Максим Кантор – Ришар Мийе. Переписка. Часть 5

См. также предыдущие письма:

Максим Кантор: «Мир стоит на пороге войны, а в Восточной Европе война уже началась»

Ришар Мийе: «Мы живем в фальшивой реальности, в фантомном мире. В некотором смысле, мы мертвы»

Максим Кантор – Ришар Мийе. Переписка. Часть 3

Максим Кантор – Ришар Мийе. Переписка. Часть 4

Ришар Мийе: «Я – пораженный в правах человек, я – изгой!»

Уважаемый Максим, в целом я соглашусь с вами, хотя касательно того, что происходит в России, мне придется положиться на ваше восприятие событий. Однако кое-какие детали вызывают мое возражение: журнал “Элементы” не может быть назван прогитлеровским изданием; если бы так было, меня бы вовсе запретили во Франции.

Я читал несколько копий этого издания, я давал этому журналу интервью; я не заметил ничего из того, что вы называете “гитлеризмом”. Дьявол – в деталях, как мы часто говорим. Если вы называете “Элементы” прогитлеровским изданием, тогда уж многие неофициальные газеты и мыслители тоже могут получить такое клеймо.

Вот именно таким путем и пошла французская либеральная номенклатура, шельмуя меня, – так продолжалось много лет, но специальный скандал был раздут вокруг меня летом 2012 года, когда я опубликовал ироническую “Элегию Андерсу Брейвику”, эти 18 страниц предварялись эссе, которое было названо “Фантомный язык нищей литературы”.

Никто не прочел само эссе, прочли только те 18 страниц по поводу Брейвика, и далее буквально превратили меня в почитателя Брейвика.

Никто не желал слышать того, что я сказал: “Брейвик – это симптом европейского декаданса, выражение дехристианизации Европы”!

Был большой скандал. Даже премьер-министр Франции назвал меня опасным субъектом. Я должен был уйти из издательства, где работал.

На самом деле либеральная номенклатура отлично знала, что я – не поклонник Брейвика, но они не принимали мой взгляд на вещи, мое отношение к национальной литературе Франции и к языку, мое понимание различия французской и интернациональной литературы, особенно применимо к роману.

Литература – это синекдоха французского общества.

Теперь, после всего, что случилось, я – пораженный в правах человек, я – изгой!
Если публикую новую книгу – ни одной статьи, ни единой рецензии, никто не пригласит на телевидение и радио.

Меня называют неонацистом, фашистом, расистом (за то, что говорил, что массовая иммиграция во Францию неевропейцев, особенно мусульман, наносит огромный вред Франции).

Я стараюсь научиться жить в изоляции, хотя либеральная номенклатура провоцирует меня на то, чтобы я занялся саморазоблачением.

Литовская писательница Виви Луик (ViviLuik) написала мне, что моя история напоминает ей судьбу писателей в Советском Союзе.

Да, французская интеллигенция – это все еще сталинисты, маоисты и троцкисты. Медиалитературная клика сегодня либеральная и демократическая, и, конечно, антирасистская.

Они за права человека, глобализацию, и так далее; и называют это новым гуманизмом, религией гуманизма. И вот меня показательно сожгли на костре во имя этой гуманности, во имя новой религии.

Я стараюсь, Максим, быть собой. Это самый трудный путь сегодня в наше время тоталитаризма, фашизма и неоязыческого приобретательства.

Я далек от властей (и от политических властителей, и от литературных). Я одинокий воин. Я солдат и монах: тот самый Католик, который описан в истории; я сражаюсь за будущий мир Европы в наше постисторическое время. Я верю в Бога и мое искусство. Это мое призвание – служить. Мое искусство – путь крестоносца.

Но теперь спрошу и вас: вы не ответили про свое искусство, про то, ради чего вы пишете романы и картины. Каким образом ваше искусство стало критикой современного мира?

Максим Кантор: «На протяжении истории России понятия “народная воля” и “демократия” путали постоянно; сегодня исторический казус разросся до масштабов войны».

