«Нужно, чтобы тебя читали!»

И братьев Стругацких читали миллионы

Через несколько лет после смерти Аркадия Стругацкого друзья познакомили меня с Борисом Натановичем. Мы проговорили, наверное, минут сорок, Стругацкий ответил на несколько моих вопросов. Всё время возвращался к тому, что писателя по имени «братья Стругацкие» больше нет, что он никогда не оправится от литературного одиночества…

Борис Стругацкий рассказывал, из какой безделицы родился один из самых знаменитых романов братьев Стругацких «Пикник на обочине». Они с Аркадием гуляли по Комарову и вдруг заметили у тропинки следы пикника: консервные банки, догоревший костер, машинное масло натекло. А как воспринимают лесные жители эти останки пиршества богов? Муравьи растаскивают крошки, жук увяз в машинном масле… В книге люди селятся вокруг «зоны» — опасного для жизни и загадочного места, где побывали пришельцы из космоса; они оставили после себя массу странных предметов, которые интересуют ученых, но еще больше — мародеров, спекулянтов, «сталкеров» — отчаянных смельчаков, в одиночку по ночам пробирающихся в зону и выносящих оттуда добычу для подпольной продажи. Лихие сталкеры гибнут или их арестовывают власти или у них рождаются дети-мутанты…

Нет в литературе героя привлекательнее, чем благородный бандит: от Робин Гуда до Дубровского, от героев Мериме до героев Борхеса; «Крестный отец» — тиран и покоритель сердец. В грубоватого сталкера Стругацких — грабителя зоны  — влюблялись не только на родине, но и в десятках стран, где переводилась книга. В финале, как и положено благородному разбойнику, он достигал просветления: оказавшись перед светящимся шаром, выполняющим любое желание, прокричал: «Счастья всем! И пусть никто не уйдет обиженным!»

Андрей Тарковский по сценарию Стругацких снял фильм о сталкере Рэдрике Шухарте.

— Мы с братом,— рассказывал Борис Стругацкий,— переделывали, уточняли сценарий, постепенно все больше удаляясь от своей первоосновы. Сталкер Тарковского — современный Христос, совершающий жертвенный подвиг во имя людей, во имя того, чтобы в них сохранилась вера. Не во всем мы с Тарковским поняли друг друга, не совсем совпали в трактовке его людей-символов, выросших из наших персонажей.

Мы были слишком верующими большевиками, верующими коммунистами, чтобы прийти к Богу. Отсюда и суперменство иных наших героев, дидактизм и даже оттенок фанатизма.

Представление о существовании Бога — самая всеобъемлющая научная гипотеза. Высокая экономичность, краткость формулировки: Бог — нравственность. Но всякий рационалистичный человек прекрасно понимает, что нравственность свою можно содержать в полном порядке и без веры в Бога, опираясь на Друга, Работу, Любовь.

Ведь для большинства Бог — надежда на помощь, надежда на спасение, когда жить стало невыносимо. Костыль для тех, кого не держит позвоночник. Но с другой стороны, безумно трудно жить, рассчитывая только на самого себя, своих друзей, удачу…

— Не обидно ли было вам называться фантастами, как бы представителями литературы не совсем высшего сорта?

— Тридцать пять лет мы с братом пытались доказать, что фантастика, как и всякая литература, строится по тем же законам художественной достоверности, так же размышляет о жизни и смерти, о судьбе человека. Водораздел определяется не термином, а качеством. Французская ассоциация фантастов считает Гоголя своим патроном. При всем желании не назовешь реалистами ни Гофмана, ни Кафку, ни Булгакова. Можно говорить о гиперболе или эстетике сна, о метафоре или гротеске, сюрреализме или утопии, но если обобщить, то всякое произведение, в котором есть элемент маловероятного, невозможного, относится к жанру фантастики.

И исторический роман — двоюродный брат фантастики, поскольку строится на невозможности — невозможности прошлого.

А цензура, кстати, по отношению к фантастике была всегда еще строже, чем к реалистическому произведению. До сих пор стоит перед глазами какое-нибудь цензурное мурло, которое нам объясняет, что если в фантастическом романе профессор приобрел сапоги с нестирающимися подошвами, то это можно, а вот если появляются в том же романе черти и змеи, то этого нельзя ни в коем случае…

— Слава мешает писать, помогает?

— Так нельзя ставить вопрос. Просто у писателя есть обязанности. Писатель обязан писать так, чтобы его читали. Это привычный, естественный, нравственный долг. Как заповеди «не убий», «не укради» — обосновать логически невозможно, их нужно просто соблюдать. По утрам нужно чистить зубы, нужно уважать родителей, нужно, чтобы тебя читали. Писатель не тот, кто пишет. В свое удовольствие пишет графоман. Писатель — тот, кого читают, чьи книги ждут.

Всякий писатель уверен, что свою самую главную книгу он еще не написал. Мы с братом всю жизнь мечтали написать не просто реалистическую, а даже документальную книгу о своей семье, о своем отце. У Фейхтвангера есть роман «Еврей Зюсс»; мы хотели написать «Еврей Натан». У нашего деда, адвоката, было три сына, и все ушли в революцию. Младший погиб на гражданской войне, старший был расстрелян в 1937-ом, отец, средний, искусствовед по образованию, вступил в партию большевиков в 1916-м и был предан ей до конца своей жизни. Он был из тех «комиссаров в пыльных шлемах», о которых поется в песне Окуджавы и о которых снимали романтические фильмы. Он прожил страшную прекрасную жизнь. Когда началась ленинградская блокада, он, больной, с пороком сердца, записался добровольцем в ополчение. Потом отец и мой старший брат Аркадий  пытались уехать из блокады. Но до Вологды, куда шел состав, никто не доехал, все погибли в дороге. Выжил один только человек — Аркадий. Мы с мамой остались в Ленинграде, и две лишние продуктовые карточки — отца и брата спасли нам жизнь. Я боготворил старшего брата, и писать начал ему в подражание. Мы жили в разных городах — один в Питере, другой в Москве, но писали вместе, съезжаясь, оговаривали каждое слово. И так и не написали документальный роман… Когда Аркадий умер, у меня возникло ощущение, что я всю жизнь работал двуручной пилой, рассчитанной на двоих, и больше уже ничего написать не смогу…

Постепенно это чувство Борис Стругацкий преодолел, но в одиночестве он стал совсем другим писателем…

Не знаю, успел ли он увидеть фильм Алексея Германа, снятый по моему любимому роману братьев Стругацких «Трудно быть богом», но мне почему-то кажется, что успел, и что фильм ему понравился, и что фильм равен роману. Так было бы правильно.

Елена СКУЛЬСКАЯ,
«Новая газета» — «Континент»