Молочные реки “последней диктатуры”

В белорусском заповеднике продолжает жить Советский Союз. На сегодня это единственное обустроенное русскоговорящее пространство в мире. И тут вполне можно жить. Вот только холодный туман будущего пробирает до костей.

Неделя устало-терпеливых объяснений знакомым, зачем мне понадобилось ехать в страну “последнего диктатора Восточной Европы”. “Белавиа”, полупустой аэропорт, советское убранство интерьеров. Интеллигентный таксист, узнав, что я прилетел из Москвы, осторожно рассказывает про дорогие места. Говорит так, будто сразу извиняется за их недостаточную дороговизну и пафос. Слушаю молча – нет никакого желания разубеждать водителя в “московской” платежеспособности.

Утром подозрительно чистый двор наводит на мысль о ведомственном доме. Спустя полчаса любое желание спускаться в метро пропадает начисто – хочется просто гулять и смотреть. Меня обуревает чувство, которое принято называть “когнитивным диссонансом”. Потому что Беларусь – это первое встретившееся мне в жизни обустроенное русскоговорящее пространство. Здесь чисто, ухожено и не загажено люмпенами – вне зависимости от уровня достатка последних. За свои неполные тридцать лет я привык к тому, что русская речь означает непременное соседство с социальным увяданием – разбитыми дорогами, уродливой безвкусицей или показным роскошеством.

Минск напоминает старые советские цветные открытки. На которых чисто, солнечно и патриархально уютно. В отличие от всех других постсоветских городов, столица страны выглядит лучше, чем на советских фотографиях. Добавьте сюда толику консьюмеризма, щепотку рекламы, автомобили – по вкусу. Взболтать, но не смешивать. Приятного аппетита – это столица Беларуси. В постсоветских странах всегда ощущаешь себя либо нищим, либо богачом. А здесь в центре города столовая (третья наценочная категория) может соседствовать с рестораном (первая наценочная категория). Минск предлагает мне быть тем, кем я могу себе позволить – и сам готов подстраиваться под размер кошелька и заработков.

К тому же столица Беларуси – куда более европейский город, чем Москва или Киев. Потому что уж если полагать критериями европейского города чистоту, экологию, велосипедные дорожки, структурированное пространство, гармонию архитектурного ансамбля и безопасность, то по всем этим показателям белорусские города дают фору украинским или российским. Разве что на улицах трудно встретить адептов молодежных субкультур – у страны есть свой дресс-код, которому она следует. Ломаю голову над тем, происходит это по ее собственному желанию или все-таки вопреки.

Профессиональная деформация берет свое. Еду на метро в самые что ни на есть рабочие окраины. Но променад по заводским районам и прилегающим скверам убеждает – чисто в Минске везде (позже окажется, что и не только в Минске). В плеере меняю Шевчука на De Phazz – если и спорить с этой социальной реальностью, то уж никак не аккордами ДДТ. В соцсетях знакомые советуют не обольщаться, кивая на то, что чистота — естественный спутник авторитаризма. Вспоминаю Узбекистан и начинаю спорить. Потом перестаю.

Бабушки-“веспасианы” за копейки пропускают в чистые общественные туалеты. Гаишники многозначительными свистками разубеждают переходить дорогу на красный. Фотографирую дорожных рабочих и дворников славянской наружности. Минские друзья объясняют, что чистота – продукт двустороннего движения. С одной стороны, конечно, мусорить стараются в урны, а с другой – дворник, потеряв работу “по статье”, на бирже труда помощи уже не получит. Так что стараются.

Едем с коллегой по спальным районам.

— А взятки ГАИ берет?

— По мелочи договориться можно.

— А за крупное?

— Ну, тут все упирается в вертикаль. Моему знакомому один раз возвращал права глава районного УВД, второй раз – начальник главка. Ну а телефона министра у него нет.

Засыпаю сложно. Пытаюсь разгадать, где именно скрывается подвох. Второй день решаю посвятить ответу на вопрос – от чего мне захотелось бы отсюда уехать.

Визит к газетному ларьку подтверждает – пресса целиком провластная. Интернет без ограничений, но в оффлайне найти оппозицию не получится. Местные говорят, что Лукашенко не любят еще и потому, что он говорит на тросянке и сына Колю везде за собой таскает. Вспоминаю дважды несудимого Януковича, у которого Анна – Ахметова, а Чехов – поэт. Молчу.

