстракцией, другим «последней глупостью», обрастает под пером писателя плотью и кровью. Бог в книге Бауха признаётся Моисею, что со времён потопа Он продолжает каяться, что сотворил человека. Он глубоко страждет от неосуществимости своего замысла «создать существо с челом века». Вечность для человека – невозможность, для Бога – неотвратимость.

Моисей во время последнего явления ему Бога почти физически ощущает «боль уже воистину абсолютного Его одиночества». И это несмотря на то, что явился Он ему во всей своей силе. Моисей уверен, что Авраам в своё время тоже смог глубоко прочувствовать Его страдания, страдания Бога, изверившегося в преданности смертных созданий. Потому так страшно и испытывал Он Авраама. Исчерпаны были все обеты преданности, лишь жертвоприношение сына могло вернуть Ему веру. Моисею, записывающему историю Авраама, показалось, что при словах «И занёс нож…» голос, диктовавший ему, дрогнул. На всём протяжении Книги только в этом единственном месте Его голос дрогнул.

Именно боль и страдание приближает Бога к человеку. И человеческая душа лишь «в ощущении одиночества, раскаяния и скорби возвышается до горького вкуса вечности», иначе говоря, приближается к Богу.

Некоторые мысли Моисея о народе, пастырем которого он стал по Его воле, звучат донельзя современно, мы имеем дело с «анахронизмом наоборот». Таковы его рассуждения о толпе, племени или народе, способном впасть в массовый психоз, который легко возбудить посулами всякого рода и сбить с толку любому краснобаю. В таком состоянии люди – лёгкая добыча соседей-врагов. Всё настолько прозрачно, что не нуждается в комментарии.

Томас Манн писал свою тетралогию в страшное для Европы время. Писатель был убеждён, что написать роман о духовном мире иудейства в пору, когда взяли верх тенденции фашистского мифа, очень даже своевременно. Книга Эфраима Бауха появилась в момент, когда набирают силу тенденции панисламизма. Зелёное знамя джихада отбрасывает кровавую тень на всю планету. Сейчас, когда иудео-христианской цивилизации угрожает реальная опасность, роман «Пустыня внемлет Богу» как никогда востребован.

Грета Ионкис