Новелла Цыганова о Броневом и не только

Александр Иосифович Цыганов, старший друг, в каком-то высшем душевном смысле – учитель, и персонаж многих моих историй, ушел из жизни одиннадцать лет назад. Мне он завещал свои рукописи, над которыми работал последние годы. И вот наконец я стал приводить их в порядок. И это первый шаг на пути к книге, которую надеюсь издать.

Свои новеллы он называл «текстушками». Вот первая из них, героем которой стал почивший сегодня знаменитый артист. Когда-то меня удивляла манера Цыганова разъяснять в своих текстушках общеизвестные явления и факты. Но со временем общеизвестность их стала куда менее очевидной, а объяснения уже не выглядят настолько излишними.

Михаил Книжник

Александр Иосифович Цыганов 

КРОХОТНАЯ ДРАМА 

Часть первая. Встречи

– Он помнит всё в деталях, людей, артистов, стихи, даты.
– Ну и что?
– Да ничего. Это никому не нужно,
М. М. Жванецкий.

Жизненные пути простых людей и тех, кто пользуется всеобщей известностью иногда пересекаются.

Мой папа до конца дней своих вспоминал о единственной короткой, но памятной встрече осенью 1939 года в двухместном купе международного вагона Киевского экспресса с Александром Довженко, драматургом и кинорежиссёром. Он в 1929 году выпустил «Арсенал», в 1938 поставил фильм «Щорс» с поныне здравствующим Евгением Валериановичем Самойловым в заглавной роли, а также создал картину о великом садоводе Иване Владимировиче Мичурине, год выхода на экраны 1948.

Дня очень многих не только работы Александра Петровича, но и большинство лент других авторов, снятых в столице Украины на студии, носящей имя прославленного кинодеятеля, были всегда эталоном конъюнктурщины, казёнщины и скуки.

А мама любила рассказывать, что в городе Артёмовск, будучи сотрудницей ЦПКП (Центрального Правления Каменноугольной Промышленности) не раз обращалась к В.М. Молотову, когда тот был в 1920 году секретарём Донецкого губкома партии.

Этот деятель в особой рекомендации не нуждается. Его хорошо помнят на родине и в других странах, как соавтора фон-Риббентропа, но зловещему пакту между СССР и гитлеровской, фашистской Германией.

Героем моих воспоминаний постоянно является Народный артист СССР Леонид Сергеевич Броневой. С ним мы провели вместе 1941/42 учебный год в чимкентской школе, Лёня в шестом, а я на класс ниже.

Будущий артист щеголял тогда в сером фланелевом костюме с короткими, выше колен, брючками. Это была дань западной моде, которая в Среднюю Азию ещё не проникла, и слово шорты отсутствовало в здешнем лексиконе. Кроме одежды Лёню Броневого выделяли из ватаги сверстников разнообразные таланты: поэтический, актёрский и музыкальный.

С тех давних пор я с огромным интересом слежу за его блистательной карьерой. Жалко, что утрачены многие вырезки из газет и журналов, в том числе и та заметка, где очень хвалили Леонида Броневого за исполнение ро­ли молодого Ленина…

А вот текст Сивицкого и Тимянского, опубликованный в первом номере журнала «Крокодил» за 1992 год, сохранился в моём личном архиве:

То ироничен, то лиричен.
Точны его и жест, и слово.
И даже Мюллер симпатичен
Под колпаком у Броневого.

После «Семнадцати мгновений» слава его стала безграничной.

В нашей семье в качестве полноправного члена, не только имевшего право решающего голоса на семейных советах, но и право вето, жила женщина, которую все называли Клавдия или просто Клава, дочь где-то без вести про­павших раскулаченных самарских крестьян.

