Николай Толстиков. Рассказы

ЧЕСТНОЕ СЛОВО

В конторе жилкомхоза, где работал мой отец, как и во всяком порядочном советском заведении, имелся «красный уголок». Обычно эта просторная комната с обклеенными плакатами и портретами вождей стенами, с бюстом Ильича из папье-маше в переднем углу, была под замком. Простые работяги вместе с детьми допускались сюда только раз в году на новогоднюю елку; в другие же праздники здесь устраивало «корпоратив» начальство. Из простолюдинов присутствовал  один гармонист, и то по совместительству — подхалим. Вдруг кому-то под водочку попеть и поплясать приспичит.

Однажды местный профсоюзный деятель раздобыл где-то биллиардный стол. Его, с набором шаров, установили посреди «красного уголка». Вот только катать шары по изумрудно-зеленой поверхности охотников из конторских клерков почему-то не нашлось. Так бы и простаивало без толку приобретение, кабы мы с дружками о нем не пронюхали. Все «свои»: один — сынок кассирши, другой — мастера; ключ мой папашка дал нам без проблем.

И принялись мы в каникулы каждый день киями шары гонять. Конечно, часто не попадали они куда надо, слетев со стола, с грохотом катились по полу под суровым ленинским взглядом, но ведь какое это развлечение для пацанов!

Не сразу мы заметили, что из-за приоткрытой двери за нами наблюдает пожилой инвалид младший бухгалтер Власов. Он понял, что его «засекли», прокашлялся деловито и, плотно притворив за собой дверь, проковылял к нам, постукивая клюшкой. Его что-то явно мучило, но нам-то, малолеткам, состояние сие — похмелье — еще было неведомо.

Он остановился возле бюста Ильича, посмотрел заговорщически на нас, приложил палец к губам.

— Мужики, вы меня не выдадите?

— Нет, конечно! А что?!!

Бухгалтер взял полый бюст за уши, отставил в сторонку, и  под ним обнаружились початая бутылка водки, «хрущовский» стакан и надкушенный соленый огурец.

Эх! Бледные щеки страждущего порозовели, в хитрых глазах блаженство затеплилось. Ожил человек!

— Вот, клянитесь перед дедушкой! —  он кивнул на водруженный на место бюст. —  Вы же пионеры? Дайте честное слово!..

И дали.

Уж страны давно той нет, а так и не узнали наши родители о тайнике старого бухгалтера.

ПОРЧА

Цыганка подстерегла Владлена в узком проходе между глухой боковой стеной вокзала и пивным ларьком. Сидела-посиживала на пустом ящике, старая, сморщенная, в темной одежде. За бомжиху привокзальную посчитал бы ее Владлен только так, прошел бы с брезгливым видом мимо. Но карий глаз ее из-под седой пряди волос успел уже молниеносно обшарить Владлена с ног до головы, вперился в мужика пристально. И коричневая, ковшиком, ладошка выскочила ему навстречу:

— Подай для ребенка десять копеек!

— Что так мало-то?!

Владлен хмыкнул, нашарил в кармане горсть мелочи, высыпал цыганке на ладонь.

Старушонка подпрыгнула шустро и вовсе встала на его пути, перебирая в своих скрюченных пальцах перед его носом закопченную дочерна монетку.

— Ай, золотой-кудрявый, вижу порчу на тебе! Нескладно живешь, женщинами позабыт, позаброшен… Давай я с тебя «сглаз» сниму?!

— Дорого ли, старая, возьмешь? — скорчив нарочито заинтересованную рожу, усмехнулся про себя Владлен: знаем, дескать, ваши цыганские штучки.

— Ой, милый, ничего не надо…

Цыганка скользнула мимолетным взглядом по руке Владлена, на всякий случай засунутой в карман брюк и комкающей в ладони пару сторублевок.

—  Сама подарю тебе вот эту «черную» копеечку! Пойдешь домой и через плечо брось ее на дорогу позади себя. Вот только брать ее голыми руками нельзя, не поможет, надо обязательно в бумажку завернуть.

Где ж бумажку вот так сразу возьмешь? Владлен похлопал себя по карманам, удрученно посмотрел вокруг: асфальт недавно деревянной лопатой дворник проскоблил, чисто.

