Новое о «Деле Бейлиса»

Сто лет назад в Киеве шел судебный процесс, получивший название «Дело Бейлиса». Оно остается одним из наиболее изученных эпизодов истории российского еврейства и вместе с тем – одним из самых загадочных.

Напомним, что речь шла о «кровавом навете»: еврей М.Бейлис был обвинен в совершении им ритуальном убийстве киевского подростка Андрея Ющинского. Тянувшаяся два года история окончился блестящим оправданием Бейлиса 28 октября 1913. Основная часть документов, посвященных этому позорному процессу, вошла в изданную в 1934 работу А.С.Тагера «Царская Россия и дело Бейлиса». Однако некоторые моменты, такие как судьба отдельных «героев» этого процесса, по разным причинам в книге не были освещены.

Публикуемый ниже документ закрывает некоторые из имевшихся «белых пятен». История его появления связана с известным еврейским писателем Абрамом Каганом (1900-1965), а точнее – с написанием им романа «Преступление и совесть», посвященного «делу Бейлиса». Неизвестно, когда писатель задумал создать это произведение, но, по всей вероятности, возможность заняться сбором материала представилась ему только после освобождении из лагеря, куда он попал по «делу Еврейского антифашистского комитета», т.е. в середине 1950-х.

Естественно, писатель пытался найти свидетелей, которые могли бы рассказать ему о Деле. Но к тому моменту это уже было весьма затруднительным. Сам Мендель Бейлис еще до 1917 уехал в США, где и умер в 1934. Большинство его обвинителей погибли во время Гражданской войны или умерли в эмиграции. В самом же Киеве после нацисткой оккупации и трагедии Бабьего Яра свидетелей не оставалось вообще. Но здесь А.Кагану повезло – он нашел (как, мы, к сожалению, не знаем) «своего» свидетеля. Им оказался известный советский криминалист М.Е.Евгеньев-Тиш, работавший в первой половине 1920-х старшим следователем Киевского губсуда [1]. Однако лично он с писателем не встречался и предпочел доверить свои воспоминания бумаге. В приводимом ниже письме он описывает свои встречи с последними участниками «дела Бейлиса», жившими в то время в Киеве – бандитом П.Сингаевским, бывшим следователем В.И.Фененко и бывшим околоточным надзирателем Кириченко. При этом он специально оговаривался, что пишет лишь о том, что «хорошо запомнилось», хотя кое-где память его подводит. Письмо интересно тем, что это взгляд «со стороны» человека, достаточно хорошо разбиравшегося в человеческой психологии и, в частности, в психологии уголовников и сотрудников полиции. Его воспоминания позволяют по-новому взглянуть на некоторые детали «дела» и сложившиеся вокруг него мифы. Интересно также упоминание о бродивших в то время в головах отдельных юристов мыслях о проведении второго судебного процесса, который должен был вскрыть махинации властей в 1911-1913.

В дальнейшем, сведения, полученные от М. Евгеньева, были использованы А.Каганом в романе.

Письмо же, вместе с некоторыми другими бумагами писателя, пройдя после его смерти через несколько рук, попало в Архив Ваада России, где и находится по сей день (Фонд 1. Опись 4. Дело 8).

Документ

Многоуважаемый Абрам Яковлевич!

Охотно выполняю свое обещание [2]. Если мой рассказ о некоторых встречах, какие были у меня иного лет тому назад, может оказаться для Вас полезным, буду рад.

Встречи и беседы были сорок с лишним лет тому назад. Забывание – это естественное свойство людской памяти, поэтому многое забылось, и я расскажу Вам только о том, что, как мне кажется, хорошо запомнилось.

Вы, конечно, вольны использовать рассказанное мною, но прошу Вас не называть моего имени – какой я «исторический источник»!

1. В 1923-24; гг. я работал в Киеве в должности старшего следователя; Киевского Губернского су да. Однажды, перед вечером я уже пришел после работы домой, меня по телефону вызвал к себе Киевский губернский прокурор Михаил Васильевич Михайлик [3]. Я жил на Крещатике 8,прокуратура помещалась на Б.Житомирской 4, и, направляясь в прокуратуру, я никак не мог придумать, за чем я так срочно понадобился Михайлику. Оказалось, что я и придумать не мог бы.

