НИКОГДА. Рассказ второклассника из цикла «Исповедь советского ребенка»

Татьяна Шереметева – из Москвы. После окончания филологического факультета МГУ поступила на работу в В/О «Международная книга», работала в Швейцарии, после этого, пятнадцать лет – в международном корпоративном бизнесе. Последние годы живет в Нью-Йорке. Член Американского ПЕН-Центра. Член Международной Гильдии Писателей. Более ста пятидесяти публикаций в литературных журналах России, Украины, Белоруссии, Германии и США. Многократный победитель и финалист различных литературных конкурсов. Участник литературного интернет-проекта «МК-Сетература» газеты «Московский комсомолец». В 2013 г. в издательстве «Za-Za Verlag» вышла книга «Посвящается дурам. Семнадцать рассказов». 

У моей мамы большие неприятности. Осенью на нашем столе в большой комнате часто стояли цветы, потом они стали появляться все реже, потом какой-то букет засох, а теперь в эту вазу дедушка складывает разные квитанции. Говорит, чтобы не забыть вовремя заплатить. Бумажки некрасиво торчат во все стороны, но мне это нравится гораздо больше, чем те розы. И дед с бабушкой тоже так думают. Я знаю. Однажды дед сказал: «Ненавижу эти цветы. И его ненавижу», а бабушка прибавила: «Женатый человек, и чего увивается…»

Им кажется, что я не слышу. И когда они на кухне вдвоем разговаривают, и когда я уже сплю. А я на самом деле не сплю, а слушаю. Вернее, подслушиваю. Мне же нужно знать, что у нас происходит.

Мама приходит с работы очень поздно. Она по вечерам получает второе образование. Я все хочу ее спросить, почему это второе образование? Я знаю, что когда я родился, она уже училась в институте, а перед этим в школе. Значит, два образования уже есть. А это образование, из-за которого мы теперь совсем не видимся, значит, – третье? Мне совсем не нравится, что мама пошла учиться. Вечером она приходит, когда я уже сплю, а утром уходит на какие-то курсы от работы, когда я еще сплю. И если мне что-то нужно ей сказать, я пишу ей записки. Так получается очень часто. Ну, например, я прошу ее поднять меня пораньше, чтобы нам повидаться, пока она еще не ушла.

Пишу, что если я буду сопротивляться, она бы подергала меня за ногу. Для того чтобы было понятней, я обычно рисую еще картинки. Ну например, когда меня надо разбудить пораньше, я изображаю, как лежу и как мама должна меня разбудить.

Еще внизу под картинками я всегда рисую ей сердца. Мама обычно смеется и мои записки целует, а про сердца говорит, что они у меня похожи на попу. И тоже их целует. А меня прижимает к себе и говорит, что я ее счастье.

Я больше всего люблю вечера, когда мама не учится. Мы ложимся спать, я немножко жду, потом на всякий случай ее предупреждаю: «Мама, ты ужасно вредная, и я иду к тебе». И быстро перепрыгиваю к ней на диванчик. Наши диваны стоят рядом, мой – у левой стенки, а мамин – у правой, и перепрыгнуть к ней мне очень легко.

Сначала мама выпихивает меня, и мы возимся, а потом она начинает слушать. Мне надо рассказать ей свои главные тайны. Поскольку это тайны, я рассказываю их шепотом маме на ухо. Она хохочет и говорит, что у нее ухо от меня уже мокрое. Ну, как еще рассказывать, я не знаю. Ведь это же тайны.

Наш дед в такие моменты всегда заглядывает к нам. Он оставляет свет в коридоре, пристраивается на краешке маминого дивана и сидит с нами, хотя нам всем тесно. Но на соседний диван пересаживаться не хочет. Говорит, что ему и так хорошо. Мы вместе говорим о разных вещах, дед гладит меня по голове и, как говорит бабушка, «тает». Он может так «таять» долго, пока бабушка не призывает нас к порядку. Она говорит, что завтра всем рано вставать и что деда от нас «оттащить невозможно».

Бабушка заходит к нам в комнату на минутку и начинает слушать, о чем мы говорим. Очень скоро фартук на ее животе начинает подпрыгивать – бабушка смеется, потом тоже подсаживается к нам, и мы начинаем шутить и смеяться все вместе. И так иногда хохочем, что мне даже в туалет приходится бегать, чтобы не описаться. Ой! Ничего, что я так сказал?

