КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Как мы помним, Шариков подозревал бабушку в том, что она согрешила с водолазом.
Владимир Ульянов тоже подозревал бабушку. В связи с евреем. Впрочем, грешила она на вполне законных основаниях, поскольку Александр Дмитриевич Бланк – а на самом деле Израиль (Сруль) Мойшевич Бланк – приходился Владимиру родным дедушкой. Может, поэтому вождь картавил – ну точно, как его прадедушка Мойша из Житомира.
Картавость украсила многие анекдоты. К примеру, такой, с бородой, в которую вписалась озорная житомирская рыжинка. Зная о картавости, его очень редко приглашали на еврейские свадьбы. Ну а если уж он попадал туда, то демонстрировал, что ничто человеческое ему не чуждо. Поэтому, как и все вокруг, вплетался в общий хор, по обыкновению требовавший от молодоженов подтверждения чувств смачным поцелуем. Но у него это получалось так: «Гойка! Гойка!» Еврейские невесты воспринимали это, как навет, поскольку были представительницами народа не чужого, а самого что ни на есть иудейского, и, понятно, за эту лживую предъяву очень обижались. Но Владимир, что радует, не отчаивался. Он помахивал подхупочным рукой и наворачивал все, что под нее попадалось. Словом, никакая ситуация не отражалась на его аппетите, чем очень радовал свою еврейскую маму, известную в миру как Мария Александровна.
У нее был один большой недостаток. Она не чувствовала тягу к кухне. Ну, случается и у евреев такое.
Вождь никогда не распространялся на иудейскую тему, поскольку быть в России евреем считалось занятием малоперспективным. Это была эдакая духовная скрепа семьи. Ну, скажем, вряд ли мог бы его дедушка обладатель ФИО Бланк Израиль (Сруль) Мойшевич поступить в Императорскую медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге, стать военным врачом и, в конце концов, дослужиться до чина статского советника и стать дворянином. Да его земляки не то чтобы от зависти бы полопались – могли бы сгоряча в ислам удариться.
Поскольку в России назревали крутые социальные перемены, – а мудрая еврейская мама Мария Александровна, как и другие иудейские женщины во все эпохи, – интуитивно чувствовала это, советуя Володе итти другим путем. Что он и сделал.
Однако автор этих строк, будучи в Ульяновске, воочию убедился в том, что в комнате Володи в симбирском доме Ульяновых сохранился еврейский (а в действительности, как будет понятно чуть ниже, антисемитский) след. Чернильный прибор, подаренный Срулей Мойшевичем, некогда принадлежал прадеду вождя Мойше Бланку.
Этот прибор сыграл важную роль в жизни семейства Бланк. Его купил, крестившись в сорок с хвостиком, Мойше и, решив испробовать в деле, накатал письмо императору Николаю I. Собственно, по форме это было прошение, по существу родившийся от избытка верноподданических чувств донос. Ну а как иначе, если в документе среди прочего Мойше предлагал запретить евреям ношение национальной одежды, а также обязать молиться в синагогах за российского императора и императорскую фамилию. Никогда не питавший к евреям нежных чувств Николай I с восторгом принял предложения «крещеного еврея Бланка», – ну, примерно как Путин идею Терешковой об обнулении, – и вскоре евреям империи действительно запретили ношение национальной одежды, а раввинам вручили начертанный Бланком текст молитвы. Она была иудейской версией звучавших в храмах песнопений во славу российских самодержцев. Определенным вариантом православной молитвы «Боже, Царя храни» со времен Иоанна IV или мусульманской молитвы «хутба» в Туркестане во здравие Александра III и всей семьи Романовых.
Будь Израиль, сын Мойше, набожным, он бы ежесубботне славил бы царя-антимемита на изысканном иврите от папеньки. Но Израиль в овеществленном виде остался на столе Володи-гимназиста. В память о дедушке, сменившем имя на более благопристойное, был по древней еврейской традиции назван Александр, старший брат Володи. Тот не только не желал знакомиться к текстом прадеда во здравие самодержца, но, наоборот, будучи террористом, искренне молился о скорейшей гибели Александра III, состоя в группе террористов, отчего закончил жизнь на виселице. Но Володя запомнил слово «террор».