“У нас Zara нет”, — выпаливает мне пятикурсник одного минского вуза, когда я спрашиваю про причины недовольства режимом. Его родные работают на “Марко” — это местный производитель обуви. Пока они работают там, у него есть деньги на Zara. Причинно-следственная связь двусторонняя, как я подозреваю. Кстати, молодежь предпочитает одеваться в соседних Польше и Литве – на эти две страны приходится большинство выданных в Беларуси шенгенов.

Еду в Гродно на стареньком рейсовом “Мерседесе”. Качество дорог позволяет спать. Местная заправка режет глаз подстриженным газоном и выметенными дорожками. А сам пограничный город встречает дождем и совершенно непроизносимыми аббревиатурами – яркое наследие советского времени. “Гроднааблкинавидзеопракат” — бонус тем, кто осилит с первой попытки. Думаю о том, что подобные аббревиатуры – четкий маркер пирамидоподобного общества. Чем выше уровень – тем меньше букв. И наоборот.

Хотя, если уж и пытаться понять Беларусь, то в Гродно ехать не стоит. Потому что если Минск – “европеизированная Россия”, то Гродно – русифицированная Европа. В прямом смысле этого слова. Здесь очень много от польского прошлого, а от Беларуси – только чистота, вкрапления советской архитектуры и люди. Которые все больше напоминают мне “русских немцев”. Пытаюсь понять, окружающий меня порядок – плод законопослушности или законобоязненности. Друг в скайпе голосует за второе – мол, убери милицию и увидишь, что начнется. Я вспоминаю вычищенный мародерами Новый Орлеан после наводнения и сомневаюсь.

Вообще все эти незастроенные скверы, неизуродованные улицы и прочий коллективно-общественный капитал вгоняет в тоску. Не потому, что завидно, а потому, что непрочно. В “девяностые” Беларусь никуда особенно не падала, в отличие от соседей. Страна замерла в советской логике, скрестив реальность 89-го года с сорока видами колбасы. Но постсоветский транзит не отменен, а отложен. И что будет с этим коллективным общественным пространством, когда закончится эпоха Лукашенко? Украино-российский пример первоначального накопления крупного капитала оставляет мало поводов для оптимизма.

Эти самые сорок сортов колбасы на прилавках рождают миллион иных вопросов. Уж если Беларусь осталась социалистическим заповедником – значит ли это то, что потенциала у перемен нет? В конце концов, Беловежскую пущу спровоцировал товарный дефицит, а не национально-освободительные движения. “Советский” человек может протестовать за абстрактно-неосязаемые права человека? Или он перестает быть в этот момент “советским”? И насколько вообще беларусы – советские люди?

Последнее белорусское двадцатилетие – как оно сказалось на самоощущении людей? Как оно их изменило? Человек человеку волк, шепчут в уши украинские и российские социальные пейзажи. А в Беларуси человек человеку кто? Есть ли низовая договороспособность? Такая, которая способна находить компромиссы в отсутствие какого бы то ни было “батьки”?

По дороге в Минск думаю о том, что Украине было проще. В ее прошлом были недолгие периоды самостоятельности – национальному мифу было за что цепляться. Центральная Рада и УНР воспринимаются “национал-демократами” как недостроенный фундамент “золотого века”. А какое мифополагание реально для Беларуси? И как будут интерпретировать последние двадцать лет в учебниках новейшей истории страны, скажем, 2045 года издания? Не займет ли оно ту самую лакуну, что в Украине отвели под 1918 год?

Ровный слой социального масла по общественному бутерброду. Массовая прослойка научно-технической интеллигенции и слабость гуманитарных наук. Тротуары для пешеходов, а не для “мерседесов”. Идеологические работники при госучреждениях. Спустя пять дней по дороге в аэропорт я думаю о том, можно ли изменить части головоломки, сохранив целое. И пока Ту-154 набирает крейсерскую скорость и высоту, приходит понимание, что здесь можно безусловно комфортно жить ровно до той поры, пока формулируешь вопросы.

Но не заставят ли найденные на них ответы снова паковать чемоданы? Я не знаю.

Павел Казарин
rosbalt.ru