Когда мы вот так, все вместе – на мамином диванчике, мне кажется, что это наша лодка, и мы в ней куда-то плывем.

Бабушка у нас самая главная. Это мама так говорит. А дед – самый добрый дед на свете. Мы с ним любим сидеть на кухне, разговаривать и есть черные сухари. Их бабушка специально для нас делает. Дед говорит, что это лучше всех пирожных. Бабушка режет бородинский хлеб на маленькие кусочки, солит их и отправляет в духовку. А потом мы пьем чай. Если чай сладкий, а сухари соленые, получается очень вкусно. Мама сахар в чай не кладет, говорит, что это для фигуры плохо. А нам, как считает наш дед, фигура не страшна, и мы пьем сладкий.

Больше всего я люблю быть дома. Раньше я даже не знал, что это так здорово.

Раньше мы жили с папой. И они с мамой часто ругались. На меня мама тоже кричала, потому что я на продленке плохо делал уроки, и мне становилось очень страшно. Она тогда была похожа на злую, лохматую собаку, и мне казалось, что она даже может меня укусить. Это была не моя мама. Она кричала на меня, потом плакала и просила у меня прощения, потом опять кричала и опять просила прощения. И я понимал, что это все-таки была она, только уже некрасивая. По ночам мама часто не спала, а ходила по кухне и выливала в туалет водку из бутылок. А утром папа кричал на маму, зачем она вылила его водку. И мне было жалко ее. Я же знаю, как страшно, когда на тебя кричат. Однажды я сказал им, что взрослые такие не бывают, потому что они все время ругаются. Мама встала на коленки и обняла меня, а папа был пьяный.

Я стараюсь не вспоминать то время. Тогда мама была другая. Мне кажется, что она даже не любила меня.

Однажды вечером она ушла в театр. А перед этим о чем-то спорила по телефону с бабушкой и опять кричала, что не может лишить ребенка отца и французской школы. А жизни у нее все равно нет. И что она тоже человек. И поэтому пойдет сейчас с тетей Мариной в театр. И что я уже большой и могу дома один посидеть. Бабушка в таких случаях говорит, что лучше совсем без отца, чем с таким отцом, и что пропади она пропадом, эта французская школа. Мама ушла в театр. Я сидел один, и мне было ужасно скучно и холодно. И я боялся, что придет папа. Потом опять позвонила бабушка, спрашивала, что я делаю и что я ел на ужин. Я сказал, что мама оставила мне сырники, и на всякий случай наврал, что я рисую. Потом я услышал, как бабушка сказала кому-то, что весь этот кошмар она моей маме никогда не простит.

Но это было давно. Я не люблю думать об этом. Когда мы переехали к деду с бабушкой, я даже сначала ничего не понял. Просто однажды в субботу мама сказала, что мы поедем к ним в гости. Я обрадовался, она собрала сумку, взяла мой портфель, и мы уехали. А здесь уже мама мне объяснила, что теперь мы будем жить все вместе. Я сразу спросил, а как же мой медведь, он же остался на старой квартире. Если бы я знал, я бы взял его с собой. И книжки, и мои альбомы. Мама пообещала, что все мне привезет. И действительно, медведь скоро тоже переехал к нам и теперь сидит на моей подушке. Я стал ходить в новую школу, а мама начала учиться в своей академии. Она говорит, что ей нужно очень много работать, чтобы купить квартиру, и что мы у дедушки с бабушкой на голове сидим. Зачем нам квартира, я совершенно не понимаю. У нас здесь есть своя комната, там наши диваны, и мой стол, и шкаф умещаются.

Мама очень изменилась. Она опять стала красивая, как раньше. Тогда я был еще маленький и часто спрашивал ее, почему она такая красивая.

А мама брала меня на руки, целовала, потом залезала носом мне под шею и глубоко вдыхала. Там у меня, оказывается, необыкновенно пахнет. Не знаю, я старался понюхать, но ничего не почувствовал.

Теперь мама добрая, она больше не кричит, и я ее совсем не боюсь. Наоборот, мне хочется ее защищать.