Этот факт проходил, что называется, красной строкой в биографии вождя и добавлял ей революционной романтики. Хотя, как уже было сказано, Владимир пошел другим путем. Попробовал бы он ослушаться маму… Но, может, взыграла в нем четвертинка непокорной еврейской крови… Да только то, что этот мальчик написал, вначале терзая пером прадедову чернилку, всеми своими боками помнившей содержание «телеги» на евреев на высочайшее имя, не то что миньян в синагоге – вся Россия наизусть, почитай, зубрила лет семьдесят. Все 55 томов. Да еще почти 4 тыс. документов (в том числе, как организовывать на местах красный террор) до сих пор не опубликованы. Этот объем почище Торы будет.
Казалось бы, знаем мы о Владимире Ульянове все. Едва ли не каждый день жизни его исследован и тщательно задокументирован. Как исследован и как задокументирован – это не ко мне. И все же одна тема раскрыта недостаточно. Отчего Ленин умер именно в том возрасте, когда только начинает раскрываться талант мужчины?
Так, по мнению некоторых исследователей, можно назвать тот продукт, который в сочетании с молоком ускорил смерть Ленина. Как же это произошло? Этот вопрос отчасти анализировался в статье историка мировой кулинарии Вильяма Похлебкина «Что ел Ленин» (журнал «Огонек», 39/ 1997).
Поскольку она была опубликована под рубрикой «Досуги», я в своих комментариях к каноническому тексту, местами цитируемому, тоже старался сохранить игривый характер рубрики. Хотя предмет исследования довольно серьезен: Ленин – с гастрономической точки зрения.
Мы с помощью Похлебкина попробуем ответить на три вопроса. Что он ел вообще и в частности? И чего недоел? Как это сказалось на его судьбе и на классовой борьбе?
«Сунуть нос в чужую кастрюлю» не считается зазорным», доверительно сообщил автор в самом начале очерка, памятуя, видимо, о суровом опыте совка с коммунальной пропиской. Но оставим это высказывание на его совести. И без затей последуем его совету – сунем нос в кастрюлю вождя. Точнее, сначала семьи Ульяновых.
В этой кастрюле отчетливо ощутима «рука Москвы», поскольку, как указал автор, отец, провинциал в энном поколении, почитал русские национальные традиции, а мать родилась и воспитывалась в протестантской среде немцев Поволжья, где культировались немецкие традиции – это, внимание, про чистую еврейку Марию Срулевну, между прочим.
В числе этих традиций, отмечает Похлебкин, не только четкий распорядок дня, в который входило и питание, но и редкое наличие супов (а о ботвинье, солянке и рассольнике в Поволжье в ту пору вообще не слыхивали), да и само качество пищи. С хлебом вождь с раннего детства чувствовал «напряженку». Он постоянно недобирал витамины В1, В2, В6, В12, В15, Е, поскольку они находились лишь в черном и ситном хлебе, который давали либо лишь в будничный обед, либо в воскресенья и праздники.
Мать, судя по описаниям, не очень утруждала себя приготовлением разносолов. Она делала только то, что делало кухонную работу «чистой» и «быстрой». Чистой – не очень понятно. Быстрой – понятно, восемь детей в доме. Поэтому преобладали молочные блюда в соединении с мучной основой. Рыбу и говядину ели редко, да и не жарили, а варили. Самым ценным продуктом были бутерброды с копченой и соленой красной рыбой.
Стоило лишь на два-три года лишиться этой богатой фосфором пищи (Володя стал к этому времени студентом Казанского университета), как он тут же заработал себе «болезнь желудка».
Вообще в семье Ульяновых очень многое зависело от питания и от … чистых рук. В 1891 году Владимир похоронил сестру Ольгу. Она умерла – не при интеллигентных людях будь сказано – от брюшного тифа, которым заразилась не из-за качества петербургских продуктов, а из-за элементарной антисанитарии. Узнав об этом, Володя страшно перепугался; с тех пор никогда не жил в «коммуналке» и сохранил привычку мыть самолично тарелку и кружку, чем потом поражал наркомов и крестьян, которые и создали миф «о простом Великом». Между тем вождь элементарно боялся подхватить заразу и последовать за Ольгой.
Но до момента триумфа в качестве вождя надо было еще дожить. А тогда, в 90-х, когда Володя замыслил партию, ровно через век бесславно почившую в бозе, он из волжского здоровяка превратился в хилого интеллигента, страдающего гастритом. Вопрос стоял ребром: или партия или здоровое питание. Хотя будущий классик выбрал первое, он понимал, что может до этого не дожить. Отправился на курорт в Швецию и с помощью обычного «шведского стола» восстановил здоровье в первобытном виде.
