О доме, где жила Марина Цветаева в 1939 году

Фрагменты беседы с живым свидетелем того времени

К 120-летию Марины Цветаевой

К 100-летию Ариадны Эфрон

К 20-летию Музея Марины Цветаевой в Болшеве

Перед отъездом в Америку в 1996 г. я посетил в очередной раз Музей-квартиру Марины Цветаевой в подмосковном Болшеве, где она прожила 145 дней 1939 года, вернувшись из Франции в Советский Союз.

Директор музея Зоя Николаевна Атрохина попросила научного сотрудника Софью Николаевну Клепинину (1927-2000) показать мне музей. Участвуя в его открытии в 1992 году и бывая здесь уже не в первый раз, я пытался превратить экскурсию в доверительную беседу с женщиной, которая жила в этом доме со своими родителями в 1939 г. одновременно с семьёй Цветаевой.

Родители Софьи Николаевны много лет дружили, общались, сотрудничали и вместе работали ещё в Париже с мужем Марины Ивановны Сергеем Яковлевичем Эфроном, как евразийцы, которые постепенно попались в сети НКВД (Дескать, чтобы вернуться в Россию, надо искупить свою вину за участия в Белой армии). Они же были расстреляны в застенках этой советской тайной полиции в 1941 году, как и Сергей Яковлевич Эфрон.

Привожу по расшифровке видеозаписи некоторые фрагменты нашей беседы, слегка редактируя и сокращая отдельные вопросы и высказывания, которые изобиловали восклицаниями, обрывками фраз, повторами.

Так возникло нечто, похожее на интервью, которое сопровождается в тексте некоторыми пояснениями и лирическими отступлениями.

— Мы с вами беседуем для того, чтобы рассказать в Америке, куда я скоро поеду на ПМЖ, о русской культуре, о судьбе Марины Цветаевой. Конечно, тем, кому это будет интересно.

— В альманахе «Болшево» приведены воспоминания тех, кто жил в этом доме одновременно с Мариной Цветаевой. Тогда полдома занимала её семья, а полдома симметрично занимали Клепинины. Причём это было довольно условно, так как в центре дома была общая для всех гостиная (столовая), а Мур (домашнее имя сына МЦ Георгия Сергеевича Эфрона) и Аля (домашнее имя дочери МЦ Ариадны Сергеевны Эфрон) иногда спали не на цветаевской террасе, а на террасе Клепининых. В центре гостиной стоял большой обеденный стол (кстати, он сохранился, и Софья Николаевна показала мне его чуть позже, в комнате Марины Цветаевой — Ю.З.).

— Вы здесь тоже жили?

— Я здесь жила вместе со своими родителями Николаем Андреевичем и Ниной Николаевной Клепиниными. Они были достаточно близко знакомы с Мариной Цветаевой и особенно с её мужем Сергеем Яковлевичем Эфроном, с которым они вместе работали в Париже.

— Что это за макет здесь представлен?

— Это как раз макет гостиной. Вот камин, около которого Марина Цветаева иногда читала свои стихи.

— Какие же это были стихи; новых же она уже почти не писала?

— Простите, мне было в то время 12 лет, меня не допускали на эти вечера, я была слишком мала, меня отправляли спать. Знаю это из рассказов моих <сводных> братьев, которые были старше меня. Причём один на 11 лет. Он был уже женат в ту пору. Здесь же читал Пушкина и Толстого Дмитрий Николаевич Журавлёв. Специально для Марины Ивановны он приезжал в этот дом с Елизаветой Яковлевной Эфрон, изумительной, потрясающей женщиной (Любимая сестра Сергея Эфрона была режиссёром чтецких программ Д.Н Журавлёва. — Ю.З.).

Людей, подобных Елизавете Яковлевне, Россия, наверно, утратила уже навсегда. Я сказала неточно: не утратила, а убила.

— Согласен. Уничтожила, свела на нет.

— Хотя Елизавета Яковлевна не была в лагерях.

— Лагерем была вся страна.

— К этим людям принадлежали Марина Цветаева и Сергей Эфрон и даже мои родители. Во всяком случае, моя мать Нина Николаевна Клепинина.

Мы продолжили осмотр музея и остановились у экспозиции личных вещей цветаевской семьи.

— Что это за ложки?

— Это серебряные ложки, которые Мур привёз из Елабуги (не продал, хотя очень нуждался. — Ю.З.). Вероятно, это куплено в Париже.

— Тут ещё что-то.

— Записная книжка.

— Та самая, что была в её фартуке, в котором она повесилась <в Елабуге>?

— Та самая. К сожалению, вырваны в ней многие страницы. <Эта записная> книжка проделала большой путь.

