Материнский завет. Рассказ

В своё первое заграничное путешествие после отъезда в эмиграцию Давид — теперь уже свежеиспеченный гражданин США отправился не с русской группой, как это успешно практиковали его приятели, а, так сказать, с англоязычным контингентом. Причин, побудивших его принять такое решение, существовало несколько. Давид уже достаточно бойко изъяснялся на английском, но главное, в предстоящей поездке Давиду захотелось непременно потешить самолюбие и, наконец, почувствовать себя настоящим американцем.

Маршрут поездки Давид тоже выбрал соответствующий — Великобританию. В одном из маленьких городков, где немногочисленную группу его спутников расположили на ночлег, ему и довелось в полной мере ощутить себя именно тем, кем он так страстно желал…

Гостиница, ставшая кратковременным приютом для путешественников, и для него в том числе, Давиду сразу понравилась. А уж гостиничный ресторан, где специально для участников тура был накрыт ужин, вообще оказался неожиданно приятным сюрпризом. Трапезу, организованную столь обстоятельно и, безусловно, с европейским шармом, Давиду прежде делить ни с кем не доводилось. И хоть ассортименту холодных закусок было далеко до разнообразия привычного воскресного “ланча-буфета” дома, в Америке, качество и вид горячего угощения заслуживали самых щедрых похвал. Гостям предложили запеченную баранью лопатку, ростбиф в горчичном соусе и зажаренного поросёнка. И всё такое свежее — с пылу, с жару!

У Давида аж глаза разбежались от подобного гастрономического изобилия, достойного внимания самого привередливого гурмана. Его, уже достаточно проголодавшегося к вечеру, призывно манили столы, щедро уставленные аппетитными яствами. Впрочем, стоило осмотреться и не гнать бездарно картину, набив живот первым попавшимся под руку блюдом. Давид желал непременно полакомиться всем понемногу, не пропустив ни одного кулинарного шедевра.

Начал Давид с баранины. Её тонкий сочный ломтик буквально растаял во рту, но памятуя о других деликатесах, Давид на следующий пока не польстился. И ростбиф был необыкновенно хорош. Не переделанный, нежный, в меру с кровью. Однако и с ним Давид тоже не переусердствовал, сохраняя пространство в желудке, столь необходимое для украшения ужина — жареного поросёнка. Как водится, самое вкусное он оставил напоследок, намереваясь сполна насладиться продуктом редким в каждодневном меню. А чтобы всухомятку не жевать, Давид вознамерился побаловаться бутылочкой пива или сдобрить жирное мясо бокальчиком красного вина. Ужин в ресторане входил в стоимость поездки, однако за спиртное следовало заплатить в баре, располагавшемся в другом зале, рядом. Подобное роскошество Давиду не показалось непозволительным и, недолго думая, он поспешил туда за каким-нибудь подходящим хмельным напитком. Там-то, у стойки, он и столкнулся нос к носу с соседом по сиденью в автобусе — Мартином. Познакомились они в дороге и даже успели выяснить, кто из них кто.

Тяжёлый акцент выдал Давида с головой в первый же день путешествия. Да и его ломанный английский свидетельствовал куда красноречивей акцента, подсказывая Мартину, коренному жителю Нью-Йорка, что его нечаянный собеседник — иностранец, причём недавно обосновавшийся в Америке. Вытягивать из Давида предысторию его прибытия в Штаты Мартину не пришлось — тот сам не замедлил выложить, что он политический беженец из Советского Союза.

— Еврей? — как бы между прочим, но чрезвычайно заинтересованно осведомился Мартин и, получив утвердительный ответ, покровительственно заметил: — Мои прадедушка и прабабушка — тоже из России.