Этот процесс продолжился в тюрьме, где, как отмечает автор статьи, «регулярное русское тюремное питание (щи, каша) постепенно стабилизировали положение». Впрочем, были и другие продукты. О них можно судить по дневнику Л.Г.Дейча, бывшего каторжанина. На каторге отпускалось в сутки 2 с половиной фунта хлеба и 136 граммов мяса; крупа, овощи, сало, зелень фактически без ограничений. «Каторжная норма мяса», которая была примерно такой же, как и в рядовой тюрьме, где сидел Ильич, составляла в месяц более 3,5 кг.
Да, питанию заключенных в царских застенках и сегодня бы позавидовали бы не то чтобы их преемники, но и надзиратели, мы обязаны знакомству желудка Володи с приличной пищей. Именно из мест, где он парился на нарах, и были сказаны легендарные слова «Стена да гнилая, ткни – и развалится», берет взлет гастрономическая кривая вождя.
Она достигает апогея в красноярской ссылке. Тут основоположнику повезло просто несказанно. Он попал на квартиру с полным пансионом (грибные щи, телятина, дичь, баранина с кашей, лесные ягоды, мед – и все это 4–5 раз в день) и думать забыл о предписанной ему минеральной желудочной воде. А тут еще Надежда со свекровью решили разводить свою редиску и салат. Так вот и отошел на второй план гастрит Ильича. (Только вот яиц не было в рационе. Но их Володечка и так накушался за маменьким-то столом: каждый день на завтрак давали яичницу или яйца всмятку).
Правда, надо сказать, что когда его спрашивали о качестве какой-то еды, он зачастую ничего не мог сказать, чем кровно обижал поваров. Вождь ничего не понимал в кулинарии, поскольку для него существовали только два понятия: сытно – не сытно. Он никогда бы не смог написать, не то чтобы работы типа «Об остроте революционной сущности хрена и ренегатской обтекаемости холодца», но даже обычного предисловия к книге о вкусной и здоровой пище.
Если не на всю жизнь, то на четыре пятых ее, сохранил он полную свою неосведомленность не только о ценности продуктов, но и о вкусовых ощущениях. Тут внесла свою лепту мать. Она считала, что сладкое это для девочек. И поэтому ни сахара, ни карамели, ни варенья Володя не знал практически с рождения до женитьбы. Только супруга смогла переломить стереотип. Причем, Ленин, отправляя в рот карамель из рук Надежды, возмущался, говоря, что просто возмутительно навязывать ему, здоровому мужчине, сладости. Но уступал он жене, как, впрочем, и товарищам по партии, и ее врагам, крайне редко. Это дает автору статьи в «Огоньке» основание для смелого предположения: отсутствием сладкого и объясняется столь быстрый износ мозговой ткани.
Ленин считал, что мужчина не должен делать из еды культа. С этим убеждением он летом 1900 года прибыл в свою первую эмиграцию. Где в Мюнхене, столуясь «у какой-то немки», пишет автор (как будто он способен был переместить на юг Германии свою
красноярскую хозяюшку, которая закармливала их с Надей), потребляет все виды макарон и других изделий из теста. «Получалось, что питался он в это время хуже, чем в русской тюрьме», сетует Похлебкин. Как будто что-то мешало Ильичу оставаться за решеткой до конца дней, чтобы поберечь от разрушения собственный желудок и всю страну?!
Итак, Ленину – тридцать лет, но он тяжело болен. Катар. Когда через год приехала жена, она ахнула, настолько тяжелым было его состояние. Как могла, наладила питание. Пить простоквашу в знаменитой кефирной у Аксельрода вождь отказался, Очевидно, по идейным соображениям.
Но болезнь брала свое. Поэтому, оказавшись в Лондоне, он проторил дорогу в пабы, где забыл о тесте и пристрастился к свежему пиву вкупе с яичницей с беконом и белым хлебом. Такой была традиционная пища эмигрантов. Хотя в целом народ в Лондоне питался как всегда – бульон из бычьих хвостов и жареная морская рыба. Вот этого Ильич тоже недополучил. Он по какой-то неведомой причине еще не был внутренне готов к переходу на рацион портовых докеров.
Хронический недобор витаминов мог бы продолжиться и в Швейцарии. Но, по совету одного швейцарского рабочего (а только пролетарию и мог довериться вождь; хотя, заметим, и докер тоже из этого социального слоя) он отправился на постоялые дворы за дешевым и сытным обедом.
