Ноздря в ноздрю

История первая. Открытие, сделанное в Версале.

«Обо..аться можно!»

Именно так, без затей, предельно откровенно обрисовал ситуацию мой сосед по туристическому автобусу, представившийся бывшим профессором географака МГУ. В нем можно было подозревать бывалого путешественника. Но дальше Болгарии, которую тогда называли 16-й республикой СССР, его почему-то не пускали. Видимо, все вокруг, в том числе и я, должен был, впечатленный его рассказами о болгарском клозетном стандарте («А я, поверьте, там где только ни сиживал»), должен был согласиться с ним, что такого безобразия, как в автобусе от русскоязычного германского турбюро, нигде не случается.

Нет, ну в самом деле… Мы добирались до Версаля через разные парижские достопримечательности, почти нигде не останавливаясь. Ну то есть впечатлений было через край, но, поскольку мы попутно заправлялись съестным, нарастал дискомфорт. В автобусе туалет не то чтобы бездействовал, но вот как-то временно был выключен из перечня услуг. Улыбчивый водитель-парижанин как мог изображал непонимание ситуации. Мог он только плечами.

«Он же за каждое опорожнение такие бабки платит», – по-свойски объясняла Мака, наш экскурсовод и по совместительству грузинская княжка в четвертом поколении.

«Но вроде за все уплОчено! – возроптала моя соседка слева, которую муж нежно уговаривал: дескать, охолонись, Вася-Василиса, ты ж не на своей молочной ферме. – И не Вася я тебе. Сказал бы раз умное слово». «Туалет! – нашелся благоверный. – Это умное слово и искать не надо…»  «За все действительно уплачено, кроме…  Впрочем, детишкам можно. Они терпеть не могут!» – неожиданно согласилась княжна. Она была хорошим психологом. Теперь любому взрослому становилось стыдно за свою минутную (а для иных – часовую) слабость.

«Говорила тебе в Лувре – сбегай, – укоряла мужа дама справа по борту. – Терпи давай!» Тот покраснел и надвинул до бровей кепочку с надписью «Город-герой  Севастополь».

Это нормально. Любой в Париже объект тотального туристического интереса привлекает не только сам по себе, но и наличием клозета. Однажды Владимир Высоцкий пооткровенничал: «В общественном парижском туалете есть надписи на русском языке». Автор этих строк удостоверился в этом лично, когда обогнул Собор Парижской Богоматери, нашел на его задах нужное заведение и увидел среди прочих надписей над входом одно русскоязычное – «Женский». Ну, это для таких, как доярка Вася, которая, даже зная латинский алфавит, могла воспринять LADIES как французское ругательство. И уж совсем, для убедительности, стрелка направо.

Я, отныне спокойный за Васю, пошел, понятно, в противоположную сторону, и на стенке персонального отсека обнаружил массу других знаков. Но то были не обычные для сортира совкового розлива откровения в духе гендерного ликбеза,  а номера телефонов представителей параллельных ориентаций.

Но я отвлекся. А между тем перед нами сиял Версаль. Мака только что уронила в толпу затверженно-забубенное: «Вы видите шедевр средневекового зодчества!» «Ну да, тот еще жидевр», – осклабился профессор. Народ, который при других обстоятельствах мог бы поддержать антисемитскую реплику, застонал: он был готов к сотворению своих шедевров тут же, возможно, даже не снимая штанов.

Аккурат по прибытии к Версалю толпа осатанела стопроцентно. Переключил ее внимание с неотложной проблемы грянувший внезапно русский хор афроевропейцев. Те без малейшего акцента (вот что значит выучка университета имени Патриса Лумумбы!) предлагали крепдешиновые косынки с Эйфелевой башней по пятерке за штуку.

«Не больше чем по два», – углом рта советовала княжна, переключая воинственное хотение на торговые рельсы. Но ажиотаж бодрого торга, в который лихо вписывалась выпрыгивающая из автобуса детвора, отчего авто каждый раз проседало и выпрямлялось, разумеется, только раззадорил взрослых и вызвал законную ревность и массовый напор в нижней части тела. Толпа постанывала все менее интеллигентно, не меняя переломленного состояния. Низы, вопреки теории революционной ситуации, – а дело, напомню, происходило во Франции, – и хотели, и могли, и еще как!

