Москва моей памяти. Метро «Аэропорт»

С детства я знал, что один двоюродный брат моей мамы, перебравшись с родителями в Америку перед войной, стал известным писателем. А другой, пройдя фронт политруком в Красной Армии, потом переводил на идиш труды Ленина и Сталина, в конце закончил свою жизнь не преподавателем, каковым был после окончания войны, а простым бухгалтером. Надо сказать, что, как бы там ни было, ему, можно сказать, еще повезло, поскольку после чьего-то мерзкого доноса могли и посадить, поскольку время было отнюдь не сентиментальное.

Мечтал быть журналистом, но пиетет перед писательством остался на всю жизнь, чему способствовала и учеба на филфаке Московского университета, на долгие годы удовлетворившая мою жажду чтения.

Но задолго до того, как стал ездить до станции «Университет» после прохождения срочной службы в советской армии, несколько лет ездил до станции «Ленинские горы». (Той самой, что соорудили на мосту через Москву-реку и потом, после ремонтов и обновления запустили вновь, возвратив и станции метро, и месту первоначальное название – Воробьевы горы.)

Надо было подняться по длиннющему эскалатору, который прилепился к горе рядом с трамплином, перейти несколько дорог и оказаться во Дворце пионеров и школьников, что громадной бетонной птицей расположился на Ленинских горах.

Там я посещал литературный кружок. И мне, подростку с Шоссе Энтузиастов, это очень нравилось. Руководили кружком писатель Ирина Петровна Кудрявцева и Полина Иоановна Овчарова.

Так сложилось, что сначала мне ближе стала Ирина Петровна, а потом — по стечению обстоятельств — Полина Ивановна.

В Ирине Петровне заметно было то, что называется — старая интеллигенция. Стать, культура, воспитание, этикет. Она не говорила много, но веско и точно, то, что потом надолго откладывалось в душе, помогало выработать свой стиль мышления.

Раз или два был у нее дома в маленькой квартире на Каляевской улице, что у метро «Новослободская», где она жила с мужем. Ирина Петровна, человек сильный и мужественный, довольно доверительно говорила со мной. Однажды сказала, что звонил ее сын из Америки и сказал, что не надо ни в чем верить советской пропаганде. Потом грустно сообщила, что у ее мужа-еврея, специалиста по индийской, кажется, литературе, переводчика — проблемы с работой и они, наверное, уедут из СССР.

Последний раз видел ее после демобилизации. Нашел Ирину Петровну по стечению обстоятельств уже в Доме пионеров и школьников, что и сейчас вроде бы есть на Миусской площади, что в самом центре Москвы у Белорусского вокзала. Ей одной из первых сообщил, что после всяких препон и прочего меня восстановили в университете.

Кажется, Ирина Петровна решилась эмигрировать. А на месте ее дома построили громадное кирпичное здание с неизменным банком на первом этаже. Да и улицу потом несколько раз переименовывали — сначала в Новослободскую, а потом в Долгоруковскую почему-то.

Полина Иоановна жила в пятиэтажном доме без лифта в миниатюрной двухкомнатной квартиру у метро «Аэропорт». И ездить к ней в гости было очень приятно. Сама аура этого места — писательских домов — настраивала на воодушевленный лад. Тогдаеще на домах не было памятных досок, например, Симонову или другим известным писателям, поскольку в те годы они еще жили. И, проходя мимо домов по дороге к Полине Иоановне, думал о том, что вот за окнами домов , что построены на правой стороне улицы Черняховского, люди пишут стихи, прозу, публицистические статьи и воспоминания. (Прочитав сатирическую эпопею Войновича про Иванько и борьбу за квартиру в этих элитных по тому времени домах, последнюю прозу Лосева, друга Бродского, о том, как и в наше время квартирный вопрос не дает окололитературной братии покоя, понял, что творчество и жизнь — не одно и тоже, что писатели — обычные люди. Простые советские люди со всеми их страстями и слабостями, что и у обычных людей, неписателей.)

Но именно по литературным делам еще не раз мне приходилось приезжать на станцию «Аэропорт».

