Назрело

В публикации «ПРИВАЛ НА ОБОЧИНЕ. Эпизод первый»  Игорь Цесарский как бы невзначай (о чем свидетельствует заголовок) поднял тему, по моему мнению, самую что ни на есть базовую для понимания процессов, происходящих в современном мире последние 30-50 лет.

Попробую пояснить. Игорь пишет о Ташкенте, о том Ташкенте, где мы «одними улицами ходили, на одних и тех скамейках штаны протирали, в одних и тех же девушек влюблялись…». Он теперь в Чикаго, я — в Москве, наши друзья, общие и личные — в тех же Штатах, Израиле, Канаде, Австралии, Европе… Жизнь каждого из нас круто изменилась. При этом круто изменилась и жизнь тех, кто испокон века населял те страны, куда мы «понаехали». Полагаю, что и американцев, у которых по определению в крови должен присутствовать дух переселенчества. Чтобы понять это, надо просто приехать ненадолго на свою «малую родину». В нашем с Игорем случае — в Ташкент. Мы с женой (а она тоже ташкентская) сделали это года полтора назад и пробыли там пару-тройку недель.

Ташкент 70-х мало чем отличался от прочих столиц Союза и был вполне себе цивилизованным городом, основу которого составляли высококлассные специалисты, выходцы из разных диаспор — еврейской, армянской, греческой, корейской, татарской и т.д. Культурный уровень был одним из самых высоких в стране, и это — следствие процессов, происходивших в 20-30-40-е годы, когда в Ташкент бежали, ссылались, выдавливались лучшие кадры Москвы и Питера, среди которых были выдающиеся педагоги, доктора, литераторы, художники. Да, кого только не было! И все ташкентские вузы создавались именно ими, и конвертируемой валютой были книги, и на «Сталкера» Тарковского было не попасть, и театр «Ильхом» гремел на всю страну, да что там говорить — Ташкент был одним из шести городов Союза, где в 1962-м выступал великий Бэни Гудмэн, и нетрудно понять, что этот выбор не случаен. Как итог — среди коренного населения за все эти десятилетия появился целый пласт прекрасно образованных людей, и они продолжили и подняли на новый уровень культурные традиции своего народа. Я говорю это не красного словца или политкорректности ради, я знал многих. Я знал старую киргизскую бабушку моего сокурсника, которая имела такую коллекцию рока в виниле — обзавидуешься. И о культурных традициях: однажды на утреннем плове (среднеазиаты поймут), я увидел таких народников — тар, дойра и рубаб, что есть не мог, настолько это было удивительным зрелищем и слушищем.

Потом, одна за одной, пошли волны эмиграции. И до этого выезд не прекращался, но в 80-е случилась гуманитарная катастрофа. Важно подчеркнуть — не только для Ташкента, но об этом чуть позже. Так вот, сначала была еврейская волна, за ней — греческая, армянская, русская, крымско-татарская. Уезжали турки-месхетинцы, корейцы, узбеки в конце-концов, в особенности, семьи неоднородные по национальному составу. А затем случилось то, что и должно было случиться — строго по поговорке «свято место пусто не бывает». Тех, кто уехал, медленно, но верно заместили жители регионов Узбекистана — ферганцы, джизакцы, сурхандарьинцы, кашкадарьинцы. И это ни хорошо, ни плохо, социум, как известно, всегда соблюдает необходимую концентрацию негодяев и героев, я говорю о другом — общий культурный уровень упал, и упал серьезно. Это вполне объяснимо — уехали лучшие, те, кто и определял уровень культуры, и кто не нашел себе места в новой незнакомой реальности.

Те же процессы происходили и во всех остальных столицах республик Союза, включая и Москву — как только открылись границы, самые деятельные рванули. А «охота за головами» увеличила их количество в разы. Место коренных жителей столиц республик заместили, точно так же как и в Ташкенте, жители областей, а в Москве — жители бывших столиц, из тех, кто не подался на Запад, и это серьезно размыло общую картину. И как сказал один мой мудрый товарищ, тифлисец в прошлом: «Города перестали быть городами, потому что в них исчезли горожане».

Эти процессы происходили не раз на протяжении истории, приграничные территории соседних государств населяли люди по ментальности серьезно отличавшиеся от жителей срединных территорий, но в XX веке взаимопроникновение культур приняло массовый характер. И тот ташкентский уклад, по которому мы теперь испытываем ностальгию — микст, первый этап процесса исчезновения национальных отличий, появления новой общности людей, вне национальных и каких-то иных рамок. Я четко помню необидные прозвища из моей юности, которыми мы окликали друг друга — «бабай», «армян», «жидяра», «татарин». Они отражали национальную принадлежность Батыра, Алика, Леши, Рустама, и на них никто не обижался. При этом у всех у нас дома готовили плов, дамламу, рыбу-фиш, долму, манты, лагман; варили кур и жарили шашлыки; любимыми блюдами в уличных харчевнях были джигар, кукси, хе, нарын, самса, шурпа, ханум… А одним из лучших мест, кроме Чигатая, было заведение рядом с Госпитальным базаром — «У дяди Миши». Оно существует до сих пор, и мы гурманствовали там прошлой весной…

