Неностальгическое дежавю

Может быть, не день в день, но уж точно с неделю на неделю сорок лет назад демобилизовался после срочной службы в Советской Армии в звании ефрейтора и с военной специальностью «авиамеханик по вертолету и двигателю второго класса».

Главное , что осталось в мыслях после двух лет исполнения военного долга перед Родиной, как торжественно говорили мы через две недели после начала службы во время присяги — это понимание того, что учить могли лучше, а организовать воинскую жизнь — продуктивнее и качественнее.

Первое что запомнилось — пересылочный пункт чуть ли ни в центре Москвы, где в гражданской форме ходили сотни молодых, в основном, ребят, сверстников. И наволочки с гражданскими вещами, которые заполнялись сразу после переобмундирования в военную форму, а потом посылались домой, на гражданку.

Нашу группу послали в учебку под Ленинград, где мы достаточно спокойно провели полгода.

После завтрака нас строем вели на небольшой военный аэродром, где на приколе оказалось два-три вертолета КБ Миля. Нас сначала загоняли в учебный класс, где в обычных школьных тетрадях нужно было записывать сведения по аэродинамике, которые нам никогда больше не потребовались в жизни.

Потом, несмотря на мороз и северный ветер, выводили на площадку с вертолетами, где инструктора, пожилые борттехники, кратко и конкретно информировали новобранцев о различных узлах и системах оборудования, с которым нам предстояло работать предстоящие два года («До дембеля, как до Луны», «Служить, как медному котелку» — из первых поговорок того времени. Кто-то пробовал считать дни до окончания службы, но их все равно было около семисот, как ни укорачивай счет на прожитый день).

Тогда же сообщили и крылатый слоган, который сопутствовал нашему пребыванию в учебной части — «Там, где начинается авиация, там заканчивается порядок!». Вышло так, что не раз приходилось убеждаться в том, что в нем заложен глубокий смысл. Хотя военный бог миловал — те, с кем призывался и служил все два года, вернулись домой живыми и здоровыми.

В учебке раза два устраивали марш-бросок с полной выкладкой от казармы до аэродрома, Один раз — в противогазах.

Самое неприятное в учебке — подъем. И даже не потому, что рано, а потому, что надо быстро проснуться, одеться и встать в строй.

Кровати стояли в два яруса. Тем, кто спал на нижнем, вроде бы легче натянуть брюки, завернуть портянки, впрыгнуть в сапоги, залезть быстро в рубашку, застегнуть ремень и правильно, по центру зафиксировать пилотку. Но на них спросонья мог налететь новобранец, располагавшийся на втором ярусе.

У края коридора, рядом с кроватями, стоял старшина и держал зажженную спичку. Горела ли она ровно 45 секунд, которые отпускались на подъем и построение, но опоздание в строй или другие нарушения распорядка, например, сон, сидя на табуретке или грязный воротничок — карались нарядами вне очереди. Это или заступление в караул или, мягко говоря, тщательная уборка мест общего пользования. При этом старшина повторял излюбленную свою шутку — чтобы оно, это самое место пользования, блестело, как у кота эти самые. (Кто служил, тот понял, кто нет — догадается без подсказки.)

За полгода учебы научили немногому, поскольку не знали, в какую часть и на какой тип вертолета пошлют выполнять регламентные работы. Так что единственное, что осталось в памяти со времени уроков в учебке — знание об авторотации (возможности вертолету приземлиться при неработающем двигателе, благодаря вращению винта) и умение законтрить гайку, то есть, зафиксировать ее алюминиевой проволокой.

Часть, куда послали потом, оказалась в Саратовской области на границе с Казахстаном.

Ни городок, где стояли дома для солдат и офицеров, ни поле, где рядами на металлических подложках стояли вертолеты не были огорожены.Ставить заборы не имело смысла, поскольку на десятки километров вокруг — элементарно, степь и больше ничего. Некоторые экстремалы ходили по увольнительной или в самоволку в ближайший поселок городского типа за десять километров по шпалам одноколейки и даже рассказывали о своих подвигах, но большого числа охотников повторить их приключения реальные или придуманные на ходу не было.

