На одном языке с Борхесом

Вчерашняя новость о смерти Бориса Дубина до сих пор не осознается как реальность. «Не может быть», – думаю я, увидев его фотографию в Фейсбуке и обрушившиеся как поток слова прощания. В нем всегда поражал внутренний аристократизм, доброжелательность, ум, вдумчивое слово. Он одинаково уместно смотрелся и на научной конференции, и на поэтическом вечере, и на марше за честные выборы.

Кажется, последний раз я его видела в декабре 2013 года на встрече Теодора Шанина в «Мемориале», где создатель российско-британской Шанинки рассказывал о том, как его меняла история и как он менял ее сам. Собеседник для Теодора должен был быть его уровня и лучше Дубина, пожалуй, и найти было нельзя.

«Для меня большая радость и честь быть рядом с Теодором, паном Теодором, как его всегда называл Юрий Левада», – сказал тогда Борис Владимирович, открывая встречу. Он отметил, что Теодор Шанин задает образец масштаба людей, которых будут приглашать на цикл «История в человеке». «Мы не можем сегодня говорить о человеке, не вводя его историческое существование».

Эти же слова можно было обратить и к самому Дубину. Время меняло его, а он старался изменить время. Родившийся в 1946 году, во времена Сталина, он сумел вырасти в абсолютно свободного человека. Вехи его биографии таковы: родился в последний день 1946 года, 31 декабря в семье мамы – педиатра и папы – военного врача, москвичей в первом поколении. Окончил среднюю школу в 1956 году с серебряной медалью.

«Мы были последним поколением советских школьников, которые учились одиннадцать лет… Школа была обыкновенная, самая что ни на есть средняя, сначала в Текстильщиках, а потом мы переехали в район неподалеку от Университета. Там тоже была обычная средняя школа. Может быть, в ней были чуть лучше преподаватели литературы, неплохие преподаватели иностранного языка, в старших классах был отличный преподаватель математики (школа была связана с мехматом МГУ). О профессии никогда не думал, но понимал: будет что-то гуманитарное. В самых общих чертах: зеленая лампа, круг света, книги, мерная, тихая, спокойная работа…», – рассказал он 20 июля 2001 года в интервью с профессором Шанинки, замечательным социологом Геннадием Семеновичем Батыгиным «Если это можно назвать карьерой, то назовем это карьерой».

После школы Дубин поступил на филологический факультет МГУ, который закончил в 1970 году. Объяснил выбор факультета Борис Владимирович так:  «Я был очень домашний, одинокий и ни на кого не ориентировавшийся человек. Мама меня приучила к чтению еще до школы. Она привела меня в маленькую районную библиотеку. Там я читал все, что попадало под руку, а где-то во втором классе случился, что называется, прорыв… совершенно случайно, в пионерском лагере. Там оказался паренек (я сейчас и не помню, как его звали), который отличался поразительным разнообразием знаний и интересов. Я-то считал, что я много читаю и, в общем, кое-что знаю. Но этот паренек!.. Бывают такие люди — ходячая энциклопедия. Во всяком случае, раньше они были. Это меня так поразило и так понравилось, что я стал читать и днем, и ночью, и всегда. Родители, особенно отец, несколько ворчали. Понятно, что из этого профессии не сделаешь. 

Так вот… Сделать профессией это можно было только на филфаке. Филологу можно читать и даже получать какие-то деньги за удовольствие. Вообще филология мыслилась как достаточно нереальная профессия. Мне было понятно, что мои интересы лежат, скажем так, совершенно не здесь. Меня увлекала в большей степени литература зарубежная, а не отечественная, литература нереалистическая, я реализма не признавал (в этом смысле) довольно долго, в том числе, русского реализма. Жизнь была совершенно фантастическая».

Выбор специализации в филологии же был не вполне свободным: «Я поступал на русское отделение. У меня была тяга к зарубежке, но я ясно понимал, что моего языка не хватит, чтобы сдать экзамен на “ромгерм”, при всем том, что я занимался английским со второго класса индивидуально с учительницей. Язык был неплохой, но это был не ромгермовский уровень, я бы не сдал экзамен. Кажется, там еще что-то нужно было сдавать, чего мне не хотелось. А русское отделение по типу экзаменов и всему остальному было наиболее приемлемым. Но судьба распорядилась иначе. Всех мужиков, поступивших в том году на русское отделение, загребли и создали из них особое отделение. Это было не в первый раз, а, может быть, во второй. Считалось экспериментом. Создали отделение под названием “Русский язык для иностранцев” или “Русский язык за рубежом”, причем всех нас перефранкофонили, поскольку мы были “англичане”, один или двое “немцев”. Всех нас перегнули во французскую линию — считали, что в ближайшие годы мы будем сильно дружить с франкоязычными странами Северной Африки. Поэтому мы проходили Алжир и Марокко по истории, по географии, по страноведению, по литературе. Я принадлежу к числу немногих людей в этой стране, которые имеют представление об алжирской литературе, причем я имел представление о ней еще тогда, когда ее вообще почти еще не было. Получилась такая странная специальность».