Война сегодня началась от системного кризиса власти в стране, от полного отсутствия целей

Мсье, выражение “дьявол в деталях” звучит странно, поскольку дьявол обитает не в деталях, но в Аду; что касается Ада – это не деталь мироздания, а существенная его часть. Данная фраза, кстати, принадлежащая архитектору Мис ван дер Рое, сказана по поводу мелких ошибок в архитектурном проекте. Это сказал не богослов – тому связь деталей в целое была бы очевидна.

Сейчас на Донбассе убивают, но разве дьявол именно в этом фрагменте? Оказалось, что человеку нравится убивать человека; достаточно дать повод, и сыщутся энтузиасты убийства. Тут не деталь, но сущность общества: глянцевая оболочка не может устранить главное – желание насилия.

Спросите, за что убивают – вам не ответит никто. Теперь уже появилась правда войны, фрагментарная правда мести. На это и рассчитывает пропаганда: надо, чтобы война началась – а потом война сама находит себе оправдание в мелких правдах, в приказах, в логике боя.

Но причин, помимо желания убивать, не было.

Защищать русский язык? Но русский язык в Украине не отменяли. Вернуть территории в Российскую Империю? Но у России имеется безмерное количество земель, неухоженных и заброшенных, зачем еще земли? Оборонять “русский мир” от фашистов? Все знают, что фашистов в Украине нет.

Видимо, “русский мир” надо оборонять от любого иного порядка. Но разве логично убить тысячи русских людей, чтобы сохранить “русский мир”? Люди жили здоровыми, а чтобы воцарился “русский мир”, многих убили – тут есть противоречие.

Грядущее счастье миллионов, возможно, и стоит убийства тысяч сегодня (есть ли такие измерительные приборы?), но никто не ответит, в чем это грядущее счастье состоит. Нет плана развития общества; совсем никакого нет.

Война сегодня началась от системного кризиса власти в стране, от полного отсутствия целей – так было однажды. Точно так же и во время Первой мировой смысл убийства объяснить было затруднительно. Просто выяснилось, что смерть нужнее жизни. Стали убивать от неумения любить семьи, строить дома, обучать детей.

Большинство убивает от бездарности. И людям, изголодавшимся по убийствам, ждущим, как бы творческим насилием заменить бездарность мирных дней, кидают патриотический лозунг. Оказывается, теперь можно убивать, потому что ты патриот.

Прежде, до убийства, жизнь большинства бедных людей была тусклой, государство не умело ее украсить; сегодня бедняки состоялись как яркие экземпляры породы, пустив кровь себе подобным, искалечив жизни других бедняков.

Доводят себя до экстатического состояния словами о том, что Новороссия – это русская земля, и надо изгнать “укропа”, но что делать на земле, не знают; то, что это была суверенная страна с мирной жизнью, знать не желают.

За что миллионы убивали и калечили в Первую мировую? За что тысячи искалечили и убили сегодня? За что лишили крова полмиллиона людей Донбасса?

В качестве ответа показывают на противную сторону: а они в нас почему стреляют? Ответь за себя, зачем ты пришел на чужую землю и стреляешь в людей? Нет ответа: зачем-то пришли, но это теперь уже не важно. Причиной массовых убийств стала фантазия далекого от моральных критериев человека.

Войну создали в пробирке, война выдумана для укрепления режима.

Во время Отечественной войны с германским фашизмом объяснить принесенную жертву можно было, а сегодня – нельзя. Попытались связать сегодняшнюю бойню с фашизмом – надо получить оправдание убийствам. Но фашизм – это агрессивный патриотизм, который применяют вместо государственной идеи.

Этого веселящего газа в самой России избыток, именно этот газ и выпустили для радости населения. Судя по социологическим опросам, рады убийствам больше половины населения нашей страны, то есть десятки миллионов людей рады смертям.

Но если так, значит, убийства – это воля народа. Народ желает крови. Но скажите, скажите: какая же у народа цель?

Какому божеству приносят жертву? Ведь люди умирают за что-то. Отдают жизни и забирают чужие жизни, зрители испытывают удовлетворение оттого, что молодых людей убивают, существование общества стало осмысленным, но в чем смысл?