Все люди на Земле заражены одним и тем же вирусом — местечковостью. Это когда все, что за пределами твоего кургузого мирка, представляется отвратительным извращением, чуждым и страшным в своей неизведанности, когда в хитром видится еврей, в понтовом — армянин, в торгаше — Восток, в заносчивости — Запад, отсталые — мусульмане, передовые — англосаксы, китайцев — много, эстонцев — мало, чукчи — тупые, японцы — продвинутые… В частностях это может соответствовать реальности, и какой-нибудь доморощенный психолог с легкостью оперируя фамилиями знакомых, докажет тебе «чо почем», в общей же картине эти частности не более, чем оттенки синего, красного, зеленого… Но и это не все. Даже когда ты находишься среди своих соплеменников, продолжаешь считать себя особенным — только потому, что все остальные идеи неприемлемы в том самом «кургузом мирке». Ну и серость, думаешь ты, ничтожества, продолжая улыбаться и поддерживать никчемный разговор! И только я, я один — кладезь мудрости и образец непорочности (улыбка в сторону собеседника). Надо излечиваться от этой болезни, в ней проку нет: если миру кирдык — не пригодится, а если мир устремится в будущее, его туда двинет не еврей, американец, индус или немец, а просто лучшие представители человечества. Как это и было до сих пор: да Винчи, Эйнштейн, Достоевский, Пеле, Леннон — они великие не по национальной или обозначенной границами принадлежности, а по деяниям. That’s it!

Впрочем, я отвлекся.

Так вот, «понаехавшие» вдруг поняли, что нынешние руководители разного уровня мало чем отличаются от их прежних — говорят те же слова, с тем же выражением презрения, сложенные в те же самые предложения. И становится очевидным простой факт — у них, тех, кто тобой «руководит», нет национальной принадлежности, а есть только неистребимое желание возвыситься над толпой любыми методами — уровнем состояния, количеством дорогих вещей, начальственным статусом. И только уровень образования, талант и стремление познать мир не являются и никогда не являлись для них фактором, определяющим достоинство и силу личности. Когда-то один из них придумал единицу измерения состоятельности человека — монету, и они навязали ее всем живущим в качестве эквивалента собственной значимости, регулярно произнося при этом слово «народ». Но в XX веке этот эквивалент вдруг перестал ассоциироваться со значимостью человеческой личности. Не знаю, как в американской действительности, но в российской фраза «Имярек осмотрел объект и остался доволен» регулярно соседствует с отчетами независимых экспертов о том, сколько сперто при строительстве этого объекта вассалами имярека и сколько они вместе купили особняков, авто и яхт. Критическая масса накопилась, каждое появление в «ящике» первых лиц государства уже вызывает оскомину даже у бабушек, на которых все и рассчитано. Молодые уже давно пошли на площади, скоро туда же придут и бабушки, вот тогда все и начнется. И нет в моих словах никакого злорадства, Боже упаси — пусть все будут целы и невредимы! Речь о другом.

Постепенно, шаг за шагом, мир приблизился к границе, за которым — новое мироустройство. Никто не знает какое, ибо в постоянной погоне за материальным (повторюсь — навязанной определенного сорта людьми, небесталанными, но близорукими), всякие попытки создать теоретическую базу мироустройства будущего в корне пресекались, либо были криво инсталлированы в отдельных странах, без учета общих для всех и каждого характеристик личности, вне зависимости от цвета кожи и языка общения (Октябрьский переворот в России).

Нас учили в советских институтах: экономика — базис, политика — надстройка. Мы успешно сдавали зачеты, и верили в незыблемость этого постулата. Еще нас учили, что за коммунистической идеей — будущее, когда «от каждого — по труду, каждому — по потребностям». Мы и в это верили. Пока Союз не развалился и не стали очевидны все темные стороны прошлого и неопределенность будущего.

Но что теперь? Все та же погоня за материальным и конец очередной человеческой цивилизации, или стирание границ всякого рода — государственных, расовых, национальных и работа по сооружению новой «надстройки», внутри которой всем будет тепло, комфортно и «экономически» выгодно?

Только вот, кто возглавит процесс? Где взять их — способных заглядывая вперед, точно выстраивать стратегию и регулировать «датчики точных настроек»? Это — задача ближайших двух-трех поколений, если только те, кто нынче продолжает презрительно смотреть на нас из окон «белых домов», не подведет планету к «кровавой бане». И это не шутка! Позволю напомнить всем формулировку: революционная ситуация — это когда верхи не могут, низы — не хотят. И если прежде это относилось к отдельно взятым государствам, сегодня предреволюционная ситуация сложилась уже в глобальном масштабе. При этом, низы уже давно не хотят, а верхи продолжают думать, что могут. Не могут! Доказательства — в выпусках теленовостей и в обсуждениях миллиардной аудитории личностей в глобальной сети.