Ненужные люди

Мой маленький мартиролог

Вот, они снова стоят у подъезда. Точнее не стоят, а кучкуются. Трое-четверо, иногда пятеро и больше. Кодовой замок на двери им не помеха, они знают цифры, хотят — всегда зайдут. Захотят — выйдут. Сейчас им нравится стоять снаружи. Погода тихая, пока ещё не холодно. Чтоб замёрзнуть насмерть, надо не меньше, чем ночь на тротуаре проваляться. Один уйдёт — двое пристанут, или наоборот, закономерности никакой не видится.

Пьют или дешёвый портвейн в пластиковых бутылках, который теперь дешевле пива или разведённый спирт, этим круглосуточно торгует хозяйка на втором этаже в соседнем доме. Вот там и кодового замка нет при коридорной системе гостиничного типа. Покупка у неё из-под полы стала для них многолетней традицией, но и новые жаждущие всё время появляются. Хорошо одно — прежде жуткая вонь от самогонки стояла по этажам, не выветриваемая через выбитые окна подъезда, теперь же вместо него дрянной спирт, невесть откуда привозимый (а, почему, собственно, невесть, с Кавказа везут цистернами, с такой страны — Осетии), ни днём, ни ночью не переводится. Кодовый замок на дверь подъезда продавщица зелья и её подельщицы-соседки ставить не дают. Нельзя: покупатели грохотать ночью будут, заснуть людям не дадут. В милиции, то есть, полиции по-новому, знают, они же вездесущие! Получают регулярно свои проценты, как раньше за самогон, и плевать им на всё остальное. Ведь квартира не сгорела и даже не обкрадена, никого не убили. Никаких, словом, «висяков», никаких нераскрытых деяний, ухудшающих общую статистику преступлений. А сколько таких стояльцев поумирало после использования ядовитого продукта, им наплевать, данные уже не по их ведомству. Кто от инсульта, кто от инфаркта, кто от переохлаждения, поспав на холодном асфальте, но большинство, всё-таки, от отравления суррогатами алкоголя, как пишут в посмертных заключениях судмедэксперты.

Конечно, каждый выбирает свою судьбу, но всё же, но всё же… Начинаешь верить, что кому-то, двигающему людьми, как марионетками, действительно надо расчистить данную территорию согласно своим бесчеловечным замыслам. Очень это подленько выглядит со стороны: создать условия, при которых людей проще ввести в скотское состояние, а затем вовсе стереть из жизни, как уже никому не нужный хлам.

Кого-то из них я знал, кого-то ещё помню и вряд ли забуду, пока жив сам. Ведь каждый из них был по-своему не глуп, имел даже образование, не чета теперешнему, когда-то к чему-то стремился, но выбрал напоследок бутылку дешёвой отравы. Кто отнял у них энергию, даваемую всем с рождения? Как случилось, что их жизненный завод иссяк, и перед смертью они превратились в куклы, бессмысленно и никому не нужно топчущиеся возле подъездов?

Вовчик, Вовец, Вова, Вован, как-то не солидно по его возрасту, но таким он и остался. Прежде любитель посмеяться и без умолку рассказывать анекдот за анекдотом, последнее время, как ни напрягал пропитые извилины, вспомнить хоть один редко удавалось. Достоверно известно только, что разменял года три назад пятый десяток, имел профессию столяра шестого разряда, бывший мастер своего дела, после закрытия мебельной фабрики стал безработным, точнее, инвалидом по заболеванию нервов. Какому именно сам не знал или не помнил, как запамятовал от редкого употребления и своё собственное отчество, во всяком случае, сразу быстро его вспомнить никогда не удавалось. Сколько раз ему предлагали работу по специальности, различные шабашки — отказывался, неужели, не оставалось никаких старых навыков? Не верится… Просто уже не хотел трудиться. И руки вовсе ещё не тряслись, если, конечно, не с похмелья, впрочем, таким он бывал крайне редко, и лучше бы этого не видеть никому.

Иногда его глаза на одутловатом синюшно-багровом лице выглядели живо и вполне осмысленно. Хотя, вероятнее всего, в эти недолгие мгновения его отравленный мозг заботила не судьба человечества, и даже не своя личная, а мучил поиск способа избавиться от похмелья. Более характерной для него стала заторможенность, даже в общении с себе подобными. Редкий дурашливый юмор у него объяснялся только стажем употребления. В психиатрии такой называют «юмором висельников»: а не пойти ли всем чинить арбузы? А вот не пора ли вам научиться в семечки гвозди забивать? Его друг Витёк, сообщил как-то, что дома Вовчик, проживавший вдвоём с престарелой матерью в убогой комнатушке, раскрасил две лампочки дневного света — с одной стороны синим, с другой — красным. Если он мог постоянно видеть в зеркале цвет своего отражения при обычном освещении, то зачем такие излишества? Маскировка? Или желание получить хоть какую-то радость для собственного глаза, точнее, для затравленного алкоголем мозга? Его поджидал инсульт с параличом, что остановило лишь на время, как только встал на ноги, тут же продолжил ежедневно хромать с помощью клюшки к привычному подъезду, как на работу. От повторного удара через полгода оправиться уже не удалось.