Свой второй приезд в Германию – вторая эмиграция – Ленин отметил неприятным событием. В одном из дешевых (деньги партии надо было беречь) ресторанов Ульяновы отравились рыбой. Риск вызывать врача велик: у того и у другой фальшивые паспорта. К тому же, по иронии судьбы, у вождя он был выписан на имя финского повара. Товарищи по партии знали, что кулинарная сфера – ахиллесова пята вождя. Но до сих пор неизвестно, кто подсунул ему такую подлянку – читай: такой документ. Однако и сам вождь почему-то не придал значения документу. А потому лопухнулся в первую же минуту, когда не смог сказать ничего вразумительного врачу, который спросил его, что же он такое ел.
Первой мыслью немецкого эскулапа, естественно, было дойти до ближайшего околоточного, чтобы сдать нелегала с рук на руки. Ильич, обладавший, как известно, звериным чутьем на ситуацию, мгновенно нашелся, заверив того, что, дескать, не тревожьтесь, отблагодарим. В дело пошли сэкономленные на обеде деньги партии. По этой причине врач «слупил с них такой громадный гонорар, что у них едва хватило денег доехать до Женевы». Партийные деньги российских миллионеров, предназначавшиеся для развития нелегальной коммунистической печати, ушли на взятку. Классическая формула «деньги – товар – деньги» сработала.
От сознания того, что он только что выложил на бочку половину партийной кассы, заставила Ленина пошатнуться. Надежда, хотя сама едва стояла на ногах после отравления, как всегда, поддержала мужа. Вероятно, эта ситуация в частном праксисе и подсказала Ленину название будущей статьи «Шаг вперед, два шага назад». Только теперь вождь осознал, что, во-первых, документам надо соответствовать, и, во-вторых, питаться следует дома с обязательным первым блюдом.
В сорок лет он впервые почувствовал, что в еде есть что-то хорошее. Это поразило маму, и она дважды присылает сыну огромные посылки с копченой рыбой, икрой и… сладостями. Теми самыми, от которых она его всю жизнь отваживала. Мама, словно опомнившись, посылает варенье и пряники, мармелад и урюк. В одном из благодарственных писем к ней сын попросил даже прислать горчицу, хотя раньше к приправам относился более чем прохладно. В общем, на Володю обрушился поток витаминов. Однако в том же письме Надежда сделала своей рукой приписочку, которую свекровь читала, видимо, со смешанными чувствами: «Правда, Володя был архидоволен всей этой мурой». То есть, в Ильиче боролись двое – аскет и эммигрант. Первый соглашался с лишениями. Второй был в восторге от запаха и вкуса продуктов из родимых мест.
Надежда приняла вызов в гастрономическом состязании и решила не отставать. Она заводит блины, вымачивает соледку, дает на ночь простоквашу, обеспечивая бесперебойную работу пищеварительного тракта. Главные женщины вождя впервые серьезно стали заботиться о его питании. Это не могло не настораживать. Пахло чем-то значительным, вроде пирожков с ливером. Большевистский нюх не подвел вождя – назревала первая мировая.
Наступил третий переход – после красноярского и швейцарского – на простую крестьянскую пищу. На столе вождя воцаряются отварная картошка и другие овощи, которые Ильич потреблял в российской тюрьме. Плохой знак. И точно. Снова тюрьма. Австро-венгерская. Его, как русского, сажают в тюрьму близ Поронино, где все принимают его за обычного мужика, так по-свойски наворачивает тот сало, посыпая ее крупные срезы на краюхе черного хлеба крупной солью. Ленин сильнее чувствует, как он близок простому человеку.
В августе 1914 года Ульяновы вновь перебрались в Швейцарию. Здесь вождь из простого потребителя пищи превратился в ее добытчика. Гастрономический прогресс в судьбе Ильича нарастал. Он набирал мешки белых грибов, бесцеремонно оголяя склоны Альп и озадачивая местных жителей: зачем ему столько? «Вагум, вагум…– с лукавым прищуром повторял вождь и отвечал вполголоса, так чтобы слышала только Надежда, но уже по-русски. – Для конспигации. Будто бы я обжога». И тогда уже, не сдерживаясь, хохотал от души, забрасывая голову назад и закладывая большие пальцы за жилетку.