За шестьдесят лет Клава была не только няней моей жены Ляли и её брата-близнеца Коли, но и вырастила нашу дочь Ирину и внуков Мишу и Аллу. Когда в сентябре 1989 года вопрос об эмиграции в США был окончательно ре­шён, Клавдия Кирилловна Харина умерла, не дожив несколько месяцев до сво­его 80-летия, не выдержали напряжения пораженные атеросклерозом сосуды головного мозга. Для неё были одинаково невыносимы, как переселение в чу­жую, неведомую страну, так и расставание с людьми, ставшими родными.

Клава любила смотреть телевизионные передачи, в отличие от меня, предпочитающего другие виды времяпрепровождения. Поэтому я порою слышал её призывный голос:

– Саша, идите скорее сюда, по телевизору вашего товарища, артиста Броневого показывают.

К моменту нашей встречи после Чимкента в столице Узбекистана Лёня был уже близок к окончанию Ташкентского театрального института, работал диктором на Республиканском радио и меня не узнал. В этом последнем факте ничего особенного нет, так как я всегда был приметной фигурой только в собственных глазах и в очень узком кругу других людей.

Чтобы выйти из неловкого положения, я стал назойливо перечислять имена преподавателей, соседей, школьных товарищей и друзей-приятелей. Но и такой прием был малоэффективным, до тех пор пока я не назвал Алика Мажбица. Моего собеседника будто подменили, в его глазах появился блеск за­интересованности, а в голосе доброжелательные ноты.

Точно не знаю, чем был так мил сердцу Лёни его одноклассник. А мне этот степенный, скромный, сердобольный паренёк запомнился, как положительный герой маленькой житейской драмы.

Часть вторая. Промежуточный финиш

Чимкент, город, центр Южно-Казахстанской области Казахской ССР, железно-дорож­ный узел, население 74,2 тыс. чел. (1939).

Энциклопедический словарь. Государственное научное издательство «Большая Советская Энциклопедия» т.З, Москва, 1955.

Моей сестре Фане 20-го сентября 1941 года исполнилось двадцать лет. В этот солнечный, тёплый день ласковой среднеазиатской осени мама привезла нас в Чимкент. Трехмесячное вынужденное путешествие с Запада на Восток финишировало. Мы покинули Черновицы (теперь Черновцы) на второй день вой­ны.

Мой отец был один из тех, кто поехал туда налаживать советский об­раз жизни после присоединения Северной Буковины к Советскому Союзу в августе 1940 года.

Финиш оказался, однако, только промежуточным, через два года состо­ялся переезд в соседний Узбекистан, где семья оставалась долго. В Ташкенте закончили свой жизненный путь папа, мама и сестра. А мы с женой поки­нули благодатный Восток и отправились в мае 1993 года в Западное полушарие, где нас ждали дочь и внуки.

А тогда на привокзальной площади, поджидая пока ещё немногих приез­жих, стояли извозчики. Один из них, приветливый русский крепкого сложения старик с бритым лицом, отвёз нас к себе. Он жил с женой-старухой в неболь­шом уютном домике рядом с Домзаком, Домом заключения. Так стыдливо-лицемерно называли тюрьму.

А вскоре нас приютил завхоз местной больницы в своём только что от­ремонтированном доме на Туркестанской улице, в центре «нового города». В большинстве городов Средней Азии существовали «туземная» часть – «старый город» и новая – построенная после покорения края Россией.

Меня определили в 5-й класс находившейся совсем близко школы им. Клокова. Не знаю кем был этот человек, удостоившийся столь большой чести. Могу только предполагать, что его оценили властители за вклад в революцию, победу в Гражданской войне или социалистическое строительство.

В это же время сестру приняли на второй курс Учительского институ­та. Она до начала войны успела завершить первый учебный год на филологическом факультете Черновицкого университета.

Столица Южного Казахстана казалась в те дни райским уголком, сюда ещё не докатилось в полную меру дыхание войны. По вечерам город был ярко освещён. На главной Советской улице происходило гуляние, тусовалась, как говорят сейчас, молодёжь, резвились дети, все наслаждались прохладой, пили «газводу» с сиропом, нарасхват шло мороженое.