Рафон, Рафаэль, склонный к похвальбе, задиристый баламут. Если присмотреться, всего лишь пытающийся за внешней бравадой скрыть свою полную растерянность перед обрушившимися на него неурядицами.

Ему не нравилось, когда его называли Рафиком, это оставалось для него самым важным и больным вопросом. С первых минут знакомства он не уставал напоминать своим собутыльникам: “Я — Рафаэль, ну, Рафон, а Раф — это вообще здорово, но никак не Рафик — иди ты на фиг”. Такая вот болезненная идентификация собственного Я, за которую он постоянно держался обеими редко трезвыми руками.

Бывший комсомолец обратился к мусульманству уже в зрелом возрасте. Объяснял свой выбор так: к сорока годам увидел по телеку Горбачёва, затем и Ельцина в церкви со свечками в руках. Воспринял однозначно: президенты страны, бывшие коммуняки, перевернулись в православие, а на него татарина наплевали. Начал назло им выступать за ислам и поддерживать татарских братьев-мусульман, но есть свинину и пить вино не переставал. В его собственных глазах хождение в мечеть на Курбан-байрам представлялось настоящим хаджем, о котором он имел весьма смутное представление. Ещё два-три посещения мечети за год, чаще из-за похорон родственников или знакомых, придавали ему до следующего раза чувство исполненного перед аллахом долга.

Зато, к чуть ли не ежедневным встречам с интернациональным братством бутылки, он относился гораздо более преданно, словно на самом деле это общение и являлось для него подлинной религией и молитвой. Но на этом пути заработал только цирроз печени, и умер в коме в реанимационном отделении больницы скорой помощи.

А вот Витька, Виктор, Витёк. Имя-то родители выбрали очень неплохое, как бы гарантировавшее в их глазах будущую счастливую жизнь отпрыску. Ведь означает оно — Победитель. Только победитель чего? Неизвестно. По его пустой жизни выходило — только собственного рассудка и здравого смысла. Худое востроносое лицо, суженное к вечно небритому подбородку, нездоровый возбуждённый блеск в тёмных глазах, неуёмная, зачастую бессмысленная жестикуляция, сбивчивая, торопливая и не всегда внятная речь с перескоками с одного на другое, особенно, если находился под градусом. А трезвым его почти не видели, лишь изредка с бодуна — вот тогда у него всё замедлялось, издаваемые как бы с мучительным затруднением звуки, уменьшенная амплитуда бесцельных махов рук, шаркающая недужная походка и ленивая в половину физиономии ухмылка, не сулящая ничего доброго никому из встречных.

Всё чаще набирался до положения риз, пил, пока не падал, а умер от воспаления лёгких, полученного в таком состоянии на бетонных ступенях возле подъезда, подняться домой сил не хватило. Да к тому же, как показало вскрытие, много лет жил с туберкулёзом. Ему едва не исполнилось тридцать семь. Жил один. Хоронили скромно — соседи сбросились, на похоронах собралось десятка два человек, половина ритуального автобуса оказалась пуста.

У них есть что-то общее в прошлых, теперь никому не нужных, как и они сами, биографиях, все они бывшие работяги родом из СССР, их шедшие под уклон судьбы пересеклись тут, в подъезде, оказавшемся самой последней точкой в незаметно промелькнувшей жизни.

Список умерших в сходных обстоятельствах, знакомых и нет, можно долго продолжать, чуть ли не до бесконечности, только надо ли? Это не единственный подъезд с примелькавшимися фигурами, сколько их по району, по городу, по стране? А что творится в деревнях, где люди брошены без работы, без обеспечения самым необходимым, без дорог и пригодного жилья, где у них не осталось никакой надежды на завтра?

За последние пять лет по официальным данным население России сократилось больше, чем на четыре миллиона жителей. Неужели, столько уехало за бугор? Впрочем, достаточно побывать на любом действующем кладбище, хоть русском, хоть мусульманском, чтобы убедиться, с какой жуткой быстротой они разрастаются за счёт новых могил, чаще мужчин самого работоспособного возраста, пятидесятых-семидесятых годов рождения. И это при постоянном очковтирательстве официальных реляций о росте рождаемости в результате заботы государства! Даже невиданный прежде поток мигрантов с Кавказа не перекрывает жутких цифр смертности, вылезают они, как ослиные уши. Кому предъявить счёт? Кто ответит за это? КТО?!