«Загадочный народ, эти русские», – качали головой простые тирольцы, не подозревавшие, что грибные супы способствуют нарастанию революционной ситуации. Так оно и получилось. На грибах он раздался не только в плечах. Вероятно, в этом процессе участвовали не только грибы. «Может быть, брюшко у Ленина возникло оттого, что он объедался макаронами с маслом, предпочитал их овощной пище», предположил в своей повести «Все течет» писатель Василий Гроссман.
Как бы там ни было, бурный рост продолжался практически до апреля 1917 года, когда он, вполне упитанный мужчина в расцвете сил, приехал в Россию со знаменитыми тезисами. Семь последующих лет были однообразными в питании. Первая же революционная зима была повсюду в России временем лишений. Напомним: «На долгий период постоянной пищей большинства стало пшено на воде и уха из селедочных головок. Туловище селедки в жареном виде шло на второе. Питались немолотою рожью и пшеницей в зерне. Из них варили кашу». (Борис Пастернак, «Доктор Живаго»).
В лучшем случае Ленин ел яйца, которыми начинал дорожить. Иногда пил молоко.
Подбадривал его и крепкий чай. Требовалось его все больше: проблемы, которые породили большевики, надо было кому-то решать. Чай был допингом для вождя, который знал только один способ управления государством – страх и насилие. Он написал: «Террор – это средство убеждения» (Ленин, Собр. соч. 5 изд., т.39, стр. 404-405).
Чтобы лучше осуществлять генеральную идею революции, и требовался чай. Много чая. С этим, видимо, связано появление одного из первых декретов Советской власти – о создании Центрочая. Однако целебный напиток не смог переломить ситуацию. Нервное истощение Ленина было очень велико, а потери оказывались невосполнимыми.
Если говорить о том, каким запомнили вождя в Европе, то можно дать довольно противоречивый портрет. С одной стороны, он не хочет есть суп из бычьих хвостов вместе с лондонскими докерами, а, с другой, – сторонится туристов в Швейцарии и охотно посещает постоялые дворы, садясь за один стол с кучерами и с удовольствием поглощая знаменитый сыр с вином. То есть в зависимости от географической широты, меняются социальные и гастрономические пристрастия. Кроме того, обед для простого швейцарского люда, как пишет Крупская, «вдвое дешевле и сытнее», чем для туристов.
Близость к народу Европы отслеживается и в тюрьмах. Обитатели Нового Тарга (близ Поронино), о котором говорилось чуть выше, запомнили Ильича, как простого польского крестьянина, поскольку тот с аппетитом наворачивал черный хлеб с салом – традиционную для тех мест пищу. Правда, вождь несколько оплошал в Бельгии. Он остался равнодушен к сочетанию сырой редиски с сыром, чем кровно обидел одну хозяйку.
Питание же в России не было столь изысканным. И все же нет-нет да и баловался вождь редкими в годы гражданской войны яйцами и молоком. Их сочетание, весьма опасное для людей после сорока, и погубило Ленина, делает вывод Похлебкин: мозговые сосуды продолжали поражаться. «То, что систематическое потребление яиц вредно, Ленин доказал, что называется, ценой собственной жизни», указывает Похлебкин.
Да, горько и обидно сознавать, что вождь ушел из жизни из-за дисбалансного тандема «яйца – молоко». Не переев яиц и перепив свежего молока, как могут подумать доброхоты. А попросту недобрав витаминов из черного хлеба и недохлебав бактерий молочно-кислого брожения из простокваши. Это значит, что, несмотря на почти 15-летнюю эмигрантскую жизнь в развитых странах и на лучших курортах Запада, Ильича можно считать практически объеденным.
Историю вспять не повернуть. Не ринулись бы в православие ретивые прадед с дедом Ильича – помер бы вполне себе здоровым членом еврейской общины. Приученный бы не только к строгостям настоящей еврейской мамы, имевшей о еде, к сожалению, весьма смутные представления, но и (с помощью теток и соседей) к нормальной еврейской кухне: к фаршированной рыбе, к креплах, к ушам Амана, к медовой чаше… Ой вэй, как бы счастливо для страны и для него самого все сложилось. Ну не получился из него нормальный галахический ребенок, а получилось то, что вышло.
Вечно живым его только сейчас можно назвать. Почти век лежит себе непогребенный и вовсе без, извиняюсь, мозгов (он в Институте мозга, правда, я не проверял) и уцелевшими ушами слушает марши военных парадов. Нашим врагам такое бессмертие…
Александр МЕЛАМЕД
После окончания факультета журналистика ТашГУ работал в ряде республиканских газет, журналов, редакций Узбекского радио.
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.