В магазинах свободно продавался хлеб, крупы, сахар. Мы лакомились булочками, бубликами и пирожками с ливером, которые выпускались, пожалуй, всеми мясокомбинатами страны, как до, так и после войны. Дешевизна в соче­тании с приятным вкусом и высокой калорийностью принесли им всенародную славу.

На рынках было много разнообразных овощей и фруктов, лежали груды сочных арбузов и ароматных сладчайших дынь. Всё шло по вполне доступным ценам.

Работали хорошие столовые, в которых искусные повара готовили яст­ва казахской и узбекской кухни, а также привычные нам супы, борщи и каши.

Длилась сказочная жизнь недолго. С каждым днём становилось всё боль­ше беженцев и эвакуированных в плановом порядке.

В октябре-ноябре прибыли эшелоны с оборудованием и сотрудниками Воронежского завода «Прессов-автоматов». Эти агрегаты могли в буквальном смысле ковать оружие. В связи с оборонным значением предприятию был прис­воен литерный номер 234, а развернули его на базе местного Свинцового завода. Уникальная продукция стала выходить ещё до начала нового 1942 года.

Почти одновременно сюда эвакуировался из столицы театр им. Моссове­та и открыл осенне-зимний сезон на сцене Областного казахского музыкально­-драматического театра.

Прибывали другие предприятия и организации, например, Общество политкаторжан. Внучка одного из ветеранов революционного движения стала мо­ей одноклассницей.

Из обречённого на оккупацию Донбасса¹ приехал папа со своей мамой (бабушкой Дорой).

Вскоре к нам присоединилась папина младшая сестра Юдифь (тётя Юда), преодолевшая тяжкий, долгий путь из донецкого города Горловка² с двумя детьми, сыну Нёме шёл семнадцатый год, Софе исполнилось восемь лет.

А глава семьи (дядя Илюша) попал по мобилизации в пехоту рядовым и после кратковременной подготовки отправлен на фронт. В ходе войны он разделил трагическую судьбу миллионов тех, кто не вернулся с полей сраже­ния. Смерть настигла солдата в конце 1944 года, а до этого он был дважды ранен и подлечившись в госпиталях снова возвращался в строй.

В доме на Туркестанской комната, которую нам отвели была слишком мала для восьми человек, поэтому пришлось искать жилплощадь побольше.

Глинобитный дом с плоской крышей стоял под номером девять на улице, носившей название «Первая дола», от колхозных угодий её отделяла только «Вторая дола»³

В просторную комнату с земляным волом, камышовым потолком, двумя очень низко расположенными окнами, выходящими во двор и несколькими стен­ными нишами, попадали через узкие сени. В жилом помещении имелась ещё не­большая печь с тремя конфорками, на которой готовили еду, она же обогрева­ла обитателей, пока в топке поддерживали огонь. «Мебельный гарнитур» сос­тавляли грубо сколоченный стол, две-три табуретки и скамейка, на которой усаживались четыре-пять человек. У дальней стены, напротив входа стояла деревянная, кровать, сработанная, судя по всему, народным умельцем ещё в эпоху колонизации. Ее предоставили бабушке, остальные располагались вповалку на полу. Я, как самый младший из мужчин, укладывался ближе всех к двери. Когда приехал прощаться перед отправкой на фронт младший сын ба­бушки (дядя Миша), мне пришлось сдвинуться к самому порогу.

Освещалось жилище керосиновой лампой. Однажды лопнуло стекло и вы­яснилось, что купить другое, невозможно ни за какие деньги. Привилось обратиться к соседу мастеру на все руки. У себя в Проскурове в дни мира он занимался строительством и эксплуатаций водопровода, а теперь рабо­тал на Свинцовом заводе мастером и по совместительству помощником депута­та Верховного Совета СССР от Южно-Казахстанской области. Депутат всё ещё числился горновым в цеху, где трудился наш Арон Липович, в шутку называв­ший себя Арнольдом Леопольдовичем. Он соорудил ламповое стеклу, ловко отде­лив от водочной бутылки дно и горлышко.

