Ностальгия

До сердечной тоски полюбил амстердамский район с экзотическим названием «Гусиные лапки». Всё тут напоминало Россию. Чахлые березки-осинки. Пруд с гусями-утями. Мрачноватые, из ржавого кирпича, двухэтажные дома для афропереселенцев.

Да-да… Сердце щемило. Ностальгия. Почти по Тарковскому.

Антон доставал из авоськи две бутылки «Агдама», прикупленного здесь же, в городе на дамбах, в русском магазинчике «Нечаянная радость», расположенном рядком с православной церквушкой святителя Николая.

Как же он, горемыка, оказался на чужой земле, без права возвращения на отчизну?

Карьера Антона Борзова поначалу новогодней шутихой взмыла под облака. Подумать только, в мальчишеские 30 года, голландский дипломат. Он, он! Недавно еще гонявший голубей на Чистых Прудах.

В 35 его звезда, ослепительно вспыхнув, позорно закатилась.

Антоша наливал до края пластикового стакана терпкий портвейн. Рывком выпивал. Первая чарка летит, как водится, соколом.

Рай прокатывался от желудка к мозгу.

Итак, из блистательного чиновника он превратился в заурядного алкаша, метущего метлой из ивовых прутьев посольский дворик.

Вся байда началась с барышни Таты Шнырь, десантировавшейся из Винницы покорять квартал «Красных фонарей».

В одном из хрустальных окон этого содома и гоморры Антон увидел хохлушку с божественной грудью. Антоша был воспитан на высокой русской литературе, сразу же вспомнил нравоучительный роман «Воскресенье» Льва Толстого.

«Девушку надо спасать!» — до мозжечка охолонуло.

Через месяц Борзов и Шнырь обвенчались в церкви святителя Николая.

Тата почему-то решила взять двойную фамилию — Шнырь-Борзова.

— Детка, это глупо! — мрачнел Антон. — Будто провинциальная водевильная актриса.

— Но-но! Я дворянских кровей. А вот зачем ты мне подарил швейную машинку «Зингер», даже не знаю.

— Вспомни роман «Что делать», Николая Чернышевского. Гулящая девушка там стала строчить кружева.

— Фи! Я, прежде всего, женщина, а не швея-мотористка.

— Да ведь ты стояла Магдалиной у борделя.

— Обстоятельства непредвиденной силы. Забудь!

Сидя в своем заветном закутке у камышей с «Агдамом», Антон увидел диковинное. По берегу пруда шел лысый босой гражданин с толстой витой свечкой. Одет с предельным минимализмом, хлопчатобумажные портки, роговые очки.

— Господи, помилуй! — тихонько подвывал незнакомец.

Заслышав родную речь, Антоша вскочил с обросшего мхом камня.

— Брат мой! Русак?

Очи свеченосца сверкнули:

— Некуда мне деться от хомо сапиенсов. Особливо русских.

— Ша! Видимо, с тобой такая же беда, что со мной.

Борзов лапидарно поведал о постигшем его моральном и материальном кризисе.

Пришелец протянул стальную ладонь:

— Отставной кремлевский нанотехнолог, Игнатий Кутузкин.

— Каким макаром в городе на дамбах? Отпуск?

— В изгнании.

— Ну?!

Игнатий оказался креативным создателем устройства «Антикоррупционный писк». Созданным по аналогии с «Антикрысинным писком». Действие конструкции превзошло все ожидания.

— Уши мздоимцев какие-то другие? — сплюнул Антон.

— Барабанные перепонки настроены на особую волну. Как радиостанции FM диапазона. Так вот, побежали орды. Опустел Кремль. Впереди всех летел кувырком сам президент РФ. Меня и поперли.

— Хорошо не законопатили в Матросскую Тишину.

— Предложили на выбор, либо солнечная Монголия, либо блудливые Нидерланды. Надо было, конечно, мотнуть в Монголию. Все ближе к России. В Амстердаме небо не то. Чужое небо. Ну, а теперь мне еще раз, не тая ничего, расскажи как оказался в этом проклятом Богом месте.

Босой россиянин участливо внимал. Потер острый кадык.

— О ностальгии просек. Сам такой же. Тату любишь?

— Избил всего раз.

— причина?

— Швейную машинку «Зингер» снесла на помойку. А сама пошла в квартал «Красных фонарей». Хочет, мол, дарить людям простую радость.

— Шалава! Скрутили тебя за семейный дебош?

— У них это живо. Оказался в голландском обезьяннике. С педиками и героиновыми торчками.

— Реакция президента РФ?

— Поперли меня из блистательных дипломатов в чмошные дворники. Почти таджики. Хотя я русак по крови.

— Грустная история… — Игнатий пошевелил посиневшими от холода пальцами ног.

— А то…

— Давай, знаешь, вместе вокруг пруда ходить. С витой свечой?

— Зачем?

— В ожидании божественного преображения.

— Попробовать можно. Хотя босым ходить не хочу. Слабовата дыхалка. Буду в китайских кроссовках.

— Лады. Свечек у меня прикуплен целый корабельный ящик.

Посмотрели на черную утку, что была на траверзе с ними. Птица чего-то ждала. Наверное, хлеба.

Антон сунул руку в походный рюкзачок, достал русскую ситную краюху, отломил, бросил.

Утка все сожрала, защелкала крыльями, а потом и говорит на идеальном русском:

— Харэ, ребятки, бузить! Хотите избавиться от ностальгии? Поменьше водки жрите.

— Вот оно! — побледнел Игнатий. — Тайный знак…

— Кря-кря! Пишите президенту РФ слезное письмо. Киньтесь в ножки.

