О бедном ментяре замолвите слово

Байопик.ру

Автор со всей ответственностью заявляет, что ровно ничего из описываемых ниже событий никогда не имело места в природе. Равно как и перечисленные здесь персонажи никогда не жили на белом свете. Содержимое поста – всецело плод буйной фантазии автора, любое пересечение излагаемых событий с реальностью является случайным, и вызывает у самого автора нескрываемое изумление, на грани нервного срыва.

«Тюрьма – не могила», эту сакральную фразу любил, ласково похохатывая, повторять вальяжный следователь Пал Палыч в нашумевшем телесериале «Следствие ведут знатоки», который люди моего поколения ещё должны помнить. Он настырно повторял эти слова, закатывая очередного персонажа шлягера «если кто-то, кое-где, у нас, порой…» на лесоповал, под большие сибирские звёзды.

Этак, по-барски рокотал, поводя холёными ручками, перед восхищённым взором старой девушки Зиночки Кибрит, она же- в миру роковая обольстительница Эллочка Леждей, вызывавшая неудержимое слюноотделение у не избалованных сексуальными игрищами, хмурых советских мужиков. Рокотал, будучи в полной уверенности, что его мир, мир уверенного в себе, признанного коллегами и начальством «следака» с репутацией недрёманого государева ока, стоит незыблемо и намерен стоять вечно, что Волга впадает в Каспийское море, и, что вор должен сидеть в тюрьме, а он, осанистый, сытенький Пал Палыч, чуткий карьерист, слёту угадывающий самые причудливые прихоти начальства – в своём просторном, обшитом глухими дубовыми панелями кабинете на Петровке 38.

И, боже правый, лукавый ментовской бог, где же ты был, как мог допустить такое? Чтобы всё, наработанное годами праведных трудов и унижений, всё в одночасье посыпалось, рухнула эта благостная картинка, эта, казавшаяся нерушимой, китайская стена. И всё смешалось в таком уютном, понятном, устоявшемся, хорошо пронафталиненном мире. Вопросы, вопросы, от которых под красивой фуражкой, сносит башню бравого, не измученного интеллектом, честного ментяры. Честного, естественно, весьма условно, в пределах понимания и неукоснительного соблюдения правил игры, навязываемых ему Системой. А что теперь? Где вор, где мошенник, а где наоборот – уважаемый человек, кого тащить и не пущать, а кому, наоборот, кланяться в ножки?

Пока родная страна, как подгулявший сапожник, сначала валилась на колени, а потом мучительно долго, с яростными матюками, с них пыталась приподняться, поналезли какие-то жуликоватые, тёмного, но явственно – не титульного, происхождения, олигархи, банкиры, какие-то грёбаные целители, ворожеи и ясновидцы, охмурители истеричных, исколотых ботоксом рублёвских баб и заклинатели воды. Как прожить маленькому человечку в этом новом, съехавшем с катушек, хищном мире, где вчерашний бог, царь и щедрый кормилец с таким открытым, по-крестьянски хлебосольным, русским лицом, чуть апоплексичного вида по причине тугого форменного воротника кителя, и с большими, ясными погонами на плечах, вдруг ни с того ни с сего провозглашается оборотнем, жалким отщепенцем, пускает себе пулю в лоб, выбрасывается из окна или даже просто исчезает в этом чудовищном водовороте?

А самое страшное – то, что тщетными оказываются буквально все попытки ушлого Пал Палыча, за что-то зацепиться, как-то залатать эту расползающуюся ткань бытия, затормозить, развернуть вспять этот летящий под откос, взбесившийся автобус. Где же ты, вожделенная стабильность, заповедная, хрустальная мечта любого государственного мужа в залоснившихся на заду от долгого кабинетного сидения форменных штанах? Она ушла, умерла, навсегда испарилась, рассеялась по ветру, как с белых яблонь дым, привидевшийся однажды расхристанному российскому поэту в пьяном угаре.

И, унесённый этим чумным ветром, наш старый знакомец, Пал Палыч, всё ещё барахтается, как-то пытается пробиться, приспособиться к новой жизни, но видно – не судьба, годы берут своё, а в затылок уже дышит, наседает юная, зубастая поросль, превосходно себя чувствующая в этой под завязку насыщенной интригами, мутной и опасной водичке. И вот, мы видим беднягу в совершенно новой для него ипостаси – начальника исправительно-трудового учреждения, сокращённо ИТЛ, или, ежели по-простому, зоны, она же один из бесчисленных филиалов славного, многоглавого и совершенно бессмертного ГУЛАГА, могущего в мире смело претендовать на роль российского но-хау.