Такой смысл, безусловно, есть – просто смысл не в спасении жителей Донбасса; жителям как раз не поздоровилось. И украинцев не защитили (хотя в начале диверсионной войны выдвигалась даже эта версия). И территории эти не особенно нужны. И собственных молодых людей не пожалели. Но ведь хотят войны, искренне хотят. Война действительно народная, это трудно отрицать, коль скоро народ пришел в радостное возбуждение.

Происходит народная война – с демократией. Это народная антидемократическая война. Звучит странно, однако противоречия тут нет.

Не менее странно звучит обвинение “Марша мира” в том, что демонстрация мирных намерений проводится в защиту войны. Но и тут нет противоречия.

Народ России искренне убежден в том, что демонстранты, требующие остановить войну, помогают большему злу, нежели сама война. Тех, кто просит мира с собственным народом (ведь вчера украинцы считались братьями) называют “национал-предателями”. Отныне народ поделен на два. Иногда, для удобства, говорится, что такой нации как украинцы нет; но украинцев ненавидят и выделяют в отдельную ненавидимую породу.

Народ России считает, что война – это восстановление “русского мира”, а мир – это соглашательство с иным порядком, который хуже, чем война. Оруэлловская формула “война это мир” воплотилась в жизнь.

Утвердилось народное мнение, будто убивать – занятие необходимое, ведущее к счастливым дням в будущем; смерти сегодня нужны, чтобы остановить вестернизацию, требуется остановить враждебный общественный строй, вползающий в наши края.

Идет народная антидемократическая война.

Демократия скомпрометирована воровством, народ искренне ненавидит демократию; народ желает демократию искоренить – и даже у соседей демократия мешает.

Это слишком важный пункт, чтобы произнести его бегло.

Намеки на коронование нынешнего президента ведь не требуются – власть уже заявила о себе как о вечной и несменяемой. Видимо, лишь несменяемая монархическая структура способна удержать длинное тело России от распада.

Демократия и ротация означают распад страны; распад – это смерть культуры. Вне империи Россия существовать не умеет; следовательно, Россия убивает соседей, чтобы продлить существование. Значит, патриот должен убивать. Враг ясен – это демократическое устройство общества. Правитель апеллирует к народу, он народный царь; однако народная воля – это не демократия; не следует путать.

На протяжении истории России понятия “народная воля” и “демократия” путали постоянно; сегодня исторический казус разросся до масштабов войны.

Вообще-то факт, что судопроизводство порой допускает ошибки, не должен вести к умозаключению, что беззаконие лучше закона.

Да, демократическая, парламентарная система, принятая в странах западной цивилизации – не совершенный механизм, и внутри нее случаются сбои, но это не означает, что тирания лучше. Все обстоит прямо наоборот.

Ошибки, допущенные внутри законодательной парламентской системы Запада, в которой исполнительная власть отделена от законодательной, а президент не диктует парламенту волю, – ошибки в такой системе бывают, и их следует искоренять, исходя из ротационных механизмов демократической системы.

Что, более или менее последовательно, и происходит. Противопоставить тиранию демократии на том лишь основании, что демократия может сбоить, – это нонсенс. Однако в том случае, если тирания обещает стать строем более надежным, нежели демократия, противопоставление уместно.

Однако Гитлер, Муссолини, Перон и Франко бранили демократию за неэффективность, критикуют демократию и сегодня. Фактически, новая война – против демократического принципа в целом. Демократический инструментарий не справляется с проблемами мира – автократия эффективнее.

Демократия не умеет решить проблему социумов до конца; демократия в сегодняшнем мире живет управляемым и насаждаемым хаосом; от перманентного хаоса люди устали – не только в России, – а вот автократия сулит стабильность.

Пока еще стесняемся назвать своим именем тот строй, который атакует демократию сегодня; пока стесняемся произнести, что объявлена война демократическому принципу управления народом; но в том, что демократия не нужна, российский народ единодушен.

Мы всегда немного кокетничаем – не позволяем договорить мысль до конца; мы застенчиво утверждаем, что сегодня на нас напала Америка, а мы вот обороняемся. Иные люди недоумевают: как и где напала Америка? Разве было такое? Недоверчивым объясняют, что Америка растлила Украину – вот в чем проявилось нападение. Рассказывают о печенье, которое секретарь Госдепа раздавала демонстрантам на киевской площади. И что же, за то печенье такая жестокая месть?