Первая военная зима врезалась в память не столько скученностью, антисанитарией и холодом, сколько постоянным чувством голода.

В Чимкенте не доходило до употребления в пищу мяса домашних животных, но собак с жадность поедающих человеческие испражнения мне наблюдать приходилось.

Сначала опустели полки продуктовых магазинов, появились очереди за хлебом и пригодился мой печальный опыт стояния в очередях, выкованный во время Финской компании ноября 1939 – марта 1940. Одна за другой закры­вались столовые. На введение карточной системы рынок отреагировал резким уменьшением продуктов и запредельными ценами, а вслед за этим почти            пол­ным отказом от денег. Продавцы предпочитали менять муку, крупы и даже картофель и овощи на ткани, одежду, обувь и другие товары «широкого пот­ребления».

До сих пор не дает мне покоя стыд и чувство безграничной вины за свой безответственный поступок. Мне поручали очень ответственное дело, получать на всю семью хлеб по карточкам. В один, далеко не прекрасный день, я пошёл на задание, прихватив с собой двоюродную сестрёнку, чтобы было веселее. Веселясь, мы умудрились потерять карточки, оставив родных без хлеба на десять-двенадцать дней.

Были в моей жизни в ту зиму и светлые страницы.

Всеобщим ликованием встретили люди сообщения Совиформбюро об исто­рической победе Красной Армии над фашистскими войсками в битве под Мос­квой.

С удовольствием ходил я в школу, правда, там витал дух казённого патриотизма. Нас воспитывали на ярких примерах героев комсомольского  ро­мана «Как закалялась сталь», пионерского бестселлера про старика Хоттабыча и других произведений социалистического реализма.

Престарелый преподаватель географии, участник Гражданской войны, пытался создать школьную Юнармию. Бабушка мигом смастерила мне малиновые петлицы для гимнастёрки с голубыми кантами, но идея отставного красного командира не получила развития.

Активисты стремились дать новый импульс довоенному «Тимуровско­му движению», названной в честь папеньки автора-исполнителя рыночных реформ ельцинской России, Егора Тимуровича Гайдара. Успешным было, по­жалуй только, шефство школьников над ранеными. Военным госпиталям переда­ли в городе лучшие здания, в том числе Учительского института и нашей школы.

А мы учились то в здании педучилища, то сельхозтехникума или ещё бывало тащились на другой конец города, в посёлок Кирпичного завода, где было захудалое здание школы.

К этим неудобствам прибавлялась нехватка учебников и письменных принадлежностей. Одной книгой пользовались несколько человек, а тетради сшивали из обёрточной бумаги, из старых газет и журналов.

Но все равно учиться было интересно, легко и нескучно. Такая, на первый взгляд, парадоксальная ситуация во многом определялась составом учителей и учеников. Свежую, живую, здоровую струю в оба коллектива внес­ли, несомненно, те, кого сюда занесли ветры репрессий и войны.⁴

Все учителя представлялись мне умными, добрыми, чуткими и отзывчивыми.

Русский язык и литературу преподавала недавняя жительница Мурман­ска, ютившаяся с дочерью и внучатами, среди которых был грудной младенец, в малюсенькой комнатушке. Туда по воскресеньям приглашались отстающие.

Я был среди них, потому что ухитрялся делать ошибки чуть ли ни в каждом слове самого простого диктанта. Занятия оказались полезными, но врождённая, по всей вероятности, недостаточность соответствующих центров даёт себя знать до сих пор: ошибки встречаются саше нелепые.