Полк , куда мы попали, являлся учебным. Курсанты авиационного училища обучались здесь на летчиков-вертолетчиков. Летали они обычно с первых теплых весенних дней до поздней осени. И именно в эти месяцы работа на технике во всех смыслах была жаркой. Случались дни, когда на стоянку для проведения необходимых работ притаскивали до шести-семи вертолетов. И солдаты-срочники, а также вольнонаемные из местного населения или членов семей офицеров буквально облепляли каждую машину, чтобы в срок выполнить то, что требовалось в зависимости от часов налета (50, 100 или 200), поскольку характер обслуживания в каждом случае, что очевидно, был разным.

Как руководитель нашей группы по вертолету и двигателю не сходил после всего этого с ума — мне не совсем понятно.

На раскачку времени не оставалось, поскольку прибыли в часть весной, то есть, в самом начале горячей во всех смыслах поры. Один-два раза показали ту операцию, которую поручали конкретному солдату — и вперед. Как уж он понял, что надо делать, как выполнял ее — не проверишь.

Но при этом отказов техники, аварий за время нашей службы не случалось, к счастью. Единственное, что вспоминается, так это вынужденная посадка, которую совершил на вертолете курсант с инструктором, кажется, не по вине технических служб.

Надо сказать, что вертолет Ми-4, который обслуживался в нашей части, в принципе, достаточно удобен для того, чтобы производить те или иные плановые манипуляции на нем. Он по габаритам и по высоте компактен. Не сравнить, например, с грузовым МИ-8. Но и здесь, распростершись на высоте человеческого роста над тягами двигателя, одной рукой удерживая равновесие, а второй, как художник, кисточкой смазывая тяги, каждое мгновение ощущал вероятность падения , что в перспективе не очень радовало. Именно поэтому попросил перевести на другую операцию — снятие крышек с клапанов двигателя. Здесь стоять можно было прочно и на земле, но черное отработанное масло, выливающееся после снятия крышек, лилось вниз на все, что было под ним. Потому и без того выжженная солнцем земля и руки, как и форма все время чернели от него. Форму стирали прямо тут в авиационном бензине, который от жары издавал совершенно убийственный запах. (Однажды так надышался бензином, что упал в обморок. Померили температуру — за сорок. Только после этого, убедившись, что не филоню, капитан, начальник группы, разрешил отвезти меня в медсанчасть, где пришлось без особого сожаления пролежать неделю, получив как бы дополнительный отпуск.)

Если говорить о «дедовщине», то ее у нас практически не замечалось. И потому, что с пересылочного пункта в учебку и в часть попало человек сорок из Москвы, то есть, с первого и почти до последнего дня службы держались вместе.

И потому, что «стариками» являлись примерно столько же узбеков, которые осенью того года должны были демобилизоваться. И вели они себя спокойно, доброжелательно, без выпендривания, хотя к ним некоторые «молодые» относились с незаслуженным презрением и неуместным раздражением.

Возможно, что и то, что от солдат нашей роты требовалась не столько служба, сколько работа, тоже влияло на почти полное отсутствие «дедовщины». Проще говоря, на нее не оставалось времени, поскольку работали с раннего утра чуть ли ни до позднего вечера, пока не заканчивали то, что нужно было выполнить по графику начальника ТЭЧ (технико-эксплуатационной части). Хотя в казарме, что стояли на отшибе, на расстоянии от основных зданий военного городка, постоянно по вечерам слышны были крики и замечалась какая-то возня. Там жили как бы сами по себе стройбатовцы размещались стройбатовцы. И с них вообще не спрашивали ничего в смысле дисциплины.

Однажды, уже ближе к концу службы, и у нас произошел неприятный эпизод. У кого-то по слухам украли дорогие часы, потом они нашлись у кого-то. Его обвинили вором и после отбоя устроили самосуд. Подняли всю роту, выстроили в коридоре по стенам и пропустили его сквозь строй, как в рассказе Льва Толстого «После бала». Били не шпицрутенами, а кулаками наотмашь. Стоял вместе о всеми, не бил. По разным причинам. В первую очередь потому, что самосуд. Да и по другим обстоятельствам тоже.