Михаил Васильевич сообщил мне, что сегодня, через несколько часов, будет приведен в исполнение приговор к расстрелу в от ношение группы бандитов, среди которых находится знаменитый, так он и сказал, Сингаевский [4]. И мне поручается допросить Сингаевского перед расстрелом и узнать у него, кто и при каких обстоятельствах убил Ющинского.

Меня потрясло это поручение. Я не знал, что это за бандитскоедело, не знал, что суду, предан Сингаевский, мы, следователи никогда неразговаривали о делах, какие находились в нашем производстве» Кто такой Сингаевский я хорошо знал, когда происходил процесс Бейлиса, я был студентом, следил за ходом процесса по «Киевской Мысли» и Сингаевский был хорошо знакомой фигурой.

Я хорошо понимал, что допрос Сингаевского может, а то и должен сыграть важную роль, возможно, станет вопрос о какой-то форме пересмотра дела, – ведь царский суд, оправдав Бейлиса, признал, что евреи употребляют христианскую кровь для мацы. Я еврей. Эти мысли родились уменя, когда я беседовал с Михайликом. и заставили меня обратиться к нему со следующей просьбой:

— Михал Васильич, допросить Сингаевского в комендатуре губсуда, когда его выведут из арестного помещения и он подумает что его ведут в подвал для расстрела, не следует. Допрос при этих обстоятельствах и в обстановке комендатуры губсуда не даст желаемых результатов. И я предложил отправить Сингаевского в тюрьму, приехать к нему через два-три дня и допросить его.

Михайлик, поручая мне допрос, сказал мне, что, если Сингаевский будет давать показания, то я, от имени прокуратуры, должен приостановить расстрел, что он, Михайлик, дал на сей случай необходимые указания коменданту губсуда. Я ипредложил Михайлику приостановить приведение приговора в исполнение, возвратить Сингаевского в тюрьму и дать мне возможность допросить его в более спокойной обстановке.

Михайлик и слышать об этом не хотел. Он потешался над моими психологическими «переживаниями» и потребовал, чтобы я сегодня же допросил Сингаевского. Пришлось подчиниться.

В комендатуре Губсуда я застал члена губсуда по фамилии, кажется, Дмитриев. Допрос Сингаевского происходил при нем, он также подписал протокол допроса.

Комендант привел в комендатуру Сингаевского. Он был внешне совсем спокоен: оказалось, что он спал в арестном помещена и комендант его разбудил.

Зайдя в комендатуру, Сингаевский оглянул меня и Дмитриева и сказал:

— А я думал, что меня не сюда ведут.

— А Вы куда думали – спросил я его. Он не ответил. Я сообщил ему, что я старший следователь губсуда Евгеньев, что прокурор Михайлик поручил мне побеседовать с ним и попросил его присесть.

Сингаевский сел на стул у стола против меня, внимательно разглядывал меня и сказал: – Вы – Евгеньев, а я совсем думал, что вы совсем другой. Дайте, пожалуйста, мне папиросу.

Дмитриев передал мне папиросу, я дал ее Сингаевскому. Он закурил, несколько раз глубоко «затянулся». Молчал Сингаевский, молчал и я. Но молчание надо было нарушить, и я спросил его:

Вы спали в арестантской камере?

– Да, выспался; знаете, я привык спать в любой обстановке. О чем же вы хотите со мной  говорить?

Я несколько секунд молчал; я не знал, как начать допрос весьма и весьма опытного бандита, очень много раз допрашивавшегося и в царское время и нашими, советскими, следователями. Передо мною сидел каторжанин, убийца, возможно, убийца и Ющинского, но надо было допрашивать.

– Скажите, Сингаевский, кто нанес это множество ран телу Ющинского? – начал я и замолчал, так как Сингаевский весь преобразился.

От прежнего безразличия во всей фигуре Сингаевского не осталось и следа, он вздрогнул, насторожился и сказал:

– О чем вы спросили?

– Меня интересуют некоторые подробности убийства Ющинского, о них я хотел вас расспросить.

– Дайте еще папиросу, давно не курил, – ответил Сингаевский. Ему дали папиросу. Он закурил, выкурил ее почти всю, до мундштука, потушил ее об подошву ботинка на ноге и сказал:

– К такому допросу я не подготовился.

– Подумайте, – сказал я – у меня есть приказание губернского прокурора приостановить сегодня ваш расстрел, если наш беседа окажется интересной.

– Дайте подумать. И после небольшой паузы: вы хотите, чтобы я рассказал, кто убил Ющинского, – не то вопросительно, не то положительно он сказал и замолчал.