Молодая красавица увлечённо знакомила школяров с основами истори­ческой науки, е блеском рассказывала мифы Древней Греции. Она же, заменив учителя казахского языка, когда он ушёл в армию, старалась пробудить инте­рес к изучению своего родного языка.

Добрые слова хочу сказать в адрес «математички», которой обязан тягой к её предмету и отсутствием трудностей при освоении всех его разде­лов в школьной программе. Я выбрал врачебное поприще самостоятельно и твёрдо задолго до окончания средней школы. Но многоопытный педагог-мате­матик, принимавший экзамены на аттестат зрелости, я сдавал их экстерном, настоятельно рекомендовал податься на физмат.

Даже учительница немецкого Анна Генриховна, распевавшая с нами во время уроков песни на языке своих предков, излучала обаяние и вызывала большую симпатию. Это несмотря на царившую кругом атмосферу ненависти к фашистским захватчикам, которую пропагандисты постоянно подогревали и направляли против всего народа Германии.⁵

Не бывает всё тихо и мирно в ученических коллективах. У нас тоже бывали столкновения, характеров и амбиций, а то и просто проявления дурных или даже аномальных наклонностей. Не могу обойти молчанием модную ныне тему: учился в седьмом классе – гомосексуалист.

Между тем стихийно возникали «тёплые компании» одноклассников с участием учеников других классов, проводивших время интересно и с пользой. Вместе ходили в кино, смотрели популярные киносборники, выпускавшиеся эвакуированными киностудиями и довоенные боевики: «Чапаев», «Котовский», «Александр Невский», а ещё культовый фильм «Свинарка и пастух», где играл Владимир Зельдин, который перешагнув нынче девяностолетний рубеж, не оставляет сцену родного Центрального армейского театра и продолжает сниматься в кино.

Ребята любили петь, наш «хор мальчиков» исполнял не только патри­отические шлягеры, но и блатные «Гоп со Смыком» с «Муркой», романс Беран­же «Нищая» и душещипательную песню про ямщика, умирающего в степи.

Мы читали стихи. Я обожал В. Маяковского и часто декламировал «Раз­говор с товарищем Лениным», «Левый марш» и др.

Многие пробивали себя в поэзии, талантливым сопутствовал успех.

Лёня Броневой написал стихотворение «Народный гнев». После того, как оно прозвучало в исполнении автора на первомайском утреннике, долго не смолка­ли аплодисменты.

Я тоже сочинил пару стихов и отнес их на рецензию папе, которому произведения не понравились. Огорчение и досада недолго терзали новоиспечённого поэта.

В театр им. Моссовета нас влекли замечательные спектакли с участи­ем великолепных артистов Ольги Викланд, Михаила Названова, Бориса Оленина и др. Запом­нилась «Творческая встреча» с легендарным Михаил Жаровым в зале педучилища и концерт куплетиста, мастера политической сатиры Ильи Набатова, будущего Народного артиста республики и Лауреата Сталинской премии.

Находилось также время для чтения. Не уверен, что поглощались только шедевры русской и зарубежной классики. Чаще всего передавали друг другу книжки, прославляющие отечественных полководцев, отважных путешественников, кори­феев науки и новых героев-защитников отечества: лётчиков, разведчиков, партизан.

Мальчишки использовали малейшее, улучшение погоды, чтобы поразмяться на воздухе. Любили бег, прыжки, чехарду и футбол, конечно. Мне доверяли охрану ворот, я делал это старательно, но, увы, не всегда удачно из-за полного отсутствия таланта.

Мои спортивные достижения связаны с гимнастикой, с той её разновид­ностью, что воспета великим бардом.

Последние пятьдесят лет я «в своей квартире»⁶ делаю упражнения с гантелями, тридцать минут по утрам, семь дней в неделю.

Часть третья. Якорь спасения

У кого так велик ум, чтобы хотя в неподвижном прошедшем обнять все факты и свесить их? И кто видел такое состояние, в котором бы не было добра и зла вместе?