— Из-под Киева, — уточнил он, наверняка слабо представляя географию той части света, где никогда не бывал. Однако, название местечка, откуда происходил его род, Мартин произнёс без запинки, будто употреблял это слово столь часто, что то само отскакивало от зубов. Да так звучно и правильно, как не произнес бы его ни один американец. Правда, Давиду оно ровным счётом ничего не говорило. Да и переименовать мелкий городишко или деревню рабоче-крестьянская власть вполне могла после революции. Сколько их было губернских и уездных населённых пунктов, утративших первоначальное звучание — не сосчитать. И о причинах, погнавших его прародителей из тех далёких краёв, Мартин тоже доподлинно знал:

— Убежали от погромчиков, — многозначительно добавил он, нисколько не сомневаясь, что смысл страшного слова, известного каждому еврею и унаследованного от давно ушедшего поколения, всеобъемлюще понятен любому выходцу из восточной Европы. Потом показал фотографию, хранившуюся в бумажнике, на которой был запечатлён мальчик в ермолке и с талесом на плечах.

— Бар-мицва моего сына, — с гордостью поведал Мартин. О жене, или о той, кем ему приходилась женщина, ставшая матерью его отпрыска, он почему-то предпочёл умолчать. В общем, Давид с Мартином особой дружбы не завёл, и сейчас, встретив в баре, скорее, был раздосадован, чем обрадовался человеку, по сути дела, бесконечно далёкому ему во всех отношениях.

«…Ну вот, земля репнула и чёрт выскочил, — подумал Давид с неудовольствием, опасаясь не на шутку, что Мартин попытается навязать ему свою компанию. — Теперь уж точно от него никуда не денешься…»

Расстройства своего Давид не показал, хоть и испытывал стремительно угасающую симпатию к уже порядком надоевшему болтливому соседу. Да и нервничал он вовсе не по причине присутствия Мартина в баре, а по вполне конкретному поводу, переживая, что тот и в ресторане захочет к нему присоединиться. А там, как назло, остывал румяный поросёнок.

«…Ну, абсолютно некстати, — понурился Давид, впервые не без основания пожалев, что путешествует не с родными и предсказуемыми соотечественниками.

«… Со своими оно куда проще. И понятнее. По крайней мере, всегда знаешь, чего от них ожидать. Всё кушают и сильно имеют в виду всякие глупые забобоны. А при этом клиенте свинину трескать вроде и не с руки. Неудобно. Ведь какой-никакой, а сородич. Можно сказать, брат по крови…»

Поросёнком, обложенным зеленью и молодым картофелем, Давид собирался закусить незамедлительно после выпитого вина. О таком царском угощении он и мечтать не мог! А тут Мартин на его светлом пути — негаданный нравственный заслон к некошерной пище.

«…И принесла нелёгкая тебя на мою голову, — Давид был готов потерять Мартин или, по необходимости, незаметно ретироваться самому — как выйдет.

— А не подкрепиться ли нам? — вдруг предложил Мартин и вопросительно смерил скептическим взглядом бокал с вином, которое Давид едва цедил, приготовившись попотчеваться под него поросёнком. Очевидно, размер бокала Мартину показался слишком ничтожным, чтобы так просто увести человека, не без цели зашедшего в бар.

Давид понял, что от Мартина ему, похоже, отвязаться не удастся и в сердцах осушил бокал до дна. Потом заказал второй и только после этого обречённо последовал вслед за Мартином в зал ресторана, проклиная случай, пославший ему в попутчики соплеменника.

К поросёнку, к счастью, ещё никто не притронулся. Давид было собирался без колебаний плюнуть на присутствие Мартина, но вдруг заметил, что и тот заглядывается на поросёнка. Зыркает так опасливо, вроде невзначай и осторожно, но с тайным вожделением и непреодолимым желанием отведать свининки. И тоже косится, на своего спутника, как на явную помеху.

«…Вот так номер! — неожиданное открытие развеселило и одновременно смутило Давида иронией происходящего. — Видать, и мой американский товарищ удручён? Выходит, мы другу другу мешаем? Оба хотим одного и того же, но противимся это делать в присутствии друг друга?..»

Мартин, ещё минуту назад, казалось гораздый слопать быка, отчего-то медлил. Он явно выжидал: притронется ли к поросёнку его новый знакомый или в соответствии с предписаниями Торы будет соблюдать Кашрут. В глазах Мартина мелькала растерянность, а когда Давид уверенно направился к заветному блюду, тот, не скрывая, облегчённо вздохнул. Ретиво подхватил тарелку и свободный, не терзаемый более выбором как поступить, последовал за Давидом, воодушевлённый его примером.