Молчал и я, но долго молчать было невозможно:

– Да, кто убил Ющинского?

– Не знаю, – последовал твердый ответ Сингаевского.

Я повторил, что у меня имеется приказание губернского прокурора приостановить расстрел, если и т.д., но Сингаевский меня перебил:

– По делу Ющинского я ничего не знаю и не о чем меня допрашивать.

Он встал со стула, зашагал по комнате.

– Садитесь, спокойно побеседуем, вы вспомните, вероятно, все, что вы знаете об этой деле.

– Ничего не знаю. – И после некоторого молчания: Пишите протокол [5].

Я хорошо понимал, что Сингаевский сейчас, в комендатуре, больше ничего не скажет, – ведь это Сингаевский. Я написал протокол допроса, отразив в нем все и почти так, как я сейчас Вам рассказываю. Я прекратил допрос Сингаевского, так как я еще надеялся, что сумею убедить губпрокурора возвратить его в тюрьму, чтобы я мог продолжать беседу с ним в тюрьме через несколько дней.

Я вызвал коменданта, и велел ему отвести Сингаевского в арестное помещение, а затем зайти ко мне.

Я позвонил Михайлику, подробно рассказал ему о моей беседе с Сингаевским, о его доведении при допросе, и просил Михайлика приостановить приведение в исполнение приговор, отправить Сингаевского в тюрьму. Михайлик не согласился со мною, и Сингаевский был в ту же ночь расстрелян.

Не знаю, какова судьба протокола допроса, я передал его не следующее утро Михайлику. Если в Вашем распоряжении имеется подлинное производство царского суда по делу Бейлиса – я видел его у Михайлика – то там возможно, находится и составленный мною протокол допроса p[6].

Я писал выше, что расскажу только то, что хорошо сохранилось в моей памяти; мою беседу с Сингаевским я воспроизвожу такой, какой она была в самом деле: я отлично ее запомнил.

2. Через несколько дней после неудавшегося, допроса Сингаевского один из моих коллег по следственной работе, бывший судебный следователь царской прокуратуры, зашел ко мне в мой камеру с незнакомым мне человеком и отрекомендовал его: «С вами, Марк Евгеньевич, хочет познакомиться Фененко» (имя и отчество, которое назвал мой коллега, я забыл). Фамилия Фененко мне ничего не сказала, я не знал, кто вел предварительное следствие по делу Бейлиса.

Я попросил вошедших сесть, но мой коллега ушел, оставив у меня в камере Фененко. Ниже среднего роста, с небольшой проседью в волосах, с приятным голосом и приятный умным лицом, Фененко произвел выгодное впечатление. Не ожидая от меня никаких вопросов, по поводу его прихода ко мне, Фененко мне сказал, что он слыхал о моем допросе Сингаевского и просил рассказать о нем. Я, естественно, спросил Фененко почему его интересует допрос Сингаевского. Фененко, улыбнувшись, ответил, что он начинал предварительное следствие, по делу Бейлиса. «Я был тогда следователем по особо важным делам при прокуроре Киевской судебной палаты» – сказал Фененко [7].

Я невольно внимательно посмотрел на Фененко, очевидно недостаточно «вежливо» внимательно, т.к. он, улыбаясь, сказал: «Да, да я тот самый Фененко». Фененко и в 1923 или 1924 году, я точно не помню, когда мы с. ним беседовали, еще считал себя «тем самым Фененко».

Я очень кратко рассказал о моей беседе с Сингаевскии, а затем попросил моего собеседника рассказать, что он запомнил о деле Бейлиса. Фененко рассказал мне следующее:

Убийство Ющинского, наделало иного шума в Киеве – и убийство было редким, был убит мальчик, и вокруг дела с первых же дней расследования его кто – то создавал особую атмосферу, как сказали бы сейчас (так; говорил Фененко), создавал общественное мнение. Последнее он почувствовал очень скоро по принятии дела к своему производству.

Приступая, к расследованию, Фененко рассматривал его, как убийство «загадочное», загадочное по непонятный мотивам: кому, в самом деле, могло быть выгодно убийство мальчика? Намечая разные варианты мотивов, он, Фененко, наметил и месть – ребенок был убит из мести, поэтому, поручая полиции собирать агентурным путем сведения об убитом, его семье и т.д., он указал: «искать мотив убийства — месть».Точно я сейчас не помню, говорил ли мне тогда Фененко, что поручение о собирании сведений он дал полицейскому работнику Кириченко.