Вы в ответ лучше кекс купите, зачем в ответ убивать? За печенье посылать диверсантов? Нет, конечно; печенье – это зловещая деталь, это та самая деталь, видимо, в которой прячется дьявол. Дьявольское это печенье обозначает принципиальное различие меж двумя народами; казалось бы, демократия – это правление народа; но нет, выясняется, что отнюдь не любой народ этой формы управления хочет.

Америка, навязывая демократию, совершает (и теперь это распространенная точка зрения) преступление – ведь иракцам, ливийцам, египтянам демократия не нужна.

Вот таким образом и разделился славянский этнос, по этому признаку и убивают – украинцы желают демократии, а русский народ выбирает иную форму управления собой.

Украина кричит русскому брату: “За что ты на нас напал? Мы ведь просто хотели для себя свободы!”. А русский брат отвечает: “Вашей свободы не существует в принципе. Вы наша окраина, вы приговорены быть колонией; а как потенциальные демократы вы будете колонией Америки. Я убиваю вас за то, что вы пожелали сменить господ. Я убиваю вас за то, что ваши новые господа могут растлить и мой народ тоже”.

Два демоса не имеют общего словаря, хотя языки схожи.

Четверть века назад и русские тоже хотели демократии, но сегодня практически весь народ (не тиран, а именно сам народ) желает централизованной формы правления. Иными словами, мы можем говорить о столкновении двух народных воль; кто-то называет сегодняшний конфликт войной цивилизаций; но речь идет об ином. Цивилизация у нас одна, мы все рассуждаем в терминах христианских различий добра и зла.

Происходящее обозначает рубеж в европейской истории. Тот поступательный процесс, который для западного рассудка кажется естественным ходом раскрепощения личного сознания, а именно: Ренессанс – просвещение – демократия, сегодня прерван.

Традиция Эразма, Кондорсе, Канта сегодня подверглись критике. Это началось не вчера; собственно, этой традиции противостоял и художественный авангард прошлого века, и авторитарные режимы Европы. Проект “консервативной революции”, то есть проект контрреволюции, отменяющей просвещение, Ренессанс, демократию и социализм, сформулирован давно.

Требовалась глобальная Вандея для отмены просвещения, нужен великий белый царь планетарного масштаба; барон Унгерн, сокрушающий Атлантическую цивилизацию.

Простите, мсье, за прямой вопрос: вам, католику, традиционалисту, европейскому писателю этот белый охраняющий вас царь нужен тоже? Вы настолько боитесь мусульман, что желаете феодализма?

Можно сказать, что контрреволюция – это деталь; но деталей сегодня столь много и они так плотно подогнаны одна к одной, что складывается ясная картина нового феодализма.

Не о Советском Союзе сожалеет Россия – напрасно боятся нового витка коммунизма либералы; Россия возвращается к глубинным корням, где никакого социализма не будет. История повернута вспять: речь идет о народной воле, но отнюдь не желябовской, а вовсе с другим вектором; речь идет о “консервативной революции”.

Президент России сегодня стал лидером “консервативной революции” западного мира – вы, мсье, не первый, от кого я слышу, что Россия защищает традиционные ценности в эпоху однополых браков, мусульманского давления и деградации Европы.

Правые партии тянутся к путинской России как к оплоту консерватизма; на фоне данной миссии подавление Украины не кажется проблемой. Более того, дело выглядит так, словно Украина предпочла сомнительные ориентиры той Европы, которая уже изменила себе; а Россия по-отечески вразумляет колонию. Да и европейцам являет пример, как усмирять демократию.

Что с того, что и фашизм прошлого века тоже охранял нравственность; ведь прежде всего отцы церкви выступали за нравственность, и католическая традиция тоже велит быть непреклонным.

Вторжение России в Украину можно прочесть как нравственный долг русского народа, и, знаете, отрицать это очень непросто. Поглядите на православные молебны в честь насилия над соседней страной. Ведь есть же коллективное сознание нации? И если народ решил, что насилие (вторжение в Украину, например) есть его долг, что можно народу возразить?