— Ну, а как насчёт того, что нам с тобой нельзя некошерное? — не удержался язвительно полюбопытствовать Мартин, признав в Давиде чуть ли не единомышленника. Он усмехнулся, так и не определившись разочаровал ли его еврей из России или, наоборот, покорил пренебрежением к иудейским правилам, которые тому следовало неукоснительно соблюдать. Эта мысль Мартина занимала недолго и, позабыв о чужом духовном падении, он спокойно подцепил кусок пожирнее. Жадно вдохнул аромат специй, зажмурился и крякнул от удовольствия, намереваясь непременно одолеть ещё один.

— Наверное, нельзя — машинально подтвердил Давид, размышляя о своём. Он тоже подумал о дилемме Мартина. Впрочем, Давида уже через минуту перестали волновать морально-личностные аспекты чуждого ему мировоззрения. Он, сосредоточенно орудуя ножом и вилкой, старался отрезать заднюю ножку.

— По Галахе точно нельзя, — заключил Давид, блестяще справившись с задачей. Лезвие ножа попало как раз на сочленение сустава и ножка, покрытая хрустящей, хорошо прожаренной корочкой, без упрямства отделилась от тушки. Давид удовлетворённо чмокнул губами и поспешил закончить мысль:

— Поверь на честное слово мне — прямому потомку тех, кому не однажды доводилось не доедать и даже голодать. Конечно же, некошерное нам с тобой нельзя. Но, — он вздохнул и виновато добавил: — если, сильно хочется, тогда можно…

Давид загадочно улыбнулся, вспомнив малообразованную и по житейски мудрую маму, умевшую в два счёта закрыть рот умнику, разглагольствующему о специфике еврейской кухни, а в особенности, об её ингредиентах — чистых продуктах. Она любого ставила на место неопровержимой логикой, в своё время продиктованной нелёгким бытом в трудные послевоенные годы, причём делала это настолько бесхитростно, что и возразить ей было нечего. Да и как иначе мама — тогда молодая женщина — могла реагировать на пустые и далёкие от реальности нравоучения человека, чаще всего лицемерного, которому наверняка не требовалось изворачиваться, как ей, чтобы чем-то накормить мужа и троих детей. Стоило такому принципиальному грамотею при виде банок со свиной тушёнкой у них в доме заикнуться о каких-то религиозных запретах, как она невозмутимо вынимала из кошелька деньги, оставшиеся от её с мужем получки, и говорила:

— На! Возьми! И скорее ступай. Принеси, что считаешь нужным. Можешь курку, можешь воловое мясо, если, конечно, шойхета отыщешь, который, как положено по Закону животинку зарезал. Или рибу купи. Только не забудь, что на эти гроши семье жить до аванса. А потратишь все, и нам не хватит, учти — будем столоваться у тебя. Я не против.

Давида и его младших братьев мама специально не наставляла, как им жить. Лишь раз в году на Йом Кипур она не прикасалась к еде, не готовила и просила своих пацанов поголодать до захода солнца. Объяснение всегда было одним и тем же — так надо… И не полслова больше. В синагогу мама не ходила и с детства приучила детей к тому, что мясо разного сорта — это не более чем мясо, а потому нечего морочить себе голову, какое оно. Главное, чтобы было где его купить и на что. Она провела молодость в Киеве, на Подоле и уже до конца своих дней не могла обойтись без настоящего украинского сала толщиной в три пальца.

За столом Давид, наблюдая за насытившимся и разомлевшим Мартином, молча поднял бокал с остатком вина. Собираясь сделать последний глоток, он мысленно салютовал в честь матери, благодарный за её простые, но неоценимые заветы. Выпил, взгрустнул и понял, что уже не хочет быть настоящим американцем, а желает навсегда остаться тем, кем родился…

Автор Виктор Бердник

Публикация подготовлена Семёном Каминским.