— Париж-Москва-Болшево-Москва-Елабуга-Москва-Болшево.

— Да, ещё Голицыно.

Остальные вещи <в этой экспозиции> принадлежали дочери Марины Цветаевой Ариадне Сергеевне Эфрон. Самое интересное здесь — портсигар. На нём выгравировано: Москва, 27 августа 1947 г. Лиля, Зина, Кот. Это день её освобождения после первой отсидки. 8 лет. От звонка до звонка.

— Получается, это подарок от родственников как раз в тот памятный день.

— Ариадне пришлось пройти этот ужас второй раз, что было ещё страшней: ссылка на вечное поселение в Туруханский край.

— А это что за стенд?

— Это самое главное богатство нашего музея. Это жемчужина наша. Здесь часть подлинных автографов Марины Цветаевой…

Венцом этой коллекции автографов является, по-моему единственный известный в мире, <но он> неизвестен, т.к. не опубликован, — рисунок Марины Цветаевой (Позже Софья Николаевна опубликовала этот рисунок и другие автографы МЦ из архива Болшевского музея. Рисунок подарен музею архивистом РГАЛИ Еленой Коркиной. — Ю.З.)

— Как? Я видел рисунки Марины Цветаевой на выставке в РГБ, проводимой библиотекой совместно с ДМЦ в 1992 г. к её 100-летию.

— Работы Марины Цветаевой?

— На выставке было объявлено, что это работы Марины Ивановны. Несколько портретов (Кстати, эти портреты, которые числятся в архиве РГБ за Мариной Цветаевой с 1950-х годов, находятся в открытом доступе библиотеки. Кроме того, они предполагаются быть представленными в обозримом времени в РГБ на выставке цветаевского архива библиотеки. — Ю.З. ).

— Тогда прошу прощения. Я этого не знала (на той выставке 1992 года присутствовали некоторые цветаеведы и работники цветаевских музеев, которые оставили свои автографы на копии объявления выставки коллекционера А.В.Ханакова. — Ю.З.).

 <Итак> это такая записка, оставленная мужу: «Сыр, масло, молоко за окном. Сыр и масло справа. Не опусти молоко!!!». Три восклицательных знака. Значит, упускал не однажды.

— Это где происходило? На Борисоглебском?

— Нет, <здесь изображён> маленький Мур. Судя по сцене, это Чехия, скорее всего Вшеноры. Дом, где мы сейчас находимся, был казённым, с мебелью, керосинкой, кастрюлями. Своё было в чемоданах (столовое серебро, постельное белье). Они здесь были поселены.

— Заточены, я бы сказал.

— Да, <моя мама> была язвительная женщина и называла этот дом ДПЗ — «Домом предварительного заключения».

— Так оно и было. Скажите, пожалуйста, а сирень тут под окнами росла тогда?

— К сожалению, под окнами сирени не было. Здесь был сосновый лес. Правда, там, у калитки куст сирени был.

— В 1991 году на Цветаевских чтениях в Елабуге сотрудник Чистопольского музея Пастернака утверждал, что Марина Цветаева была не так уж бедна. Дескать, сколько хороших вещей и книг она с собой из Франции привезла и как прекрасно был одет Мур. Вы согласны с этим?

— Не согласна. Во Франции мы, действительно, были бедны, но это не та бедность, что здесь. Но во Франции ни у кого не было постоянного заработка. Иногда фрукты на столе, а иногда и нечего поесть. У Марины Ивановны было небольшое пособие от Чехии, периодические публикации, творческие вечера. У Сергея Яковлевича постоянной работы тоже не было. Вплоть до того, что он в массовках в кино снимался (в моем музее есть видеофрагмент на несколько секунд, где Сергей Яковлевич блестяще сыграл узника тюремной камеры, которого выводят на расстрел. — Ю.З.)

— Докладчик имел в виду имущество, которое она привезла в Россию.

— Одеты были все, дырок <в одежде> не было. С чем сравнивал докладчик <в Елабуге>?

— Он сравнивал с нашей советской жизнью.

— Эфронам и Клепининым было с чем сравнивать. Клепинины вообще дворяне с многовековой историей. Для них это, действительно, ощущалось нищетой. Но сравнивать это с российской нищетой я бы не стала. Это просто не имеет смысла.

— Поскольку мы сейчас находимся в комнате Марины Цветаевой, спрошу вас: «Вы помните, как она выглядела <тогда>»?

— Конечно, помню. Я всегда говорю, что помню Марину Ивановну серой.

— Серой?

— Абсолютно.

— Лицо?