После окончания университета Борис Дубин начал работу в секторе социологии книги и чтения Библиотеки имени Ленина. О том, как работа нашла его, а он работу он рассказал в том же интервью Г.С. Батыгину:

«Педагогической жилки в себе я совершенно не чувствовал и плохо себе это представлял. К тому же я был очень влюблен в свою будущую жену, и мысль о том, что придется уехать на периферию и расстаться с ней, мне была тяжела. Это сильно осложняло нашу жизнь: и ее, и мою. Мы держались друг за дружку. Деваться было некуда, я пошел в Ленинскую библиотеку, где до того подрабатывал каждое лето, таская книжки, и предложил им свои услуги. Они опять взяли меня в хранение таскать книжки. Я бы таскал их и таскал. Там были десятки ребят, которые на ярусах или в других группах работали, потаскают книжки четыре часа в день, а потом занимаются своими делами. Это был своего рода вариант для поколения дворников и сторожей, впрочем он существовал задолго до этого поколения. Было ясно, что никакой реальной карьеры, никакой общей жизни, в общем, не будет. Делать обычную карьеру не было ни желания, ни сил, оставалась другая жизнь — некарьерная: зарабатывай небольшие деньги, а дальше живи, как хочешь».

В 1970 он женился, в 1971 стал жить отдельно от родителей, в 1972 году родился его первый сын: «На службе, в Ленинской библиотеке, сначала платили девяносто девять рублей, затем сто пять, затем сто двадцать рублей. Восемь часов в день от звонка до звонка. Ленинка была образцовым учреждением советской эпохи. С 8.30 до 17.15, хочешь-не хочешь — отдай. Два раза в месяц платят соответствующее жалованье, все остальное — гуляй Вася, корми сына чем хочешь, живи как хочешь, плати за квартиру чем хочешь. Родители сбросились и купили нам маленькую квартиру. По тем временам это не были такие дикие деньги, как сейчас».

В том же 1972 году начал заниматься переводами и вырос в Мастера. К концу жизни Борис Владимирович были известен не только как социолог, но и блестящий переводчик европейской (английской, французской, испанской, португальской, итальянской, польской, венгерской) и латиноамериканской литератур, философской и культурологической эссеистики ХХ века.

О том, как началась работа над переводами Борхеса в 1975 году, он рассказал так: «Сейчас уже не помню, как обнаружил его стихи, но это были как раз поздние стихи, то есть метрические, строгие. Поразительно, что сегодняшний поэт мог именно таким образом писать — не верлибры километрами. Я попробовал это переводить и даже читал свои переводы в Союзе писателей. Проводилось что-то вроде конференции молодых переводчиков (тоже характерная тогдашняя “забота” о молодежи). Я туда попал в первый и последний раз в жизни, поскольку дальше по возрасту мне это не полагалось. Мне уже оставалось несколько месяцев до тридцати, а молодым в СССР считался литератор до тридцати лет. После этого что-то начало даже официально намечаться: не опубликовать ли подборку в “Иностранной литературе”? Почти получилось, но в конце концов не опубликовали. Стало известно, что Борхес поехал на ужин к чилийскому диктатору, и все полетело. Борхес почти на десять лет стал в Союзе полностью запретным. Затем удалось под нажимом влиятельных зарубежных “друзей нашей страны” выговорить ему особый статус — такой особый статус был не только у Борхеса: можно было немножко публиковать переводы в антологиях, но авторские сборники не допускались ни при какой погоде. (…)». 

С 1988 года Б.В. Дубин стал сотрудником ВЦИОМа, после рейдерского захвата которого, в 2004 году, был одним из основателей Аналитического центра Юрия Левады. О своем начале работы в социологии Борис Владимирович рассказывал так: «…социология у меня любительская. Я никогда не учился социологии профессионально, среди моих сверстников дипломированных социологов тоже нет. И никаких знаков профессионального социологического достоинства не имею. Ни диплома о каком-нибудь окончании, ни степени, ничего. Эта социология сделана собственными руками, под свои задачи с огромной помощью людей, которые в этом что-то понимали и для меня много значили. Ю.А. Левада и Л.Д. Гудков мне в этом смысле ставили глаз, ставили руку, а с какого-то момента мы эти вещи делали вместе. Если это можно назвать профессиональной карьерой — пусть это будет профессиональной карьерой. В восемьдесят восьмом году нас позвали во ВЦИОМ. Весной Левада бросил клич: “Кто хочет, давайте!”, а с лета мы начали там работать в штате».