В этот-то момент профессор с Воробьевых гор смачно повторил «Обо..аться можно!» Я заметил: ни один мохеровый берет, ни одна белая кроссовка с черными краснолампасными спортивными штанами – никто из нашего совкового братства не ощетинился и не воспротивился непристойному выражению. Оно точно отражало нарастание легко прогнозируемой ситуации. Профессор мыслил по-научному просто и конкретно. Колени его подрагивали, как у диабетика при гипогликемии. Посланец Воробьевых гор безо всяких намеков был, без сомнения близок, к воплощению мечты в формате «немедленно», наплевательски относясь к экс-лумумбовцам, которые при реализации им замысла, могли через считанные мгновения захлюпать по луже своими легкими сандалиями и серьезно подмочить репутацию МГУ – ведущего в стране вуза, который вошел, наконец, в какую-то там сотку самых престижных университетов мира.

Мака поняла, что народ не вполне настроен на восторг и вздохнула: «Пойдемте поскорее, я покажу где это. И замечу попутно: вот с этим в Версале многие годы был недобор. На все здание – ни одного туалета».

– Как? –  ахнула группа, едва не реализовав разом пророчество профессора. – А где же вельможи…  того?..

– А слуга на что? Берет он ночную вазу и топает за господином. Приспичит тому – бегом за ним в кустики…

После такого объяснения – оно звучало по мере приближения к версальскому туалету – становилось понятно, отчего дворцовый парк так щедро уснастил клумбами один из его создателей, Андре Люмо, главный в то время французский пейзажист по садам, как тогда его называли.

Разумеется, гордость парка – самшитовые, выстриженные в форме лилий, кустики – никак не могли скрыть внезапно страждущего. Однако Андре раскидал там и сям кусты повыше и погуще…

– … а там уже слуга с вазой ждет-пождет.

– Я эту профессию по фильму «Каин XVIII» помню, – проснулся обладатель кепочки «Город-герой Севастополь!». – В детстве смотрел.  Там Чирков играл туалетного работника, видевшего знать с тыльной стороны. Ржал тогда – не могу. Когда Чирков говорил про прежнего короля: «Не очень был аккуратный король. И министров ваших знаю, я за всеми ходил».

– Ну вот! – обрадовалась княжна неожиданной информационной поддержке. – Туалетной бумаги тогда не было, потому что еще не изобрели ее. Использовали содержимое второй вазы – воду. Ну а если дело происходило не в саду, а в самом дворце… Сыщет локононосец подходящую гардину – и того. А если по-взрослому приперло?

Говоря обобщенно, дворянство при дворе Людовика XIV, похоже, не придавало большого значения уединению и гигиене. В Версальском дворце из 2000 комнат была лишь одна, предназначенная для известного занятия. Порой Его Высочество не успевало добегать до нее.

Решение пришло простое и гениальное. Его Высочество болтало с высокопоставленными посетителями, сидя в такие момент на специальном стуле, нижняя часть которого была занавешена. Обслуживание осуществлось с заднего хода. Если Король-Солнце организовывал один из своих печально известных замковых фестивалей, благородные гости, если, конечно, не могли отбояриться от приглашения, справляли нужду в парках, лесах и садах при дворце.

Когда Мака перечислила такие факты, по нецензурно блеснувшим глазам профессора я понял, что он очень уж живо вообразил средневековую идею «унитаза повсюду». И где-то даже реализовал ее мысленно. После чего охолонулся: «Так ведь после того какой ж амбре от господ шел!»

«А для чего в кармашке футлярчик с твердыми духами?»  – изогнула бровь Мака.

Она была не только красива, но и мудра, эта грузинская княжна в четвертом поколении. Подводила нас, уже, к счастью, закрывших тему нежданчика, к открытию, отчего высокие особы Версаля проявляли несокрушительный интерес к парфюмерии. «Король-Солнце» Людовик XIV поливал себя благовониями ежедневно, неустанно заказывая для себя новые ароматы, которые свидетельствовали о том, насколько он со своей системой смены приоритетов непредсказуемая особа. Его преемник Людовик XV пошел дальше. В его дворце все было пропитано ароматами – и одежда придворных дам, и вода в фонтанах Версаля, и даже порхающие белые голуби, для которых, полагаю, свирепствующий парфюм был сродни солсберийскому «Новичку», если актуализировать тему.

Александр МЕЛАМЕД. Фото автора