Нет, лихая судьба обошлась с нашим героем не слишком сурово, поскольку данная колония находится не так чтоб далеко, но и не очень близко от не верящего слезам города, где промелькнули юность нашего героя и, как бы, даже ранняя зрелость, города, позже хладнокровно, исподтишка, сбросившего Пал Палыча на повороте судьбы в глубокий сугроб, и даже не заметившего этого. Вот, и название у заведения вполне пристойное и, даже можно сказать, романтическое, «Полярная Сова», вроде как, птица мудрости, что очень подходит нынешнему жизненному положению и душевному настрою Пал Палыча.

Здесь вполне можно бы оглядеться, очухаться, отдышаться и не спеша, по тихому, доковылять, дотрюхать до жирной гулаговской пенсии, а потом – вот он, вот он парус одинокий, белеет горизонте, сладкая мечта российского служивого люда во все времена: небольшой беленький домик с садиком и, совсем по-чеховски, беседкой, увитой лозами винограда сорта Изабелла, где-нибудь на крымском взгорье, так кстати, совсем недавно отбитом в тяжёлых боях у проклятых укров.

И сам он, наш герой, вот он, тут же, на первом плане, картина маслом, блаженно расслабленный, загорелый до черноты, в непременной соломенной шляпе из советских фильмов довоенных лет и в выгоревших на солнце, когда-то тёмно-голубых, а нынче совершенно белесых, трикотажных трениках с пузырями на коленях, вяло обвисших на поджарых бёдрах, хлопочущий между многочисленными, любовно ухоженными ульями. Но, нет, не с его счастьем, не везёт бедному Пал Палычу. Похоже, что бледная тень старой девушки, Эллочки Леждей, так и не дождавшейся от Пал Палыча никаких матримониальных поползновений, подобно року, всю жизнь будет преследовать его.

И на сегодняшний день она, эта тень, материализуется в виде мятежного российского политика со зловещей фамилией Коварный, наведшего шороху и насмерть перепугавшего всех уважаемых людей столицы вместе с её ближними и дальними окрестностями (Ох, опять эта неверная шлюха, Москва, чур меня, чур меня, проклятая предательница! Нигде от неё не скроешься!). Но лично, напрямую, сейчас, для Пал Палыча непосредственную опасность представляет не сам Коварный, а его младший брат, который вот уже четвёртый год томится во вверенном Пал Палычу узилище.

Причём, сидит оный брат за дела, смысл которых находится далеко за пределами занимаемой Пал Палычем должности, не говоря уже об IQ, отмеренном ему, нашему незаслуженному страдальцу, равнодушным Провидением. Конечно, доходят и до Пал Палыча глухие слухи о том, что держат братца в заключении вроде как в заложниках, чтобы старшой братан не наворотил противу властей предержащих какого-нибудь непотребства, на что он, по тем же слухам, вполне способен. И надо же такому случиться, что, то ли по случаю окончания срока именитого сидельца , то ли вследствие неведомой игры высших сил, Пал Палыч получает от верховного начальства грозный приказ отпустить на все четыре стороны этого пламенного борца за свободу, причём проделать это предписывается в самые наикратчайшие сроки.

Естественно, вся зона стоит на ушах: баня, санпропускник, больничка с врачом, по-лагерному – лепилой. Что, там, у них ещё положено по гулаговскому протоколу? Художественная самодеятельность, ведомая лагерными придурками, срочно освежает в памяти марш «Прощание славянки». Сам Пал Палыч, всякое повидавший на своём веку, прожжённый циник, навеки ушибленный своим собственным горьким опытом, не успев даже разинуть рта от удивления, срочно сдаёт в чистку свой великолепный мундир от Юдашкина с камуфляжными разводами, бегущими по голубому полю (голубой цвет – дань давней гулаговской традиции, так сказать, атрибут профессиональной гордости и напоминание о былых подвигах) После чего долго и придирчиво примеряет перед зеркалом это, почти уже не нужное ему теперь свидетельство его былого величия, подобие боевой раскраски вождя племени команчей.

И наш герой с горечью усмехается про себя: «Наверно, в следующий раз пригодится разве что для положения в гроб». И вот, наконец, все лихорадочные приготовления закончены, и наступает навряд ли такое уж долгожданное и желанное для Пал Палыча, хмурое утро. Для усмирения вконец расшатанной нервной системы он спозаранку угощается щедрой порцией героина (привычка, приобретенная Пал Палычем в Афгане). Этим волшебным эликсиром счастья его исправно снабжают знакомые вертолётчики, и он, по сути, та единственная ниточка, которая позволяет бедолаге примириться с безрадостной действительностью.

Пал Палыч пристально смотрит в бинокль через окно своего кабинета: батюшки светы, вся площадь перед воротами зоны запружена народом, машины с антеннами на крыше, окуляры, блицы, отвязные девушки-корреспондентки в разлохмаченных джинсах, замысловатые татуировки, на зависть подчинённому ему контингенту, так и не пошедшему дальше «Не забуду мать родную».