— Давай мы ее в деньгу бумажную завернем? — пришла на выручку цыганка, внимательно проследив за тем, как Владлен лапает пустые карманы. —  Убирать ее обратно мне ведь нельзя. Несчастье может случиться с родным твоим человеком.

Владлен сразу же представил своего старого и больного отца в маленьком городке, куда он ехал на вынужденные «рождественские каникулы» — на работе  случился простой.

— Червончик-то хотя найдется всяко? А?

Заворожено глядя на мелькавшую в пальцах старухи монетку, Владлен вытащил из кармана «сотенную» и послушно протянул ее цыганке. Чего уж там мелочиться!

— Вот беда еще, дорогой человек, не могу я ее сама тебе передать. — ворковала цыганка, завернув монетку в купюру. — Вот она это сделает!

Откуда-то сбоку выкурнула молоденькая цыганочка.

— Только надо опять в бумажку завернуть!

Из «бумажек» у Владлена оставались еще две сторублевки. Сначала потребовалась одна, а для того, чтобы цыганочка могла ему монетку передать, и другая.  Но молоденькая сжала перед владленовым носом кулачок, дунула на него, распрямила ладошку — пусто!

Пока Владлен оторопело разглядывал чистую ладонь, куда-то порскнула старуха, ровно сквозь асфальт провалилась, а молодайка, напоследок подмигнув жгуче-черным глазом, повернулась, прошелестела своими разноцветными юбками к толпе пассажиров на перроне и затерялась там.

Владлен стряхнул, наконец, с себя какой-то странный морок, будто полусон, проводил беспомощными глазами цветастую косынку в людской толчее, но следом не бросился, не закричал на мошенницу. Ну не смешно ли: здоровый, не шибко еще пожилой мужик за цыганским бабьем гоняется! И к тому же военный летчик, хоть и бывший.

Леший с ними, пусть живут, жаль только, что на пару «поллитровок» пропало. Ничего, перезимуем!

Ладно, хоть билет заранее был куплен: автобус вот-вот отходил.

Странно, но соседкой Владлена оказалась Ольга-библиотекарша. «Е-мое, а ведь и не постарела нисколько!» — то ли восхищением, то ли с удивлением подумал Владлен, пристраиваясь робко на сидение рядом с ней.

Оставалась вот эта дурацкая робость до сих пор…

Ольга была старше Владлена на целых семь лет; он, когда стал за ней бегать, только что школу закончил и мотался пока без всякого дела. Ольга же выдавала книги в городской библиотеке, куда Владлен заглядывал часто, читать от любил. Потом и вовсе из библиотеки бы не вылез…

Ольге не один год крутил мозги заезжий хлыщ из районной газетенки, но не женился на ней, смылся куда-то. Ольга, бедняжка, от расстройства даже в больницу слегла, потом в библиотеке своей сидела подавленная, бледная, с затертыми докрасна глазами.

Вот Владлен и стал таскаться за ней. Только выходило это у него как-то неловко: то полдня он рылся в книгах, краснея и пышкаясь, время от времени что мало вразумительное спрашивая у Ольги, то, подкараулив ее после работы, с сосредоточенно-серьезным видом, молча, плелся следом, провожая до дому.

Ему бы, может, девку-то обнять, приласкать, с хлюстом прежним наверно у нее всякое бывало, но над нескладным, долговязым, страдающим от застенчивости, Владленом не зря девчонки-ровесницы подсмеивались: дескать, и подойти-то даже толком к ним не умеешь, не то что за что-то ухватить. А тут — еще и строгая учительская дочь, не юная тебе шалава, а девушка взрослая, начитанная.

Ольга и не брела с Владленом по улице нога за ногу, припускала домой торопливо, стыдясь, видно, встречных знакомых: рядом ведь не вышагивал, как прежде, под ручку франт пригалстученный, а переваливался неловко вчерашний десятиклассник, пустое место. На крыльцо — и до свидания!

Так и уехал с подачи дядюшки-военкома Владлен в летное училище. Потом, наведываясь в отпуск, в щеголеватой летной парадной форме, под руку с молодой женой он, прогуливаясь по улочкам Городка, встречал иногда Ольгу.

Та с прежней насмешливо-снисходительной улыбкой поглядывала на его лихо  заломленную на затылок фуражку с «орлом», молча кивала издали.

— Кто это? — спросила однажды жена.