Вместе с тем, с опросными технологиями он познакомился гораздо раньше:

«Кое-что об анкетах, опросах, таблицах знал по Ленинке. В 1972 и 1973 годах мне приходилось опрашивать крестьян в Белоруссии и в деревне под Свердловском по поводу того, что они читали. Сектор Стельмах закончил тогда исследование “Книга и чтение в жизни небольших городов”. Я туда попал как раз в тот период, когда собиралась книжка по небольшим городам и работал с эмпирическими данными. А в 73 году началось исследование “Книга и чтение в жизни советского села”. Я вел тему, в которой был заинтересован В.Э. Шляпентох, — “Образы будущего”. Шляпентох тогда писал книжку о будущем. И с ним должны были вместе писать статью в итоговый сборник. Но мы не сумели сговориться и писали по отдельности. Так что минимум эмпирической работы я попробовал, другое дело, что сам анкет практически не сочинял, не вел проект от начала до конца. Поэтому, когда мы провели первый опрос во ВЦИОМе, и пошли данные, и Алексей Иванович Гражданкин, тогда еще самый молодой сотрудник отдела, считал все это на арифмометре и выводил первые цифры, и мы начали получать первые частотные распределения, чувство радости было бесконечным — в жизни такого не испытывал, пожалуй, только, когда сын родился».

Свой опыт преподавания в РГГУ (с 1995 года) и потом в Шанинке Борис Владимирович описывал так: «В последние годы я почувствовал некоторое удовольствие от того, что рассказываю ребятам про социологию и вроде нахожу какой-то отклик. Интересно смотреть, как начинают думать они сами. Однако мы работаем в неклассической форме и в неклассическом учебном заведении. Там и отношения складываются особые, и предметы преподаются особые. Мы читаем лекции вдвоем с Гудковым. Конечно, бывают случаи, когда Лев Дмитриевич занят или я занят. Когда вместе не можем, кто-то один отдувается. Но мы уже привыкли преподавать вдвоем. Видимо, мы непривычны к академической рутине, нам надо постоянно друг дружку поддерживать, иначе мы начинаем засыпать, а, главное, начинают засыпать наши студенты. Когда мы друг друга выручаем, что-то начинает раскручиваться, получаться». 

Борис Владимирович был другом нашей редакции. С 2002 года по 2014 годы на нашем сайте публиковались его статьи и эссе, его комментарии на актуальные темы. 17 января 2008 года он выступил с публичной лекцией «Культуры современной России». В 2009 году принял участие в проекте “Взрослые люди”, смотрите его рассказы в 2 частях: “О временах Борхеса и началах социологии” и “От ВЦИОМа к Левада-центру”. В декабре 2012 года принял участие в круглом столе «Язык перевода» на ярмарке Non/fiction.

Кажется, одним из последних был его комментарий, в апреле 2014 года, на смерть Габриэля Гарсиа Маркеса. «Я надеюсь, что с физической смертью автора все-таки этот мир не уйдет, как Атлантида, на дно забвения, а будет с нами, с нынешними и будущими читателями, благодарными Маркесу», – сказал он тогда, и эти слова достойны и книг, и мыслей, и всего наследия самого Бориса Владимировича Дубина. 

* * *

На сайте Левада-центра опубликованы соболезнования от друзей, коллег и учеников.

«Для меня было счастьем двадцать лет быть с Борисом в одном кругу, слушать и читать его, участвовать в совместных обсуждениях, получать от него отклики и комментарии», – отметил социолог, профессор Вышки Владимир Магун.

«С ним связан огромный кусок нашей жизни и работы. Без него не было бы  такого Левада-центра, каким он  вырос, стал. Он внес свой особый вклад во все главные исследовательские проекты Центра. Человек, соединявший собой самые разные сферы нашей  жизни – научной,  литературной, культурной, книжной, общественной. Борис обладал авторитетом человека Культуры, редкой интеллектуальной щедростью. Его любили, ценили, им восхищались, гордились знакомством, дружбой. Остались его книги, стихи… Нам не хватало его в последние годы, и будет не хватать», – пишут коллеги по Левада-центру.

Поэт Лев Рубинштейн в своем Фейсбуке выразил свои чувства так: «Борис Дубин всегда был одним из тех, чье присутствие неизменно поднимало мое настроение и придавало уверенности, что культура все же еще существует.  Как же важно, что он был, и как печально, что эту насущную необходимость начинаешь по-настоящему остро понимать, когда человек уходит. Светлая память». 

«Он был не социолог. И даже не переводчик поэзии. Он был скептический поэт – во всем, и в социологии тоже; его труды похожи на трагические поэмы в прозе», – написал писатель и телеведущий Александр Архангельский.

«Умер Борис Владимирович Дубин – выдающийся социолог, переводчик всемирной литературы, в том числе польской, вдумчивый эссеист и знаток культуры, поэт, человек с необыкновенно широкими горизонтами, большой друг Польши. Он отлично знал и анализировал польскую литературу, переводил в т.ч. произведения Кшиштофа Камиля Бачиньского, Чеслава Милоша и Бруно Шульца.  Свои литературные увлечения он соединял с глубоким знанием российского общества, а также того, что популярно называется «русская душа». Он всегда был готов прийти на помощь и сотрудничать, обмениваться мыслями. Без него польско-российской близости будет труднее», – отмечается на сайте Генерального консульства Польши в Санкт-Петербурге.

По предварительной информации церемония прощания с Борисом Владимировичем Дубинным состоится в субботу, 23 августа 2014 года. Подробности станут известны завтра.

Наталия Демина
polit.ru