Как рассказывал Фененко, он был немало удивлен, когда в первые же дни после начала им расследования, при очередном его доклада прокурору судебной палаты (к сожалению, я не помню, кому именно из прокуроров [8]) он услышал, не считает ли он, что убийство Ющинского – это ритуальное убийство, ведь скоро еврейская пасха. Как рассказывал мне Фененко, на его вопрос, какая же связь между убийством ребенка и еврейской пасхой, прокурор сказал, «говорят, евреям нужна кровь для мацы, кровь христианина, и особенно угодна их богу кровь христианского ребенка».

Фененко, как он мне говорил, отнесся с недоверием к такому мотиву, но прокурор ему сказал, что нельзя отбросить и такой вариант мотива, ведь расследование надо вести всесторонне. Заканчивая беседу с Фененко, прокуророчень внушительно (так и сказал мне Фененко) ему сказал: «Подумайте хорошо об этой мотиве».

Примерно через два-три дня после его доклада прокурору в его, Фененко, камеру пришел председатель «Союза русского народа» в Киеве (я хорошо помню, что председатель этого союза, а не «Двухглавого орла», возглавляемого Голубевым [9]) фамилию председателя я не запомнил, стал расспрашивать, как идет расследование по делу; Фененко, как он рассказывал мне, уклонился не только от ответа на расспросы, но и от беседу по делу Ющинского, ссылаясь на то, что материалы следствия не принято разглашать. Председатель – будем его так называть – засмеялся и сказал, что убийство Ющинского такое дело, что все правила следовательские должны уйти в сторону, дело очень важное, политическое, следователь на нем может сделать блестящую карьеру.

«Вы знаете, – сказал он, этим делом заинтересовались в Петербурге, вы понимаете, что это для вас значит?» – так говорил мне Фененко. Через несколько дней после его разговора с председателем, к нему, Фененко, явился монах с «благословением и посланием» от настоятеля Почаевской лавры, а затем недели через две к нему и сам настоятель пожаловал [10]. Словом, говорил Фененко, со всех сторон пытались повлиять на него и убедить его, что должна быть только одна и единственная версия: убит евреями с ритуальной целью.

В ходе расследования он, Фененко, осматривал платье, в котором находился труп Ющинского, на платье были пятна глины в огромном изобилии, а затем вскоре после принятия им дела к своему производству, прокурор передал ему акт экспертного исследования, произведенного кабинетом экспертизы при прокуроре палаты, в этом акте признавалось, что глина в пятнах на платье Ющинского идентична глине с завода Зайцева.

Передавая акт, прокурор сказал Фененко, примерно так: «Видите, и глина с завода Зайцева», а на его, Фененко, вопрос, кто изымал пробу глины с территории этого завода, прокурор ему ответил (примерно так): «Не беспокойтесь, вам не придется вторично ее изымать для экспертизы, глину представили надежные люди», а на замечание Фененко, что закон не разрешает считать доказательствами материалы, представленные частными лицами без, проверки этих материалов, прокурор ответил, что эти частные лица не совсем частные и перепроверять акт экспертизы нет надобности.

Одновременно с этим Кириченко доносил Фененко об уликах, какие он устанавливает против Веры Чеберяк [11], содержательницы притона, и ее собутыльников,- у них у всех были достаточные мотивы, чтобы избавиться от Ющинского. Подробно ознакомившись с данными, какие приносил Кириченко, Фененко в своей работе стал все больше уделять внимания, воровской компании Чеберяк. Если память мне не изменяет, он даже допросил Чеберяк. Все это привело к тому, что прокурор, по моему, Чаплинский отстранил его от расследования дела. Я просил Фененко поподробнее осветить его разговоры с Чаплинским, приведшие к отстранению Фененко отрасследования дела, но Фененко, не знаю почему, уклонился от подробного рассказа. По его словам выходило так:

Когда со всех сторон стали производить давление на Фененко, когда черносотенная пресса и Киевская и столичная в один голос говорила о ритуальной убийстве и называла имя убийцы – Бейлис, хотя у него, Фененко, никаких данных ни об ритуальном убийстве, ни об участии в нем какого-то Бейлиса не было, когда прокурор Чаплинский строго приказал ему «оставить в покое русскую семью Чеберяк» и заняться действительным расследованием убийства, совершенного, пусть не Бейлисом, но евреями, он, Фенбнко, заявил Чаплинскому, что он, по совести считает себя обязанным вести расследование всесторонне, а к дому Чеберяк ведут серьезные следы убийства. Чаплинский ему сказал, что он отстраняется от дальнейшего расследования, а через день он получил письменное об этом распоряжение прокурора.