Сказать, что нравственный долг не воплощается в агрессии? А вдруг именно воплощается? Вот про такое агрессивное чувство общего долга и писал много лет подряд Дугин в журнале “Элементы”.

Вы только что подтвердили, что агитатор писал не зря. Вы, оказывается, соавтор Дугина. И охранительная миссия России вызывает уважение у многих.

Журнал “Элементы” является ярким неофашистским изданием, но, если вы предпочитаете мягкий термин, журналом “консервативной революции”, а можно сказать и так: это журнал охранительный и защищающий традиции.

Это журнал про мистические откровения, эзотерические знания, про людей с миссией, про геополитику; журнал прославлял всех служителей культа мистической силы: Д’Аннунцио, Юлиуса Эволу, Эрнста Юнгера, Эзру Паунда, Мюллера ван дер Брука, Лимонова, Мамлеева, и далее – вплоть до эсэсовцев, вплоть до пассионарного лидера бельгийских фашистов времен Второй мировой Леона Дегреля.

Эвола и Юнгер – это понятно, сейчас молодые литераторы считают, что быть имперцем и немного фашистом стильно; давить Украину – это мужественно, это бодрит; но воспоминания Леона Дегреля о Гитлере, воспоминания восторженные – это, пожалуй, было чересчур.

Подчеркивались мессианские провидческие черты фюрера, обсуждался его величественный замысел по возрождению Европы. И главный пафос нацизма – противостояние материалистической цивилизации Запада, миру потребления, продажным банкирам.

Видите ли, мсье, называть американцев недоумками, европейцев – пенсионерами, говорить, что Запад погряз в разврате, стало делом привычным.

Упрек “материалистической цивилизации” (прежде всего, упрек Америке) – это настолько распространенный упрек, что напоминает проповеди о близости Страшного суда.

Бертран Рассел некогда поразился, что священник после произнесения проповеди о завтрашнем Страшном суде пошел поливать розы в палисаднике. Так вот, самым яростным противником “цивилизации потребительства” является мой знакомый работник рекламы, который своего сына сделал дизайнером модной одежды.

Моему приятелю трудно: цивилизацию потребления он не любит, однако другой цивилизации просто не знает. Было бы здраво убедить собственного сына в том, что производство модной одежды – порочно, но беда в том, что даже убогую продукцию, производимую в военном лагере патриотической страны, даже военную амуницию – и ту надобно “потреблять”.

Когда президент Путин соврал, будто российские солдаты в Крыму не являются российскими солдатами, а военную униформу и оружие купили в магазине, он всего лишь утвердил, что цивилизация потребления властна даже над диверсионной армией: и диверсанты посещают магазины.

Атака на атлантическую цивилизацию “потребления” со стороны Евразии подразумевала наличие цивилизации духовной. И дело даже не в том, что точно так же формулировал свои претензии к материалистической, буржуазной цивилизации Гитлер; дело в ином: цивилизации не потребительской просто не бывает в мире.

Это где же такая цивилизация существует, вне своей материальной оболочки? На Донбассе? Цивилизация – любая – воплощена в материальном. И судопроизводство, и парламент, и законы, и книги – это, в конце концов, материальные ценности тоже, это осязаемые явления.

Суть цивилизационного развития в том и состоит, что культура и дух материализуются, обретают форму в законах, явлениях, правилах.

И журнал “Элементы” именно такое материалистическое воплощение чужой цивилизации и ненавидел; журнал был боевым евразийским изданием, направленным на консолидацию национальных сил в борьбе с геополитическим врагом, про это говорилось из номера в номер много лет подряд.

Но ведь и национальное тоже выражается в материальном: в обрядах, в традициях, да хоть в том же сорте отечественного сыра, который рекомендуется употреблять вместо сыра буржуазного.

Отечественный сыр менее вкусный, но не менее материальный. Цивилизация “Евразия” (если бы таковая и существовала) могла бы выразить себя только через материальное и никак иначе.

Сегодня боевым листком Евразии стала газета “Известия”, и программа “Элементов”, растиражированная газетой, обрела статус народного мнения.

Некогда “Известия” были государственным рупором, это и сейчас важное издание; впрочем, государственные телеканалы повторяют ту же программу: российская идеология сегодня – не коммунизм, не православие, но именно геополитика.