Л.Н.Толстой «Люцерн»

На исходе зимы 1941-1942 наша большая семья стала обустраиваться. Бабушка разыскала своих подружек, которые тоже покинули родные края и вместе с детьми и внуками обосновались в Старом городе, снимая жилье у этнических узбеков. Там же подыскали комнатёнку для бабушки с младшей дочерью и её детьми.

А мои родители перебрались в посёлок Свинцового завода, поближе к работе. Папа поступил на завод №234 ещё в декабре, понимая, что не найти ему работу по своей сугубо мирной специальности книжника. Он начал карьеру тринадцатилетним парнишкой в уездном Бахмуте мальчиком на побегушках у купца второй гильдии, хозяина «книжно-писчебумажного» магазина.

Заводские кадровики послали его в отдел №6, который обеспечивал производство сырьем и материалами. Не без труда научившись разбираться в марках металла, сортах леса, цемента, красок, а главное, освоив методы выколачивания фондов на базах снабжения, он быстро поднялся по служебной лестнице до замначальника отдела.

Мама получила работу на том же заводе в должности архивариуса конструкторского бюро.

Папа устроил на “свой завод” и племянника Нёму учеником в модельный цех. Получив профессиональный разряд, парень успешно работал на «трудовом фронте» до призыва на военную службу весной 1943 года. С войны он, как и его отец-солдат, не вернулся, погиб в том же 1944.

Сестра-Фаня заканчивала Учительский институт и поселилась в общежитии с целью экономии времени и сил.

А мне пришлось до конца учебного года курсировать ежедневно пешком между новым домом и школой, преодолевая по четыре-пять километров в один конец. Сдав экзамены, я перешёл в шестой класс. Уровень “академической успеваемости” говоря по чести, снизился у меня по сравнению с довоенным⁷, в рядах круглых отличников не пришлось побывать больше никогда.

Между тем, встречи с школьными друзьями продолжались, хотя и нечастые. Я отправлялся к ним проторенный маршрутом ранним утром, пока не сильно припекало солнце. На обед нёс в авоське хлеб, одну-две картофелины, соль и что-нибудь из ранних овощей-фруктов (лук, редиску, урюк или яблоки). Утренний домашний завтрак тоже был нехитрым: кусок хлеба с молоком, которое получал в кредит у квартирной хозяйки, державшей захудалую бурёнку. Возвращался ближе к вечеру, успевая к приходу родителей, работавших допоздна, приготовить семейный ужин, меню которого не отличалось сложностью и многообразием. Это был постный суп либо борщ, а с появлением молодого картофеля, «фальшивое жаркое» с луком, поджаренным на хлопковом масле, изредка готовилась каша и омлет из американского яичного порошка, когда его выдавали в ОРСе (Отделе рабочего снабжения) завода по “Заборным книжкам”, вместо “мяса/рыбы”. С тех давних пор меня влечёт поварское искусство. В условиях общества изобилия только опасность ожирения заставляет ограничиваться приготовлением простейших малокалорийных блюд.

Во время одного из визитов мы с товарищами так увлеклись, что не заметили надвигающихся сумерек. Я заторопился, чтобы добраться восвояси засветло, ибо брести по неосвещённой дороге за городом, было страшно.

При обсуждении создавшейся ситуации большинство нашей компании склонилось к тому, что мне целесообразно заночевать в гостях. От приглашений на ночлег не было отбоя. Особенно заманчивым показалось предложение капитана школьной футбольной команды старшеклассника, который выделялся своей эрудицией, хорошо развитой мускулатурой и наличием рыжеватых усиков на скуластом бледном лице. Он жил в не очень большом и малопривлекательном доме за высоким забором. Достопримечательностью этого строения был чердак, который, пожалуй, правильнее назвать мезонином, а еще точнее мансардой, потому что, по рассказам юного наследника владельцев, использовался для жилья, а не только хозяйственных целей.