Иногда командир части устраивал разносы личному составу. И раза два в выходные дни занимались строевой подготовкой на плацу, но не более того. Вертолеты должны летать, курсанты — получать навыки пилотирования их, а солдаты — обслуживать авиатехнику. Тут уж оказывалось не до особенного соблюдения воинской дисциплины.

Кормили три раза в день. Утром пшенная каша с растительным маслом, в обед — мясной суп, винегрет и компот, вечером — гречка (что созвучно было тогдашнему министру обороны СССР, маршалу Гречко) и ржавая селедка.

Давали также черный хлеб и масло. Сотрудница хлеборезки все удивлялась, почему солдаты в столовой все время просили добавки хлеба, не понимая, что восемнадцатилетним парням и похлебок и каш не хватало, чтобы насытиться. В свою каморку без окон она приходила с маленьким сыном и он все время смотрел, как взрослые дяди подходили к его маме и просили хлеба. Брала ли она какие-то излишки масла себе? Не знаю, врать не буду. В столовую она приходила грустной и возвращалась из нее домой в таком же настроении, для чего, вероятно, имелись серьезные основания.

Пожалуй, самым трудным за те полтора года в учебной части являлись наряды на кухню и по охране объектов.

На кухне дело было не только в сотнях тарелок и десятках чанов, которые три раза в день требовалось перемыть, а в чистке картошке после ужина.

Сначала на глубоких, буквально, до земли, носилках ее необходимо перенести со склада, несколько раз пройдя расстояние от него до кухни и обратно, а потом уж взяться за доведение ее до нужного вида.

Для этих целей имелось нехитрое приспособление — такая большая кастрюля с наждачным кругом на самом дне. Круг крутился, сверху из резинового шланга картошка поливалась водой. И по идее — оставалось всего ничего — выковыривать имевшиеся «глазки» из беленьких после всех экзерсисов клубней.

Но, что называется, по закону подлости машинка постоянно ломалась. И даже тогда, когда она работала в полную мощность, ее производительность оказывалась минимальной, как КПД у паровоза. На день нужно было иметь столько картошки, чтобы она до самого верха заполнила собою обычную ванну, куда ее с философским терпением бросали бывшие в тот раз в наряде по кухне.

Поскольку для смывания грязи использовалась вода из-под крана, а шланг постоянно выскакивал из крутящегося приспособления с картошкой, вода стояла по щиколотку под ногами. И после того, как все оказывалось почищенным, одежда и сапоги становились мокрыми, что замечалось особенно по возвращении в казарму в зимнее время.

Стоять с автоматом на плече где-то на объекте тоже не слишком романтичным представлялось. Но раз в один-два месяца быть часовым, практически проводя сутки без нормального сна все же приемлемо. Это не то, что в роте охраны — через день на ремень, то есть, вечером смениться с дежурства, а на следующий день снова на него заступить. (График такой — два часа стоять на посту, два часа бодрствовать, два часа — на сон, и так четыре раза подряд — тяжеловато. К счастью, он не особенно соблюдался и удавалось поспать еще немного дополнительно. Раза два посылали на охрану знамени полка в штаб части. Это и ответственно, и сложновато, поскольку днем все время мимо проходят офицеры, а утром, когда со сном бороться особенно трудно, вдруг начинают петь птицы и не поймешь, это хорошо или плохо, когда должен не сходить с установленного места часами, разрешалось лишь немного изменить позу — со «смирно» до «вольно».)

Из развлечений имелись только еженедельное кино и библиотека. (Судя по рассказам замполита в учебке, нам еще повезло. За годы его службы он 50 раз посмотрел фильм «Чапаев», мы, кажется, ни разу. Но я даже не помню, какое кино нам тогда показывали.)

Думаю, что входил в число немногих, кто пользовался библиотекой, хотя там наличествовало хорошее собрание книг. Например, отдельные тома «Библиотеки всемирной литературы», которые в конце шестидесятых начали издавать. Обычно они не выдавались на руки, но, учитывая, что меня забрали с филологического факультета университета, библиотекарь сделала для меня поблажку. Не скажу, что особенно много читал — не до чтения, в общем-то на службе, но что-то все же запомнилось и порадовало.