Газета “Известия” любопытна тем, что являет сознательный выбор: вспять от европейского гуманистического дискурса к специфически евразийским ценностям. Евразии в природе нет, но евразийская армия есть.

Консервативная революция использует в качестве идеологического инструмента геополитику (подобно тому, как программа глобализации использовала неолиберальную доктрину). Так вот, мсье, один из пунктов новой идеологии состоит в том, что мы боремся с “потребительской” цивилизацией за “духовность”. Нас не смущает тот обидный факт, что проявлений духовности на нашей обширной территории не так уж много – мы всегда можем отослать собеседника к прошлому, к Льву Толстому и Пушкину, а главное, это же очевидно, что духовность взыграет, едва мы покончим с потребительством. И мы уже встали на эту стезю аскезы, отказавшись от товаров Запада; правда, то было решение президента сразу за весь народ, но народ поддержал: мы столь хотим воевать за духовность, что материальные блага нам не нужны.

Многим кажется, что геополитика и православие вполне совместимы: геополитика учит стратегии, а православие – духовности; вот и вам кажется, что можно быть христианином и принимать участие в консервативной революции.

Это принципиальный момент – следует на нем остановиться.

Важным аспектом “консервативной революции”, “традиционализма” является эзотерическое знание. “Консервативные революционеры” очень любят Лео Штрауса, которого называют философом, хотя Штраус принципиально не философ; он – антифилософ.

Концепция Штрауса состоит в том, что существует эзотерическое, тайное знание для посвященных. Есть знания для масс, а есть знания для элиты, для “браминов” – как это любит преподносить Дугин.

Штраус даже считал, что сочинения Аристотеля и Платона зашифрованы, что в книгах великих философов содержится шифр, доступный избранным. Он уверял, что есть сверхзнание, тайное знание, энигма, код; и поколения неоконсерваторов и консервативных революционеров убеждены в том, что есть особое сверхзнание, к которому не допущена толпа, но которое им, элитарным, откроется.

Показательно, что сути этого самого тайного шифра никто не открыл, никто и никогда не сказал, в чем содержится эта великая тайна, зашифрованная в общедоступной философии.

Вы, разумеется, понимаете, что данное положение в корне, диаметрально противоположно христианской идее – поскольку пафос христианства именно и только состоит в том, что Христос пришел в мир, чтобы уравнять все привилегии. Христос как раз и отказался от своих “эзотерических” возможностей (если таковые имелись) и сделал ясным то, что его судьба равна любой судьбе.

Он призвал людей к тому, чтобы разделить поровну любовь, как разделил поровну хлеба. Хлебов только казалось недостаточно для всех – вот вам притча о “тайном знании для избранных”, – но любовь делится на всех легко, если делить щедро и честно.

Никакой христианин никогда не сможет примириться с идеей тайного знания, недоступного толпе, ибо пафос христианства в том, чтобы разделить все знания и объяснить любое тайное понятными словами. Этим и занимался Фома Аквинский, каждой фразой старавшийся объяснять веру – доказывая, что верят в Бога не только душой, не только экстатически, но и на разумных основаниях: ведь это разумно – творить добро, это разумно – любить людей.

Никакой тайной энигмы христианство не признает в принципе; а сектантство энигмой живет; тайнопись секретных орденов и союзов нуждается в мистике; но суть Евангелия в том, что никаких тайн нет. Чудо – не есть тайна. Чудо любви – естественно и просто.

Никто и никогда не может скрыть от всех главного – любви, основного принципа – равенства в любви; а чудо это то, что любовь соединяет нас вопреки насилию и смерти. Но это не тайна – это именно чудо.

В этом же состоит и пафос философии. Философия затем и существует, чтобы не было тайн. Философ занимается тем, что объясняет мир и объясняет его так, чтобы люди поняли. Смысл жизни Сократа – и смысл работы Платона и Аристотеля – состоит именно в том, чтобы доказать каждому, что нельзя находиться во власти туманных, смутных символов, но надо понять суть явления и назвать явление простыми словами. Смысл работы Канта состоит в том, чтобы объяснить моральное через рациональное, найти слова для объяснения сущностного.