Вот все, что рассказал мне Фененко; беседовал я с ним один только раз.

3. Недели через две после моей беседы с Фененко, ко мне в мою камеру, пришел и отрекомендовался: «Кириченко, я пришел к вам по совету Фененко» Это был бывший работник полиции, ведший частное расследование об убийстве Ющинского. Он сообщил мне следующее:

Он всегда ”помогал” Фененко в его работе по сложным делам, он имел широкую сеть осведомителей среди преступного мира, которые «честно» работали для, него. Поэтому Фененко ему поручил «осветить со всех сторон» убийство Ющинского. Он скоро установил, что убийство – это дело рук воровской шайки Чеберяк и, по поручению, Фененко собирал «твердые» доказательства. Но вскоре Фененко отстранили от расследования, новый следователь ему, Кириченко, никаких поручений не давал. Фамилии этого следователя либо Кириченко мне не сообщил, либо я ее забыл [12]. Когда он, Кириченко, пришел к этому следователю и сказал, что он собирал негласные материалы для Фененко, какие будут сейчас поручения, следователь ему сказал, что он не нуждается в помощи Кириченко и он должен прекратить работу по собиранию данных по делу об убийстве Ющинского. Кириченко, однако, продолжал вести свое частное расследование, все больше и больше изобличал шайку Чеберяк, но однажды он был вызван к жандармскому полковнику и какой-то жандармский ротмистр приказал ему прекратить«вмешиваться» в дело Бейлиса, не мешать расследованию, если он не хочёт «попасть туда, куда Макар телят не гонит». Он, Кириченко, – так он мне сказал – понял эту угрозу и прекратил свое частное расследование.

Добытые Кириченко .материалы меня не интересовали, к тому же Кириченко не произвел на меня благоприятного впечатления. Я только спросил его, не знает ли он, как была взята проба глины с завода Зайцева для экспертизы (я спросил, не кем была взята, а как взяли пробу, я не хотел, чтобы мой вопрос был «наводящим»), и Кириченко мне ответил, что он не знает, как была взята проба, ибо глину доставали жандармы.

В книжке Тагера «Дело Бейлиса» я. через много лет после моей беседы с Кириченко, прочел, как Кириченко пытался расспросить у Люды Чеберяк [13] об Ющинском и как Вера Чеберяк поцелуем закрыла рот Люды, мешая ей отвечать на вопросы Кириченко.

Кириченко мне тоже говорил об этом поцелуе. По его словам, он старался придти к Чеберяк тогда, когда Веры Чеберяк не было дома, чтобы поговорить с ея детьми – Женей и Людой. Однажды ему удалось придти к Чеберяк, когда ее не было дома; Люда была одна (со слов Кириченко, Люда была моложе Жени), она была больна и лежала в постели. Угостив ее конфетой, чтобы расположить ее к себе, Кириченко начал с ней говорить и постепенно переводил разговор на тему об Ющинском, отношениях его в Женей, о том, как мать относилась к посещениям Ющинского. Но во время его разговора с Людой, пришла Чеберяк, стала выговаривать Кириченко за то, что он тревожит больную девочку, стала целовать дочь, поцелуями лишая ее возможности отвечать на вопросы Кириченко.

Конечно, «новое издание» поцелуя Иуды весьма эффектно, но я не поверил Кириченко, уж слишком «драматически» выглядел в его рассказе этот поцелуй.

Таким образом, беседа с Кириченко дала мало, если не считать его сообщения – очень важного – что глину для экспертиз доставали жандармы – эти «надежные люди» по словам Чаплинского.

Хочу сказать, почему я не стал подробно и настойчиво расспрашивать Кириченко. Беседуя с ним, я пришел к выводу, что онотносится к той породе людей, испорченных действительностью старой полиции и ее нравами, какая, разговаривая с вами, старается угадать ваши желания, чтобы сказать вам именно так, как вам желательно. Такие люди всегда вызывали у меня недоверие.