— Пошлет нас на три буквы, — бурно сглотнул Борзов.

— Не пошлет. Пишите!

Утка побежала по воде, взрывая лапками гладь, встала на крыло, сгинула за горизонтом.

Отставной кремлевский нанотехнолог по первому образованию оказался зоологом. Подсказал идею. Письмо написал бок о бок, сидя на панцирной кровати в дворницкой сторожке.

Поставили точку. Игнатий смахнул со лба бриллиантовый пот.

— Антоша, я что-то не вижу твой супруги.

— Умотала в Воронеж. К маме Фекле. Яблоки там у них уродились. В речке раки с мой локоть.

— Не трави душу. Люблю Россию. Давай еще раз перечтем.

Концепция послания отталкивалась от лабораторного опыта.

В вольер с пятью обезьянами помещали шест со связкой сочных бананов. Как только макаки пытались схватить лакомство, их окатывали из пожарного шланга ледяной водой. Операции повторяли трижды. Сидельцы утрачивали всякий интерес к связке.

Затем одну макаку изымали, подсаживали свежую. Та сразу устремлялась к бананам. Сокамерники кидались ее кусать и бить. Обезьяна, понятно, утрачивала интерес к яству.

Так из вольера изымали всех обезьян, обданных ледяной водой. Подсаживали свежих. Фрукты больше никого не интересовали.

— Бананы — это символ свободы! — облизнулся Игнатий.

Антоша дернул балалаечную струну:

— Президент поймет?

— Надеюсь… Он, вроде, не глупый мужик. Надо окатить русаков ледяной водой. В фигуральном плане, ментальном. Тогда они перестанут буянить, с требованием глупой свободы.

Борзов наигрывал «Вечерний звон». Играл он с блеском. С красным дипломом закончил консерваторию им. Скрябина.

В сердцах оборвал струну:

— Как же россиян окатят ледяной водой? Пусть даже метафорически?

— Струя должна быть нанотехнологична.

— Не догоняю.

— Спецы с Лубянки докрутят.

— Ну, конечно!

Письмо ушло.

Вечером Игнатий протянул Антону новенькую домру.

— Играй на ней. Все-таки четыре струны — не три. Звук сочней, ярче.

Президент Юрий Абрамкин позвонил сам. Лично!

— Предложение ваше бредовое, — с левитановской отчетливостью произнес он. — Вы что там, в Амстердаме, перепились? Пол сменили?

— Ни боже мой! — в трениках с золотыми лампасами в струнку застыл Борзов. — Нам посоветовала прудовая утка.

— Перенюхали кокса?

— Черная утка! — выхватил трубку Игнатий Кутузкин. — В районе Гусиных Лапок. Там березки-осинки. Как в Новых Черемушках. Пили только «Агдам».

— Утка говорила по-голландски?

— На чистейшем русском. С новгородским прононсом.

— Сидите на месте. Буду.

Юрий Абрамкин прилетел инкогнито. Характерная деталь — в посольскую сторожку вошел в маске Буратино, из нагрудного кармана бумазейной курточки торчал золотой ключик.

Антон от испуга схватил домру, сыграл пару аккордов похоронного марша Шопена.

— Не до минора, — прошептал президент, сорвал с себя носатую маску. — Ага! На алконавтов вы не похожи.

Вынул из кармана золотой ключик. Щелкнул. Появился огонь. Закурил сигарету «Друг».

— Мы такие… — приосанился Игнатий Кутузкин. — В адеквате.

Антон преданно перекатил желваки.

— Жену зачем бил? — президент скосился голубым глазом на Борзова.

— Шарахнулась стерва в блядство.

— Бывает… Приходила ко мне. Кинулась в ноги. Требует для тебя высшей меры. Мол, посадите его публично на Красной площади на кол. Или живьем в крутой кипяток.

— Не наши методы, — побелел Антоша.

— И я ей о том, — президент взял домру, погладил деку. — Домру люблю. Сам когда-то учился, да все позабыл. Кроме «Собачьего вальса» ни шиша не помню.

— Я научу, — подмигнул Антон.

— Не время! Ведите на пруд. Показывайте свою заповедную утку.

Президент РФ в районе Гусиные лапки очутился в маске Буратино. Антон и Игнатий в чем были, русские тельняшки, китайские пуховики. Антоша прихватил, понятно, домру.

Сели рядком, что молочные братья. Откупорили портвешок «Агдам». Юрий Абрамкин закурил сигареты «Друг». Борзов с Кутузкиным затянулись «Примой».

— Значит, почитаешь всех русаков за макак, — скосился на отставного нанотехнолога Абрамкин.

— Это факт! Научный. Я об обезьяньем опыте.

Антон заиграл на домре «Катюшу». Запел пронзительно:

— Выходила на берег Катюша. На высокий берег, на крутой…

И утка появилась. Точнее, не утка. Два черных лебедя. Ой, много лебедей.

Они взмахнули крыльями и вышли на берег. Ударились оземь и превратились в известных фигурантов Болотного дела, зверски замученных под Колымой.

Юрий Абрамкин нервно поправил нос Буратино:

— Где черная утка?

— Вели слово молвить! — заголосили новообращенные лебеди.

— Говорите.

— Пусти нас на родимую землю. Не будем бузить.

— Иногда они возвращаются… — сплюнул Антоша.

— Возвращайтесь. Прощаю, — прохрипел президент. — Только помогите усмирить дебильные орды.

— Не вопрос.

— Выходила на берег Катюша! — с вызовом запел Антон.

Лебеди-люди, Кутузкин с Абрамкиным радостно подхватили:

— На высокий берег, на крутой…

Артур Кангин
kangin.ru