Если вам с важным видом говорят о том, что есть некое таинственное евразийское сверхзнание, зашифрованное и доступное немногим, будьте уверены – это не имеет никакого отношения ни к философии, ни к христианству. И, кстати, будьте уверены, что такого знания в принципе не существует. Знание бывает либо явным, либо никаким – только в момент передачи себя людям (как это сделал однажды Прометей) знание обретает смысл “знания”, его можно узнать.

Эзотерический пафос Штрауса – это пафос антипрометеевский, антихристианский и, разумеется, направленный против просвещения; он вдохновил многих консервативных революционеров.

Собственно говоря, это ровно тот самый пафос, который питал Гиммлера. Черный орден СС, ритуалы посвящения, энигмы и руны, все это “сокровенное знание для немногих избранных” “браминов” есть не что иное, как обыкновенная идеология фашизма.

Дугин (в частности, журнал “Элементы”) и его сторонники излагают с новой силой этот же принцип элитарного знания: в их головах “эзотерическое” уживается с христианством, им мнится, что они, будучи элитарными посвященными браминами, могут называть себя христианами.

Более того, в качестве “браминов” они пасут и ведут народы – в сторону некоей “духовности”, отличной от благ “цивилизации потребления”. На деле, разумеется, эта духовность есть не что иное, как языческое заклинание.

Тайные символы, обряды и таинственные руны силы, выданные за сверхзнание, коему должна подчиниться толпа – это новое язычество. Государственное имперское националистическое неоязычество – вы знаете, какое слово существует для его определения?

Однако кто же сказал, что новое язычество не может овладеть массами и не может быть двигателем общества? Демократия и впрямь стала слаба, либеральный рынок ее обескровил, язычеству не впервой свергать дряблую демократию. Заменить международное право геополитическим резоном сегодня хотят многие. Мораль ушла, осталась таинственная миссия, которая вне и над моралью.

Российский геополитик показывает, что либеральный демократический мир есть противник “русской весны”, что Россия должна отвоевать свое “жизненное пространство” у враждебной цивилизации.

Новый фашизм знает грехи Европы, он показательно сочувствует угнетенным демократией, обращается к этническому благородству славян и “третьих” стран, некогда угнетенных Западом, к Латинской Америке, к Индии.

Так консолидировались германские племена для разрушения ветхого мира, и не обольщайтесь, мсье, новый “белый царь” именно в таких терминах и думает.

Новый фашизм ждет великой войны континентов против Запада и провоцирует войну каждый день. Великий провокатор сегодня рад: началась бойня, у которой нет прямых причин (не печенье же?), но имеются тайные пружины, но есть сокрытые двигатели – про них говорят со значением! – и эти резоны неумолимы.

Людям следует знать, какому божеству их и их детей приносят в жертву. Не равенству, не братству, не равному распределению, не будущим пенсионным фондам и детским садам, но элементам и стихиям бытия, новому язычеству.

Скажите, Ришар, вам, как католику, как христианину, было не странно публиковаться в журнале с названием “Элементы”. Элементы – это ведь стихии, то есть силы не нравственные, но силы, неуправляемые разумом и моралью, силы природы и хаоса – языческие стихии – какое это имеет отношение к христианскому духу? Как христианин в принципе может отождествлять свое мировоззрение со стихиями? Я не понимаю.

Однако если принять, что существуют две субстанции, которые мы одинаково именуем “народ”, одному такому народу элементы и стихии будут присущи. Сам народ в этом понимании и есть стихия. Есть небольшая надежда на то, что второй народ представляет из себя демос.

Мы свидетели важного процесса: когда устранили категориальную философию как метод суждения о мире, на вакантное место стали претендовать разные учения. Некоторое время торжествовал постмодернистский релятивизм, но недолго; вялая мода прошла. Потом пришло основательное неоязычество, в качестве идеологии провозгласившее геополитику.

Теперь решено умирать за “русский мир”, за евразийскую цивилизацию.

Концепция Евразии имеет уязвимый пункт – никакой Евразии не существует в природе, это воображаемая земля. Нет евразийской культуры, евразийской философии, евразийской экономики, евразийского искусства.

