Моя мутная богоизбранность

1

– Послушайте, уважаемая фрау, – отчеканивает она по-немецки, – нам совершенно всё равно, что там написано в вашем внутреннем российском паспорте. Еврейка вы или вы не еврейка, – этот вопрос может решить только наш мюнхенский ребе. Только он, вам это понятно?

Моему сыну семнадцать с половиной. Мне нужно, из кожи вон, устроить его на время в Германии. Чтобы он именно здесь, в Германии, мог дождаться своей очереди на окончательный переезд в эту страну. В России он этого не дождётся: там его уже очень желают видеть воблоглазые дяди из районного военкомата. Чтобы отправить истреблять чеченцев – или кто у тех дядей по списку. Ну, или быть поводом к обрядовому мему «родинаваснезабудет».

Марина Палей

2

Мюнхен душит. Жара нечеловеческая, беспощадная, липкая. Я, на слабеющих ногах, стою перед куклообразной фрау из администрации синагоги. Администраторша выглядит чистопородной немкой и говорит со мной по-немецки – командно. Всё это – в стенах синагоги. Что усиливает чувство дурного сна.

Но это только прелюдия. Я ещё не знаю, что мне всё-таки придётся отправить своего ребёнка назад, в Россию. И что для выезда моего ребёнка оттуда за границу (уже в Израиль, якобы на временное обучение) понадобится разрешение его биологического отца. Которого я не видела семнадцать с половиной лет. И который потребует от меня десять тысяч долларов за свою подпись. И что я, мечась, как раненый зверь, чтобы как-то опередить воблоглазых дядей из военкомата, додумаюсь пойти к нотариусу. Который заверит мне справку о том, что я не знаю, где находится этот самый отец. Что и соответствовало положению дел до роковой встречи с ним, вымогающим десять тысяч долларов за спасение своего сына. И будет эта справка мне стоить сто долларов. Такова скучная бухгалтерия спасения своего ребёнка из фашистской страны в отсутствие Шиндлера.

3

А пока я стою перед немкой из администрации немецкой синагоги. Жара убьёт меня, просто убьёт. А деловая женщина повторяет:

– Еврейство вашего сына должно быть определено по еврейству его матери, то есть вашему. И ни при чём тут внутренний паспорт вашего сына! Национальность «еврей» в таком документе для нас не убедительна. А ваше собственное еврейство может быть определено только нашим ребе. Наш ребе сейчас в командировке и приедет через неделю.

– Но у нас виза заканчивается через три дня!

– Уважаемая фрау, я вам ответила.

– Но наша виза…

– Если не сможете продлить визу, пусть определение вашего еврейства будет проведено по месту вашего жительства, в Петербурге. Но именно в синагоге.

4

…Вы несётесь назад, в Баварский фонд для писателей, где прожили с сыном два месяца, а через три дня будете выперты на вашу родину, из которой непонятно, как выбираться живым. Но сейчас вы, задыхаясь от жары, стараясь усмирить сердце, которое вот-вот лопнет, бежите в администрацию. Вы просите написать письмо для продления визы на одну неделю. А вам, с наслаждением, говорят, что не напишут. Почему? Ну, например, потому, что с выходцами из России дела иметь опасно. Почему? Ну, например, потому, уважаемая фрау, что до вас здесь жил российский сценарист (называют известнейшую киношную фамилию), и он наговорил по телефону, за наш счёт, на пять тысяч немецких марок. После чего скрылся.

5

В первый же день нашего с сыном прилёта в Петербург, я бегу в местную синагогу.

В голове моей роятся варианты «определения еврейства» – один другого безотрадней.

… Или вот – по крови. На Невском, возле Гостиного, черносотенцы продают свою газету. Там написано про биохимический анализ на выявление евреев. Черносотенцы утверждают, что окислительно-восстановительные реакции в крови евреев протекают на 0,01 секунды быстрее, чем у русских. Может, они украли этот метод как раз у ребе? Или ребе позаимствовал у них? И вот – огромная мрачная лаборатория в подвалах синагоги… Кровь берут не лабораторным, а каким-то ритуальным методом…

… Мужчин, наверное, ребе проверяет на отсутствие крайней плоти…

… Или вот: еврейский бог Саваоф. Может, ребе обращается с таким вопросом напрямки к Саваофу? И тот ему посылает символические знаки: «Да» или «Нет».

А, кроме того, в голове моей вертится записка, которую мой ребёнок оставил мне как-то на немецкой вилле, где мы жили в Баварии. Там было написано: «Мамочка, отдыхай», а я прочла: «Мамочка, отвыкай».

6

Петербургский ребе сидит за массивным столом. Когда я вхожу в кабинет, он немного отъезжает в своём кресле на колёсиках. Если бы я могла заглянуть в будущее, то сказала бы, что, в целом, ребе похож на знаменитую скульптуру Margriet van Breevoort, «Ждун». Такой же живот, так же держит руки. Вот только что бородатый, с пейсами и в кипе. Лицо другое. В глазах застыла, ясное дело, двухтысячелетняя скорбь.

На протяжении моего разговора (про армию, Чечню, Мюнхен, визу, необходимость справки) он не делает ни одного движения. Его чёрная борода видится мне бородой отпетого злодея. Я заканчиваю свой рассказ и жду, когда же начнётся процедура определения.

Вместо этого ребе говорит:

– Идите на первый этаж, по коридору налево. В окошечке заплатите миллион рублей, получите справку.

(Для сведения: в тысяча девятьсот девяносто пятом году буханка хлеба стоила тысячу рублей.)

– Какую справку? – откликаюсь я в некоторой растерянности.

– Что вы – еврейка, – раздражается моим тупоумием ребе. И с неожиданной торопливостью добавляет: – Вы не думайте, это не нам, это на благотворительность.

Я бросаюсь к двери и уже берусь за её бронзовую фигурную ручку, когда, в спину себе, слышу:

– А что, правда, что ли?..

Эта фраза произносится совершенно иначе – миролюбивым, домашним тоном вполне партикулярного человека, притом мужчины. Каковому не чужды земные чувства. В том числе, обычное незлобливое любопытство.

– Что – «правда»? – переспрашиваю я.

– Ну, что как бы еврейка, – говорит ребе.

Марина Палей