4. О проф. Фаворском [14]. С этим господином я о деле Бейлиса ни разу не разговаривал. Был он начальником кабинета экспертизы при прокуроре судебной па латы; как научная величина, он ничего собою не представлял, очевидно, профессорское звание ему досталось не без помощи прокуратуры судебной палаты.

Если экспертиза глины на платье Ющинского была произведена – и производилась при «идейном» руководстве Фаворского, то нельзя сомневаться в том, что экспертиза была дана такой, какую хотел получить Чаплинский.

Итак, с Фаворским, с которым я был знаком, я по делу Бейлиса не разговаривал, т.к. правды он бы мне не сказал. Хочу, чтобы Вы получили известное представление о Фаворском, как ученом и «честном» эксперте.

В 1923-24 г.г. в Киеве часты были случаи «обновления» куполов церквей, плача икон и других чудес, какие должны были убедить «истинно-русских» людей, насколько пагубны идеи коммунистов, как господь-бог своими предостережениями старается открыть глаза тем, кто уже попал в тенета коммунистов и т.д., и т.п.

В это время в Киеве, на Шулявке, (не знаю, как сейчас называется эта часть города, когда то заселенная мещанами, торговка ми и пр.) баба затопила печь, обыкновенную русскую печь, и чудо совершилось: поленья дров выскакивали из печки. Баба выбежала на улицу с соответствующими криками, собралось иного народу, пошли неизбежные разговоры, появились и кликуши, словом весь антураж чудес, был налицо. Прокурор командировал меня, старшего следователя Губсуда, на место «чуда», я захватил с собою Фаворского, тогда директора института судебной экспертизы.

Едучи со мною в машине, Фаворский всю дорогу молчал, напряженно о чем-то думая, -это «напряжение дум» ясно выдавало его лицо. Приехали. Пошли в дом, где случилось чудо, с трудом пробрались через толпу. Зашли в дом, нам хозяйка – типичная базарная торговка тех времен, показала печку, поленья, которые уже успели выскочить. Фаворский, подойдя к печке, перекрестился – это мой-то эксперт! Меня не интересовало «чудо», меня интересовали толки толпы, я внимательно прислушивался к разговорам. Нетрудно было заметить трех-четырех молодцов, весьма активных, обращавшихся все время «к народу» «забыли бога, святую церковь, бог предупреждает, опомнитесь» и т.д. Фаворский пытался было начать расспрашивать этих крикунов, завязать с ними беседу, но я его довольно «энергично» остановил: я помнил о крестном знамении при входе в дом. Так мы и уехали.

Возвращаясь в машине в присутственные места (там помещались не только камеры следователей губсуда, но и институт экспертизы) я, естественно, спросил Фаворского, что же произошло на Шулявке с его, эксперта, точки зрения. Я чуть не выпал из машины, услышав его ответ: «В том, что поленья сами выскакивали из печки, он, эксперт, не сомневается, но он сейчас, так сказать, на ходу, не может дать этому явлению научного объяснения». В этом ответе весь начальник кабинета экспертизы при прокуроре судебной палаты. Вскоре Фаворский был освобожден от директорства в нашем институте экспертизы, а затем и совсем из него был удален [15].

Вот все, что я Могу Вам сообщить, Абрам Яковлевич.

Разрешите поздравить Вас с Великим Октябрем и пожелать Вам все то, что Вы сами себе желаете.

Жму Вашу руку. 4 ноября 1965 г. (М.Евгеньев) Томск

Архив Ваада России. Ф. 1. Оп. 4. Д. 8. Сокращенная версия материала была опубликована в журнале «Лехаим».

Примечания

Евгеньев-Тиш М.Е. (1892, Житомир – 1975, Томск)С 1912-го по 1918г. Учился на юридическом факультете Киевского университета. Участник гражданской войны. В 1919г. работал старшим секретарем РИО Политуправления Наркомвоена УССР, в 1919-1920 гг. – начальником культпросветотдела клуба губвоенкомата в г.Житомире. В 1920 г. – член коллегии обвинителей Николаевского губревтрибунала, а затем ее председатель; в 1922-1925 гг.- старший следователь губревтрибунала и губсуда в г. Киеве. В 1925-1927 гг. – следователь по важнейшим делам Наркомюста и Прокуратуры УССР; до 1936 г. работал в Прокуратуре УССР, затем – в НКЮ УССР. С 1938 г. – на преподавательской работе в Киевском университете. В первые годы войны – старший военный следователь Харьковского и Сталинградского военных округов. После демобилизации преподавал уголовный процесс, криминалистику и основы советского государства и права в Новосибирской юридической школе, ВЮЗИ, Новосибирском пединституте (1942); заведовал кафедрой уголовного процесса Казанского юридического института (1947-1949); был доцентом кафедры уголовного процесса Саратовского юридического института (1949-1957) (Памяти выдающихся криминалистов// Вестник  криминалистики, Выпуск 2 (4), М. 2002. – С. 154).