Наш футбольный вожак любил поговорить о своём отце – генерале инженерных войск, всякий раз упоминая о том, что его парадная форма хранится в специальном шкафу на чердаке, помещение которого полностью находится в распоряжении сына.

Возможность переночевать в просторной мансарде перспективой полюбоваться генеральским мундиром, а улыбнись удача, то и пощеголять в сказочном наряде пусть только миг, хоть кого толкнёт на совершение опрометчивого поступка.

Тем временем сгущалась темнота и стали исчезать не только очертания предметов, но и гостеприимные доброхоты один за другим, а в числе первых сиганул генеральский отпрыск. Никого не осталось кроме Алика Мажбица.

– Пойдём, – сказал он. – Попросим маму разрешить тебе переночевать у нас. Не мешкая, мы отправились в сторону больницы, вблизи которой он жил. Родители Алика были врачи. Отец служил в одном из госпиталей в их родном городе на Неве, которому «перестройщики» вернули имя, полученное при основании – Санкт-Петербург, а мама трудилась в глубоком тылу.

Докторская квартира помещалась в неказистой пристройке к бараку, но показалась мне шикарной. Подкупала идеальной чистотой и порядком передняя, дальше которой обычно названных гостей не пускали. Запомнился почему-то рукомойник, окрашенный серой краской и вычищенный до блеска таз из оцинкованного железа под ним, поразило также электрическое освещение, от которого порядком отвык.

Ждать маму Алика пришлось недолго, она вышла стремительно, ошеломляя довоенным запахом изысканных духов. Потрясающим был также её наряд: не то халат, не то капот из шёлковой ткани яркой окраски.

Первым делом был тщательно собран анамнез⁸, включая данные о перенесенных заболеваниях и проведенных профилактических прививках. После чего осмотрев намётанным глазом мою не больно внушительную фигуру, она молча удалилась во внутренние покои, прихватив с собой сына.

Алик тут же вернулся, держа в руках старое рыжее драповое пальто, оказавшееся главной составной частью моей импровизированной постели, которую мы с другом соорудили в свободном углу сеней.

Я улегся, не медля ни одной минуты, заснул быстро, как и положено здоровому подростку. Спал крепко, но проснувшись на рассвете, ощутил непреодолимую тягу к родному дому и ушёл, не простившись, как оказалось навсегда.

Один мудрый “рентгенолог человеческих душ” напомнил мне как-то, что нередко люди, получившие поддержку в тяжёлый час, потом сторонятся тех, кто протянул руку помощи, избегая повторных переживаний, увязанных собственной роковой ошибкой, просчётом или унижением.

Ташкент – Нью-Йорк

1992 – 1997 – 2006

——————————

¹ Донбасс (Донецкий каменноугольный бассейн) расположен на Юго-Востоке Украины и частично в Российской Федерации (Ростовская область) обладает крупными запасами каменного угля. Развита чёрная металлургия и машиностроение, Осенью 1941 года Донбасс был оккупирован немецко-фашистскими войсками. Изгнание захватчиков из Донбасса было завершено в сентябре 1943 года. Энциклопедический словарь, 1955

² Малая родина нашей семьи. Предки по отцовской линии происходили из села Андреевка, Бахмутского уезда, Екатеринославской губернии.

³ Дола (казах.) – поле.

⁴ 3десь было место ссылки прогрессивной интеллигенции, как во времена царизма, так и при советской власти.

⁵ Напомним только знаменитый плакат «Папа, убей немца!»

⁶ Цитата из песни В. Высоцкого «Утренняя гимнастика».

⁷ Очень долго в любом деле довоенный уровень оставался точкой отсчёта.

⁸ Совокупность сведений, полученных при медицинском обследовании путём опроса самого обследуемого и (или) знающих его лиц. Энциклопедический словарь медицинских терминов. Москва, Издательство «Советская энциклопедия», 1982.

Источник