Еще писал заметки в окружную газету «За Родину!».Тут вышла почти авантюрная история. В редакции думали, что я делаю все с согласия и под контролем замполите, но уже с тех пор стал фрилансером. Когда замполит узнал, что у меня около десятка публикаций в газете (или ему помогли узнать это) он провел со мною воспитательную беседу и попросил показывать ему готовые тексты, чего я так и не делал.

Писал их от руки, отсылал в обычных конвертах и печатали практически все, что отправлял в редакцию.

По тем временам платили даже неплохие гонорары от пяти до пятнадцати рублей за материал (в месяц солдат тогда получал три рубля 80 копеек — ровно на 20 пачек «Примы» местного производства или на подворотнички. Потом стали платить шесть рублей тридцать копеек в месяц. Однако я не курил всерьез, а подворотнички скоро мы вообще перестали пришивать, оборачивая их в полиэтилен — протер влажными пальцами и не придерешься.)

На получаемы гонорары покупал в той же хлеборезке в столовой всякие сладости — пирожки с повидлом или конфеты «ириски». (Еще с учебки четко приучили всех делиться полученными посылками и всем остальным, что было правильно и естественно на мой взгляд.)

Редакция окружной газеты дала мне рекомендацию для поступления на работу в главную тогда армейской газеты «Красная звезда». Рекомендацию и номера газет отнес друг отца, полковник в отставке, фронтовой разведчик (не мой однофамилец). И потом был крайне раздосадован, что меня не взяли на работу в ту газету. Ему объяснили — почему, но и без объяснений можно догадаться, в чем там дело.

Тем не менее, через полтора десятка лет в «Красной звезде» напечатали два моих больших материала, издали их потом отдельно в сборнике, неплохо заплатили и предложили и дальше с ними сотрудничать. Но и в иные времена больше не захотелось.

Поскольку основная служба оказывалась вроде бы сезонной — обслуживание учебных полетов, очевидно, что зимой особенно нечем было заняться, вертолеты практически не летали и на аэродром мы ездили просто по установившейся традиции.

Вот и придумал себе дембельское занятие — сделать карту строек пятилетки, намеченных очередным съездом КПСС.

Мне выделили двух помощников и мы соорудили такой стенд с названиями городов и строек. Пока оформляли его, прошла и вторая зима после призыва.

Томления в пресловутые сто дней до приказа как-то не ощущали, потому что они выпали на самое напряженное время ремонтных работ. Они закончились и стали группами отпускать по домам.

Когда в многострадальной грузовой машине, которая по будням возила нас на аэродром и назад в расположение части, выезжали из военного городка, некоторые бросали на землю свои шапки. Их тут же подхватывали казахи, которые работали на разных подсобных должностях здесь же, рядом со своими маленькими, неизвестно из чего сделанными домами. Почему-то этот, так сказать, стихийный пригород, в местном фольклоре называли «Шанхай».

Мне захотелось после демобилизации сразу же восстановиться в университет и вступить в партию. При этом, не только по конъюнктурным, а и по искренним соображениям.

В университет, хоть и с проволочками и чинимыми специально препятствиями все же возвратили, чему был несказанно рад, а вот в партию так и не приняли, о чем и сейчас нисколько не сожалею, да и не жалел никогда до этого.

Не так давно из переписки со знакомым по «Одноклассникам» узнал из его профиля, что он ровно через двадцать лет служил в той же части, правда, офицером. Как я понял из его ответа на мои расспросы, ничего там за прошедшее время не изменилось.

В прошлом году казахи — муж и жена — делали у нас в квартире небольшой ремонт. Разговорились, выяснилось, что они из того места, где я служил. И тоже не рассказали о том, что в части серьезные изменения к лучшему. Разве дома новые построили и немного навели порядок.

Вот я и думаю: прошло так много лет, а два года службы четко и прочно запомнились. Но все же осталось понимание того, что они, армейские будни, могли бы быть иными. Не легче, не проще, а целесообразнее и полезнее для служивших и страны, которая призывала ее защищать от врагов.

Илья АБЕЛЬ