Вдалеке маячит сам дылда Коварный, со змеиной ухмылкой на губах, приехавший на навороченном джипе встречать единоутробного братца. В общем, Армагеддон какой-то получается, не иначе. Брат Коварного уже в кабинете Пал Палыча, отмытый, причёсанный, заботливо опрысканный драгоценным Шипром, чтобы слегка приглушить совершенно неистребимый запах параши, нагло развалился в кресле и дымит льстиво предложенной ему сигаретой из неприкосновенного запаса, предназначенного для лагерных стукачей. И Пал Палыч, убелённый сединами, морщинистый, сильно похудевший и постаревший, угодливо согнувшись, сипит ему в ухо: «Ты уж Анатолич (так, вроде как-то, интимнее получается, между нами, мужиками, именно Анатолич) ты уж зла на меня не держи, ты же знаешь, наше дело служивое.

Ежели что там у вас с братом… замутится, так ты замолви за меня словечко. Я ведь что, я ведь всегда за тебя заступался. Когда урки хотели тебя замочить, кто тебя приказал перевести из пресс-хаты? Я! А знаешь ли ты, какой ток положено по инструкции давать, когда к мошонке провода прикрепляют? Так вот, да будет тебе известно, что я приказывал его уменьшить вдвое. И палку резиновую я, того, велел солидолом смазывать. А это, между прочим, знаешь, Анатолич, какой риск? У меня же тут каждый второй – стукач, так и норовят, волчары, на моё место. А мне бы, голубчик, до пенсии дотянуть, сам знаешь, баба, детишки, хозяйство. У дочки, у Машеньки, какой уж год ушко гноится, плачет, бедная, по ночам. Лепилы говорят, операция нужна, а какая в наших краях, на хрен, операция?» И слёзы наворачиваются на глаза старого служаки, давно уже утратившего всю свою былую вальяжность, так сильно в былые годы волновавшую старую девушку, по имени Эллочка Леждей.

И вот, под могучие звуки «Прощания славянки» ворота зоны медленно разъезжаются, и брат Коварного, нет, не подумайте чего плохого, совсем не измождённый долгим сидением, а так, как бы чуть-чуть и даже, можно сказать, элегантно похудевший, улыбаясь во весь рот и при этом слегка почёсываясь, появляется на площади в сопровождении приволакивающего ногу (тоже подарочек от Афгана, будь он неладен), выбритого до синевы, сияющего улыбкой Пал Палыча, сурового воина, который, позвякивая на ходу боевыми наградами, в самой лучшей, парадной форме, бережно ведёт под ручку своего, теперь уже бывшего клиента.

Сегодня, обычно хмурый, Пал Палыч, верховный жрец, cappo di tutti cappi, гроза зэков, безраздельный вождь и повелитель вертухаев – сама доброта. Они с трудом пробиваются сквозь враз озверевшую толпу к поджидающему их джипу. От такой немыслимой картины зэки на верхних этажах бараков поднимают дикий рёв и грохот всеми подручными предметами по оконным решёткам. Дежурный вертухай Ванька Дрыгин, на соседней с воротами вышке, от изумления, наплевав, скотина, на устав внутренней караульной службы, бросает приданный ему пулемёт и на время отрывается от своего любимого занятия, состоящего в придирчивом тактильном обследовании своей крайней плоти, и без того жестоко истерзанной слишком частым употреблением.

Ванька только вчера вечером получил из дома посылку с домашним салом, обильно сдобренным горючими слезами уже сильно затомившейся невесты. Что и настроило его на сентиментальный лад. «Ну погоди, мерзавец, машинально думает на ходу зоркий Пал Палыч, ни на минуту не убирая с лица лучезарной, отеческой улыбки, не далее как сегодня вечером спроворю я тебе, говнюку, кондей за твои геройские подвиги. Будешь там, на хлебе и воде, решать свои мочеполовые проблемы». После чего, на площади, при большом стечении народа, Пал Палыч с кузова грузовика произносит короткую, прочувствованную речь с пожеланиями крепкого здоровья, доброго пути и успехов в боевой и политической подготовке, от всего дружного трудового коллектива ИТЛ и от себя лично. Виновники торжества и гости с шутками и прибаутками весело рассаживаются по машинам.

Пал Палыч подносит руку к козырьку, и кавалькада, весело перекликаясь гудками, вторимыми эхом, уносится в неведомую даль. Гудки постепенно замирают вдали, и в воцарившейся тишине, в густом ельнике ещё долго наплывает волнами, торжественная мелодия «Славянки»: ТАМ-ТАМ-ТАРА-ТАМ-ТАРА-ТАМ-ТАМ-ТАМ…

Погрустневший Пал Палыч, по привычке твёрдо печатая шаг, входит в ворота, и они плавно, без малейшего скрипа, закрываются за ним. Вверенная ему неблагодарным Отечеством зона, снова, медленно, без остатка, как удав, затягивает его в свои ненасытные недра…

Виктор Бронштейн