Меня заинтересовало творчество художника Меира Аксельрода и его дочери, поэтессы Елена Аксельрод. Возникло желание написать о местечках, какими их увидел Меир Аксельрод и о стихах, которые вошли в памятный сборник Елены Аксельрод, который вышел еще в СССР. По ряду причин ни того, ни другого не случилось, но я познакомился с Ревеккой Рубиной, женой художника и матерью поэтессы.

К тому времени я зачитывался произведениями Шолом-Алейхема, которые вошли в шеститомник его произведений. Рубина участвовала в его издании и в качестве члена редакционной коллегии, и как переводчик .

Как-то она сама позвонила мне домой и сообщила, что у нее есть открытка на получение «Идиш-русского словаря», который в то время являлся большим дефицитом, как и сейчас, хотя и по другим причинам. Естественно, открытку я, конечно же, взял у Рубиной с большой радостью и словарь получил, который на самом деле оказался маленькой энциклопедией языка идиш. Именно по нему я узнал написание букв еврейского алфавита и вместе с мамой, благословенна ее память, знавшей идиш прекрасно, мы читали словарь, когда оставалось время после домашних дел и занятий.

Последний раз по литературным делам приезжал на метро «Аэропорт» чуть больше двадцати лет назад. Вышла моя рецензия про книгу замечательного писателя тридцатых годов прошлого века Лоскутова. Я разыскал ее дочь и привез ей журнал со своей статьей.

Татьяна Лоскутова, как выяснилась, оформляла книги, а в тот момент готовилась уехать из СССР в Штаты. Очень волновалась за свою в возрасте маму и мужа, которого могли не выпустить, поскольку он занимался физикой в достаточно специфической, практически закрытой области.

Мы сидели с Татьяной на небольшой кухне, которая сплошь была заставлена посудой и различной утварью. Хозяйка дома рассказывала мне, что потихоньку учит английский, что язык очень простой и ясный. На вопрос о том, чем она собирается заниматься за океаном, Татьяна уверенно и все же с некоторой тревогой ответила: «Живописью». Известно было, что направляются они через Рим в Бостон, а также день (вернее, вечер) отлета.

К Татьяне я приехал в назначенный час и к отъезду все оказалось подготовленным. Не знаю, как ей удалось упаковать ее работы и домашнюю утварь. (Вполне может быть, что все лишнее отправили ранее, поскольку в аэропорт «Шереметьево» поехали налегке.)

Провожал Татьяну буквально до таможенной стойки, к которой подкатил инвалидную коляску, с сидящей в ней матерью Татьяны.

Какая-то неприятная ситуация возникла при прохождении таможенного досмотра. Насколько я понял, придрались к тому, что Татьяна не задекларировала золотую цепочку. Тогда она сорвала ее с шеи и бросила на стол таможенника.

Пожалуй, это был единственный неприятный момент ее отъезда из СССР.

Потом знакомые ее рассказали, что вся семья благополучно добралась до Чикаго и у них все нормально.

А у станции «Аэропорт» неизвестно по какой причине поставили памятник немецкому коммунисту Тельману. Внешне обычная скульптура стоящего человека. Особенностью ее является только жест — поднятая в революционной приветствии правая рука — напоминающий о лозунге «Рот Фронт!».

Через некоторое время на другой стороне Ленинградского проспекта обосновался «Горбачев-фонд». И выходило, что немецкий коммунист приветствует именно его.

А еще чуть позже рядом со скульптурой построили двухэтажное здание очередной торговой плазы. И вот теперь с легендарным героем мирового пролетариата Тельманом соседствуют достаточно дорогие бутики парфюмерии, одежды, обуви и многого другого на любой вкус. (Как говорится: «За что боролись?»)

А на домах, которых когда-то жили известные и не очень писатели и поэты, установили несколько мемориальных досок. Не все обитатели литературного дома удостоились по статусу и ранжиру такой чести, но некоторых все же отметили.

Однако обаяние, аура присутствия где-то здесь, рядом, хотя бы наследников творческих людей у метро «Аэропорт» все же еще осталась.

Во всяком случае, лично для меня по старой памяти и тому, что было прожито так свежо и неординарно в советское время.