— Она была уже основательно седа. Такая платина волос. Серо-зелёный цвет лица. Всегда серое платье. Серебряные браслеты на запястьях. Я видела Марину Ивановну в очень страшное время её жизни. Мне не повезло. Поэтому то, что видела я, не совпадает с тем, что видели другие.

— Она приехала сюда в таком виде или такой стала, когда в этом доме арестовали Алю?

— Я думаю, что этот дом был для неё страшен ещё до этого. Она тут поняла, какую страшную цену она заплатила за возможность жить в этом «доме предварительного заключения». Это 1939 г. Позади 1937 год. Бесконечные аресты. Кольцо вокруг них сжималось. Они были готовы к этому. Не уверена, правда, что они были готовы к расстрелу. Но к аресту они были, безусловно, готовы. Вот такие чемоданы <какие вы здесь видите> стояли по всему дому. Кстати <жители этого дома> были уверены, что зимовать им здесь не придётся. И когда последним здесь арестовали моего отца Николая Андреевича Клепинина, а Марина Ивановна осталась здесь вдвоём с Муром, выяснилось, никто даже дров на зиму не запас. Настолько были убеждены <в аресте>: не сегодня, так завтра; не завтра, так послезавтра.

— Извините меня, пожалуйста, за мой следующий вопрос, как к очевидцу всей этой жизни здесь: «Каковы были взаимоотношения Марины Цветаевой и НКВД. Пытались ли они её завербовать, как-то склонить <на свою сторону>?..

— Я думаю, вряд ли. Её так аккуратно вели, что не надо было вербовать. Им не надо было с ней контактировать. Эта «милая» организация аккуратно вела её ещё из Парижа к этой елабужской петле. Чего стоит фраза из её последнего письма из Гавра: «Провожать не разрешили! Мы стояли на перроне одни» (Имеется в виду письмо МЦ к А.Берг, отправленное в Гавре 12 июня 1939 г.: «Едем без проводов… Не позволили, но мои близкие друзья знают и внутренне провожают». — Ю.З.).

— Что это за странное здание <на этой фотографии>? Наверно, школа? Кто здесь учился? Вы? Мур?

— Я здесь не училась. А Мур в этой школе проучился в 1939 г. менее 2 месяцев. Интересный факт. Спустя 50 лет <житель Болшева> Юрий Александрович Кошель пошёл искать одноклассников Мура. Всех, кого он нашёл, сказали, что помнили Мура. Мур был ярким пятном в школе. Талантливым и оригинальным (Я забыл тогда спросить её, что она думает о мнении Анастасии Ивановны Цветаевой, обвинившей Мура в смерти матери. Теперь я знаю, что Софья Николаевна была категорически не согласна с этим высказыванием сестры Марины Цветаевой и даже лично ей это высказала. — Ю.З.)

— Это несколько фотографий Ариадны Сергеевны Эфрон.

— Да, мы должны ей поклониться за то, что она после всех тюрем, лагерей и поселений 20 лет <своей нелёгкой жизни> посвятила сбору архива матери и вернула её на родину.

— Как вы думаете, почему она <ещё до своей кончины (1975 г. — Ю.З.)> закрыла архив МЦ до 2000 года?

— Я думаю по той причине, что этот архив касается многих людей. И пока они живы, ей не хотелось, чтобы архив стал открытым. А вдруг она ещё надеялась, что к 2000 году в этой стране что-нибудь изменится. А вдруг?

Смотрите, вот её деревянный, лагерный чемодан, который сохранила её подруга Нина Гордон. С этим чемоданом она приехала в 1947 году в Рязань после первой отсидки (Москва была закрыта для неё. — Ю.З.).

— Её могила находится в Тарусе, где стоит памятник.

— Да, это единственный могильный памятник семьи Марины Цветаевой.

Потом мы вышли на улицу. Между сосен лежал снег. Я сфотографировал Дом-музей, Софью Николаевну, турник Сергея Яковлевича, эмблему музея, старые кусты сирени. Это был февраль, и кусты, естественно, были голыми.

Однажды, после очередного посещения музея, когда Юрий Кошель обратил моё внимание на кусты сирени около дома, была написано стихотворение «Старый сиреневый куст», которое перекликается с приведённой выше беседой с замечательной женщиной Софьей Николаевной Клепининой. Это стихотворение завершается такими строками:

Куст!
Ты свидетель немой
Краха семьи роковой.
Как хорошо здесь стоишь.
Жаль только,
что ты молчишь.

Юлий ЗЫСЛИН
Вашингтон. «Музей русской поэзии и музыки».
www.museum.zislin.com
https://museumprojectsru.blogspot.com/