Видимо, письму предшествовал телефонный разговор, в ходе которого А.Каган и убедил М.Евгеньева поделиться воспоминаниями.

В дальнейшем – Прокурор УССР. Расстрелян в 1937.

П.И.Сингаевский – брат Веры Чеберяк, известный киевский бандит. Авторы «неофициального расследования» «дела Бейлиса» считали Сингаевского одним из участников убийства А.Ющинского, а возможно и его организатором. До недавнего времени считалось, что Сингаевский был расстрелян в 1918-1919.

Вероятно, Сингаевский надеялся своей неуступчивостью выторговать себе жизнь хотя бы на несколько месяцев, и, возможно, добиться отмены смертного приговора.

К сожалению, эти документы оказались утрачены.

По воспоминаниям В.В. Шульгина, В.И.Фененко считался одним из лучших следователей в Киеве. Ему поручались все сложные дела. И, кстати, именно он вел допросы убийцы Столыпина – Д.Богрова – параллельно с расследованием убийства Ющинского.

Скорее всего, это был упоминаемый ниже Георгий Чаплинский. Он всячески поддерживал и раздувал ритуальную «линию» в «деле». После окончания процесса за проявленное усердие получил звание сенатора. Был арестован в 1917 после февральской революции. Расстрелян в 1918 большевиками.

Этим человеком мог быть П.В.Никольский или Ф.Н.Синькевич, возглавлявшие тогда конкурировавшие между собой губернские отделы СРН в Киеве (более вероятно, что речь шла о Синькевиче, который покровительствовал обществу «Двуглавый орел», а в 1912 г. возглавил его).

Настоятелем Почаевской Лавры и (одновременно) главой местного отделения СРН был архимандрит Виталий (Максименко) (8.08.1873-21.03.1960), ставший в 1934 епископом Детройтским и архиепископом Северо-Американским и Канадским Русской православной церкви за рубежом. Почаевская Ларва была в те годы одним из центров распространения антисемитской пропаганды.

В.Чеберяк содержала притон, в котором укрывалась банда, одним из руководителей которой был ее брат П.Сингаевский. Состояла в СРН. Во время следствия по «делу Бейлиса» пыталась шантажировать родственников Бейлиса и журналиста Бразуль-Брушковского, проводившего неофициальное расследование «дела». Именно из окружения Чеберяк появлялись «свидетели», которых затем использовало обвинение в «деле Бейлиса». В. Чеберяк по разным версиям, погибла в 1917 или в 1919.

В. Фененко сменил судебный следователь по особо важным делам петербургского окружного суда Николай Машкевич. Именно Машкевич дал санкцию на проведение экспертиз, «доказывающих» ритуальный характер убийства. В 1917 он был вынужден уйти в отставку с этого поста из-за своей роли в «деле Бейлиса».

По некоторым сведениям, в 1941 Людмила Чеберяк (р. 1902) вывезла в Бабий Яр престарелого соседа-еврея (Маркс Тартаковский. Шестидневная война. Взгляд из Москвы (https://berkovich-zametki.com/Nomer42/Tartakovsky2.htm).

Василий Иванович Фаворский (1880 – 1934) – судебный эксперт, видный ученый в области исследовательской и судебной фотографии. Во время «дела Бейлиса» – приват-доцент Киевского университета св.Владимира по естественному отделению физико-математического факультета.С 1914 – помощник начальника киевского кабинета научно-судебной экспертизы, в 1920 возглавил его. В 1925 – 1929 первый директор Киевского Института научно-судебной экспертизы. С начала 1930-х – сотрудник Всесоюзного института растениеводства (Ленинград).

Судя по всему, речь идет о случае т.н. полтергейста, имевшем место в Киеве в 1926, которым действительно занимался В.И.Фаворский, считавший его проявлением телекинеза.

Семен Чарный
polit.ru

.
.
.