Касательно экономики сами “евразийцы” признавались, что экономических идей не имеют, их экономика будет носить “паразитарный характер”, будут пользоваться тем, что наработано у соседей. Но ведь и “либерализма” тоже нет в природе – разве существует такой свободный и богатый человек, который искренне раздавал бы свои богатства неимущим и был бы моральным субъектом?

Его ведь тоже нет в природе, как и Евразии. Либертарианец, как и евразиец – это гомункулусы, это неоязыческие божки, агрессивные и страшные.

Вас пугает либертарианец тем, что он обрушивает на Европу проблемы колоний? Помилуйте, если вы христианин, в чем же проблема? Засилье цветных в Европе – это закономерная расплата за колонии.

У Европы было очень много преимуществ, почему бы за них не платить? Я полагаю, что у Европы осталась привилегия: помочь тем, кто живет хуже нас. Христианская цивилизация должна многим людям за то, как варварски обращалась с ними и пользовалась их трудом.

Думаю, европейцу надо быть благодарным за то, что он может расплатиться с жителями Африки и Латинской Америки за века унижений. А если видеть проблему иначе, то какие же мы христиане? И то же самое в отношении русских и украинцев – мы в долгу перед Украиной; украинская культура питала долгие годы культуру России, как шотландская питала культуру Британии.

Без Бернса и Вальтера Скотта нет английской литературы, как нет русской литературы без Гоголя, Вернадского, Костомарова и Маяковского.

Как же можно, веруя в то, что нет разницы между эллином и иудеем, яриться на засилье цветных?

К сожалению, к европейскому фашизму новый русский национализм и протягивает дружескую руку. К сожалению, фашизм в Европе проснулся опять, и закономерно. Закономерно так же и то, что, критикуя американский глобализм, разбудили именно фашизм.

Здесь самое время сказать, что я не извиняю украинский национализм. Национализм – это всегда варварство. Мы никак не хотим признать очевидное: национальное сопротивление всегда обращается к животным страстям ущемленного народа, будь то чеченский, русский или украинский.

Украинец в борьбе с Россией вспоминает Бандеру, а русский в борьбе с иностранным капиталом вспоминает “черные сотни”, это неизбежно.

Русские по отношению к внешнему миру ведут себя как обиженные дети, и одновременно с этим не принимают обиды от украинцев.

Украинцы видят, насколько смешно выглядят русские по отношению к миру; однако не понимают, что их позиция тоже уязвима.

Варварство порождает варварство. Обстрел позиций террористов, приводящий к гибели мирного населения, преступен в свою очередь. Это замкнутый круг, созданный искусственно, как сама война.

Государства не изобрели способа бороться с терроризмом, сохраняя при этом жизни заложников; а что говорить о жизнях тех, кого втянули и спровоцировали?

Гражданская война страшна тем, что, организовав ее, можно не сомневаться: пожар будет гореть долго. Убийство не может получить оправдания, даже если заложник гибнет случайно; в этом и состоит логика террора: в превращении жертвы в соучастника преступления.

Но надо понять, ради чего идет война, и какому божку приносят жертвы.

Мы все (не только мирные жители Донбасса, но все люди в мире) стали заложниками борьбы между капиталом и национализмом, между неолиберальной диктатурой и диктатурой авторитарной; выбирать из двух зол я отказываюсь.

Но есть очевидное и самое страшное зло – вырастающий из национализма фашизм. Есть проблема куда большая – подлинная причина этой войны: на наших глазах происходит неоязыческая диверсия, происходит разрушение европейского просвещения.

Парадоксальным образом именно Украина, несчастная Украина, преданная сегодня и Россией, и Европой, стала символом европейской идеи демократии, которую убивают.

Просвещение и демократия уже ни к чему в этом мире: ни либеральному рынку, ни националистической толпе они не потребуются. Европу убивают с двух сторон, и смерть Украины на этой черной мессе – знак для нас всех.

Символ украинской свободы сегодня больше самой Украины: она умирает за Европу; а Европа настолько слаба и жадна, что не может этого осознать. Мы входим в новое язычество уверенно и надолго.

Это и есть дьявол, и он не в деталях.