Однажды мы с ней поехали на Азовское море лечить мое горло. Мы никак не могли найти, у кого остановиться. Нам везде говорили, что комнат нет, все занято. Мама шла такая расстроенная. А я ее утешал и говорил, что мы обязательно что-нибудь найдем. И чтобы ей было веселее, даже обнимал ее за талию, хотя мне было очень высоко и неудобно. И все получилось, как я сказал. Одна старушка, Ефросинья Михайловна, у нее потом еще котята родились, нас приютила. Она нам предложила большую комнату, но предупредила, что там с нами два других человека будут жить. Мы согласились. На следующий день с нами стали жить еще две тети – одна молодая, другая старая. И мы так все подружились! По вечерам мама нам всем читала мою книжку. Мы спросили разрешения, и эти тети тоже стали перед сном слушать, как мама читает, и потом даже начали обсуждать эти истории. Вот так здорово мы жили.

Утром мы купались в море, а после ужина я возвращался на берег спасать медуз. Днем эти медузы плавали в воде, и все знали, что они, хотя и огромные, но совсем не кусачие, а наоборот, совершенно беспомощные. Зачем их каждый раз вытаскивали на берег, я не понимаю. Они лежали на горячем песке и умирали. Поэтому перед сном мы возвращались туда, и я оттаскивал медуз обратно в море.

Они были часто израненные и такие несчастные, что я, хоть и сдерживался, все равно плакал, а мама закрывала глаза рукой и все спрашивала Бога на небе, как же я буду жить. Потому что у меня нет никакого защитного слоя.

Но это было давно – летом.

А сейчас зима, у нас с мамой каникулы.

На нашей кухне каждый день очень вкусно пахнет, и в большой эмалированной миске под полотенцем лежат пирожки с капустой. А в стеклянной салатнице – плюшки с вареньем. И по вечерам мы все вместе пьем чай. А недавно у нас был Новый год. Это был необыкновенный праздник, наверное, самый счастливый день в моей жизни.

Утром мы с мамой с утра поехали в цирк. Там мы смотрели на жонглеров, клоунов и тигров. Мне больше всего клоуны понравились.

А потом мы пошли на рынок. Это был Центральный рынок, самый большой в Москве. Перед этим я дал маме честное слово, что не проговорюсь и нашу тайну не выдам. Она мне рассказала, что написала какую-то статью и что ей заплатили много денег – сорок рублей. И у мамы был план – сделать деду и бабушке сюрприз. Она спросила меня, как я – не против? Ну зачем она такие вопросы задавала? Сюрприз был такой: купить на рынке разных вкусных вещей и еще подарки к Новому году. Мы купили виноград, хурму, груши, какие-то еще фрукты и овощи. Вокруг было много народу, и все были веселые – и продавцы, и покупатели.

Я никогда не видел в магазинах такую красивую еду. Мама иногда приносит с работы что-нибудь вкусное – говорит, что это «Заказ». Но это бывает не часто.

А потом у старушки на выходе купили для деда толстые шерстяные носки, а для бабушки – пушистые варежки с красивыми снежинками и помпончиками.

Дома мы потихоньку в ванной все фрукты помыли, сложили на большой поднос и накрыли его чистой тряпочкой. Потом я отвлекал бабушку в большой комнате, а мама прятала поднос под моим письменным столом. А вечером наступил Новый год. И мы с мамой торжественно внесли наш поднос и подарки в большую комнату, где уже стоял стол с разной вкуснятиной.

По выражению бабушки, они просто потеряли дар речи от неожиданности. Дед сразу натянул носки на ноги, а бабушка все прикладывала варежки к щекам. Мы кормили деда с бабушкой фруктами и помидорами, и это было так здорово, что мне самому совсем не хотелось все это есть. Правда, потом меня уговорили, и я тоже съел две большие груши.

Теперь я мечтаю о том, что на следующий Новый год мама опять напишет какую-нибудь статью, и мы опять устроим дома сюрприз. А у меня в тот вечер появился друг. Его мама с бабушкой по ночам для меня придумывали. Они взяли мои старые ползунки, набили их чем-то мягким, потом пришили ручки и головешку. Глаза сделали из черных пуговиц. Бороду и усы – из моей старой шубы. У него жилетка из дедушкиного пальто и красная косынка из маминого пионерского галстука. У него даже есть маленькие сапожки. Это настоящий Морской волк, и мы решили, что теперь он будет охранять от бурь нашу семейную лодку.

А маму я всегда поздравляю сам. И каждый раз пишу ей о том, как люблю ее. И рисую большое сердце, пусть оно и похоже на попу. Это неважно. Мама ведь все понимает. Я хочу, чтобы в нашей вазе не было больше цветов. Никогда. Пусть лучше там лежат дедушкины квитанции.

Публикация подготовлена Семёном Каминским.