— А-а…

С женой вскоре разошлись, сколько потом у Владлена было женщин — спросили б чего полегче, но на пенсии, дома у отца в Городке, насчет женского пола как обрезало. Хлынули было на «свежачок» местные жрицы и матроны, но тут же двор стали оббегать, даже распоследние шлюхи и те. Да и без летной формы стал Владлен похож на обычного деревенского мужичка, разве только что поаккуратнее одетого.

Может, и сам он был виноват в непопулярности у дамочек, захотелось ему, видите ли, такую, чтобы проснувшись по утру, вздыхала умиленно и тревожно:

— Прости меня, Господи…

Но где такую возьмешь? Днем с огнем сыщешь ли?..

А Ольга, сидя сейчас в автобусе с Владленом рядышком, приветливо улыбалась и, пытаясь заглянуть ему в глаза, говорила о чем-то без умолку. Смысл слов ее до замороченного цыганками ума Владлена доходил туго, Владлен лишь тупо кивал ей, отвечал невпопад.

Ольгу, наконец, укачало в быстро мчавшемся по трассе автобусе, она замолчала, задремала, приклонив доверчиво голову Владлену на плечо.

Он боялся пошевелиться, в недоумении поминая цыганок:

— Неужели это все они наворожили?..

ПОЧТИ СВЯТОЧНАЯ  ИСТОРИЯ

Дядюшка мой Паля был не дурак выпить. Служил он на местной пекарне возчиком воды и, поскольку о водопроводах в нашем крохотном городишке в ту пору и не мечтали даже, исправно ездил на своем Карюхе на реку с огромной деревянной бочкой в дровнях или на телеге, смотря какое время года стояло на дворе. Хлебопечение дело такое, тут без водицы хоть караул кричи.

Под Рождественский праздник в семье нашей запарка приключилась. У мамы суточное дежурство в детском санатории, а у папы какой-то аврал на работе. Как назло. Они ж со мной, годовалым наследником, по очереди тетешкались. Сунулись за подмогой к тете Мане, жене дяди Пали; она, случалось, выручала, да запропастилась опять-таки куда-то, к родне уехала.

Дома лишь дядя Паля, малость «поддавши», сенцом своего Карюху во дворе кормит.

— Какой разговор! — охотно согласился он, когда родители мои пообещали ему по окончании трудов премию в виде чекушки. — Малец спокойный, не намаесси!

На том и расстались…

Соседи потом рассказывали, что, понянчившись некоторое время, дядя Паля забродил обеспокоено по двору, потом запряг в дровни Карюху, вынес сверток с младенцем.

— Это ты куда, Палон?! — окликнул кто-то из соседей.

— Раззадорили вот чекушкой-то… И праздник опять же, — скороговоркой ответил дядя Паля, залезая на передок дровней с младенцем на руках и в надвигающихся сумерках чинно трогаясь в путь.

Родители пришли за мной поздно вечером, и каков, вероятно, был их ужас, когда они увидели, как из дровней соседи за руки и за ноги выгружают бесчувственное, покрытое куржаком инея тело дяди Пали и влекут в дом.

— А где ребенок?

— Что за ребенок??

Карюха дорогу домой знает, дядю Палю сам привез: что человек тебе, только не говорит. А дядя Паля молчит, как партизан на допросе, только мычит невнятно да глаза бессмысленные таращит.

Эх, как все забегали, заметались!..

В это самое время, ближе к полуночи, на пекарне бабы готовили замес. Пошли в кладовку за мукой и вдруг услышали плач ребенка. Те, что постарше, суеверно закрестились: «Свят, свят, свят…», а помоложе, полюбопытнее прислушались и обнаружили младенца в ларе с мукой.

Тетешкали и долго недоумевали: откуда же чудо-то явилось — хорошенькое, розовенькое, пока не вспомнил кто-то про дядю Палю, видали, дескать, его в качестве няньки. А дальше бабье следствие двинулось полным ходом: с мужиками-грузчиками дядя Паля тут, возле кладовки, свой законный выходной и заодно праздник отмечал. Стал раскручиваться клубочек…

Родным находка такая в радость, рождественский подарок! Об истории этой до сих пор в городке вспоминают, узнают все — много ли я в жизни мучаюсь, маюсь, раз в муке нашли. Только об одном хроники умалчивают: как и чем был премирован мой бедный нянька дядя Паля, это осталось семейной тайной.

г. Вологда

Публикация подготовлена Семёном Каминским.