Невостребованный пафос Навального

Когда депутат Госдумы РФ Дмитрий Гудков и его команда публиковали разоблачительные материалы про собственность за рубежом народных российских избранников, это вызывало интерес.

И потому, что депутатский корпус с советских времен воспринимался по привычке прежде всего, как исполнитель воли власти. (Надо заметить, что и в постсоветской России постепенно деятельность Госдумы свелась к тому, чтобы возводить в ранг принятого закона то, что актуально с точки зрения руководства страны.)

И потому, что подразумевалось, что депутатам как-то не по чину брать. То есть, жить не только на зарплату свою, а и на некоторые бонусы и возможности, которые в современных отечественных реалиях открывает депутатский мандат.

Когда Сергей Пархоменко со товарищи доказательно указывал на тех, кто, скажем так, не совсем самостоятельно писали свои кандидатские и докторские диссертации, это тоже обращало на себя внимание. И потому, что к ученым людям нередко отношение несколько неодобрительное. (Достаточно вспомнить в качестве классического примера рассказ Шукшина «Срезал!»). И потому, что все, что связано с высшим образованием по разным причинам по сути так далеко от житейских интересов электората, что и доказывать тут нечего. (Возможно, на это рассчитана была быстротечность принятия закона о реформе РАН, но возник неожиданный сбой и кавалерийский набег на науку не удался.)

Конечно, кому-то было приятно, что нашли и назвали тех, кого назвали плагиаторами. Но не из любви к знанию, а просто так — приятно и душевно.

Однако, когда кандидат в мэры Москвы Алексей Навальный начал печатать тексты про квартиры дочерей другого кандидата на ту же должность и пока действующего, пусть и в статусе и.о. градоначальника, Сергея Собянина, это, пожалуй, не вызвало той реакции, на которую главный ныне оппозиционер России надеялся.

И это закономерно. Наверное, в Штатах, где Навальный учился несколько месяцев, появление в прессе таких сведений и доказанных фактов могло бы вызвать скандал, судебное разбирательство и тому подобных коллизий. Но, правда, при одном условии: если бы было доказано, что деньги, израсходованные на приобретение американской недвижимости заработаны нелегально, то есть, нечестным путем.

В России сложилось издавна такое мнение, что подобная щепетильность по отношению к чиновнику, человеку, который занял определенную позицию на иерархической лестнице государственного устройства, некорректна. Раз занял место, оказался в нужное время в правильном кабинете — имеет право. Более того, не может не брать мзду за свой непосильный и ненормированный по времени труд .

Со взяточничеством боролись и Иван Грозный, и Петр Первый, и цари, и советское правительство. Но — без должного успеха.

Петр, введший «Табель о рангах», предполагал, что тем самым упорядочить жизнь бюрократов. А на самом деле составил таблицу рейтингов чиновников разных классов, что помогало легко определять, кому и сколько надо давать и при каких ситуациях.

Уж на что при советской власти не говорили про коррупцию, но все знали, что она есть. И житейские вопросы решали только с помощью конвертиков с купюрами и подарков.

Парадокс: через сотню лет инициативу Петра Первого в сатирическом монологе повторил Аркадий Райкин. Он говорил о том, что при входе в каждое государственное учреждение надо повесить доску с фамилиями чиновников и дополнительными расценками за их услуги.

Достаточно вспомнить русскую литературу девятнадцатого века в прозе, поэзии и драматургии, чтобы осознать, что чиновник был тогда одним из главных героев литературы. (К слову, об этом я писал свой диплом на филфаке университета в конце семидесятых. И почему-то содержание его не слишком порадовало кафедру русской литературы, хотя и оценено было на «отлично».)

Разве не говорит Фамусов в начале грибоедовской комедии «Горе от ума»: «как не порадеть родному человечку?».

Разве Островский, известный пьесами про купцов и замоскворецких мещан, не написал «Доходное место», где герой вынужден делать выбор между честью и необходимостью кормить семью?

Разве не написал чуткий к жизни, даже болезненный в восприятии ее Гаршин рассказ о том, как где-то на юге из года в год снова возводили мол, а его постоянно смывало. И потому на очередное строительство выделялись громадные деньги, которые прекрасно распределялись между теми, кто их давал и теми, кто получал.

А эти заученные со школьных уроков литературы истории про так называемых «маленьких людей». В первую очередь Акакия Акакиевича Башмачкина из «Шинели» Гоголя и Макара Девушкина из «Бедных людей» Достоевского.

Нам учителя говорили и с их слов мы писали о том, что Башмачкин и Девушкин — несчастные люди. Но, может быть, смеялись над одним из-за его скопидомства ради покупки шинели и унижали другого за оторванную пуговицу их коллеги по службе именно потому, что оба не брали по чину взяток. Потому и жили впроголодь, будучи нищими до невероятия.

И вот что нам, воспитанным на данных примерах, которых много больше (миллион, наверное), что нам, пожившим в СССР по двойным, а то и тройным стандартам инвективы Навального о квартирах Собянина.

Мэр — это начальник города, главный городской чиновник. Работал до того на большом посту в правительстве России.

А потому — ему положено и квартиру хорошую иметь. И детей обеспечить всем необходимым, и лечиться при необходимости в Кремлевке, и госдачу иметь в красивом месте, и пользоваться иными льготами на постоянной основе.

Ну, чего тут удивительного или незаконного. Как говорят, «большому кораблю — большое плавание», «птице высокого полета — предельная высота».

Так что, неправильно выступил Навальный, обращая внимание на дочерей Собянина и их недвижимость.

Одно дело — собственность за рубежом или приворованный текст диссертации. Тут все понятно — чужое не бери и перед народом будь честен.

А квартиры — это же почти святое. Как их можно отобрать, как на их наличие можно замахнуться? Не по понятиям такое, не по нраву, читай, нашему менталитету.

Так что, Алексей Навальный с квартирами дочек, тем, что привлек к ним общественный интерес, дал лишку.

Чиновник за то и работает за своим столом, чтобы делать и свою жизнь, и жизнь своих близких лучше, богаче, краше. И любой на его месте поступал бы также в меру житейского опыта, хватки и напористости.

И потому вроде бы сильный удар противнику оказался у Навального смазанным, по касательной, что можно было бы предупредить, если не поддаваться горячке предвыборной кампании.

К слову надо заметить и то, что в России не особенно ценят новаторов и реформаторов. Достаточно вспомнить Сперанского и Столыпина, Герцена и Радищева, например. А из писателей — Державина и Салтыкова (Щедрина), которые прежде всего значились чиновниками высокого ранга, госслужащими, а уж потом — мастерами слова, литераторами.

И потому попытка задеть конкурента Собянину не помешала в избирательной кампании, а Навальному не помогла. Более того, вполне возможно, что даже несколько охладило пыл тех, кто хотел за него голосовать, потому что в Византии тоже может быть демократия, но ровно до тех пор, пока не затрагивает интересов государства и власти, стоящей на самом верху бюрократической лестницы.

Ну, так что ж? Как говорят, проехали!

Илья АБЕЛЬ

.
.
.