Магадан. Колымское нагорье

Из иллюминатора самолета виднелась кромка моря со льдами… Был месяц июль… Мы летели в Магадан… 8 часов полёта из Москвы – на восток и на восток, вдоль побережья Северного Ледовитого океана…

Крохотное здание аэропорта в пос. Сокол… Пять человек, нагруженные рюкзаками, тяжеленными спальными мешками на «верблюжьей шерсти», болотными сапогами и прочим снаряжением, с трудом уместились в «козле», как называют в России небольшую, но весьма проходимую машину ГАЗ, типа джипа, с рваным и выцветшим добела брезентовым верхом. Полчаса – и мы в Магадане

Зловещий город, «золотая» столица Колымского края, Дальстроя, ГУЛАГа…

Город мне сразу не понравился… Он показался мне серым, мрачным, с расползшимися по сопкам домами, казалось, с вечным туманом, со свинцовыми волнами Охотского моря – бухты Нагаево и Гертнера. Тихий Океан, однако… Когда выглядывало солнце – город менялся, становился веселее и ярче, зеленели сопки, но снова наползал дождь и туман…

Само название «Магадан» дала речка Магаданка, а она переводится с местных наречий орочей или эвенов как «гнилое, трухлявое дерево»… Хотя сейчас почему-то предпочитают название «морской песок»…

Переночевав, точнее проспав мёртвым сном светлую как день ночь, утром погрузились в потрепанный, но впечатляюще мощный «Урал», и отправились по знаменитому Колымскому тракту… Час, второй, третий… Четвертый… Казалось, что однообразная дорога с ржавеющими кое-где по обочинам остовами застрявших зимой, в жуткую колымскую пургу и полярную ночь, когда не видно на расстоянии вытянутой руки, грузовиков – за 15 минут застрявшая машина заносится снегом. Тогда остается одно – не выключая мотора, иначе замерзнешь, ждать тягача или трактора, а любой «водила» обязательно предупредит по возможности, что на дороге авария.

Казалось, что дорога не кончится никогда, она шла вверх и вверх в отроги Колымского нагорья, мы курили и дремали, сидя или лежа на жестких деревянных лавках, раскатав спальные мешки…

Дорога то почти прижималась к лысым, поросшими редкой, скрученной ветрами и морозами лиственницей, а слева был стометровый обрыв, то расширялась и блестела вода широкой, разлившейся реки, зеленела тайга и на другом берегу поднимал голову с огромными рогами-лопатами огромный колымский лось…

То моросил дождь, и всё было серое и тусклое, то неожиданно выглядывало яркое солнце, появлялось ярко-голубое небо со стремительно несущимися тучами…

Изредка мелькали посёлки и придорожные столовые, работающие круглые сутки, построенные специально для шофёров, ибо летом, за 2-3 месяца надо было перебросить сотни тонн груза в посёлки, почти оторванные от всего мира, отрезанные реками, тайгой и сопками…

Кое-где виднелись деревянные, уже покосившиеся вышки, столбы с остатками ржавой колючей проволоки – то, что осталось от «зон», «лагерей», «лагпунктов» и «командировок» ГУЛАГа… Прошло-то всего 25 лет, как последние заключенные покинули эти края. А многие и остались, так как им просто было некуда ехать…

Мелькнул выбитый на склоне сопки в приснопамятные времена ГУЛАГа профиль «вождя народов товарища Сталина»…

Машина остановились на берегу реки… Наш пожилой, битый жизнью и людьми шофер с многочисленными татуировками на руках, золотыми зубами, и шрамом от ножа на щеке, вышел и, куря одну за другой «беломорины», долго всматривался в воду и соседний берег, высматривая какие-то свои, знакомые лишь ему приметы…

Чтобы доехать до места – надо было ехать по реке… Да, да именно по реке, а река – это просто каменистое ложе, по которому струились небольшие ручейки воды… И снежники – лёд, нарастающий за почти восьмимесячную зиму, здесь, на Колымском нагорье, не успел стаивать и оставался на всё лето огромными многометровыми голубоватыми пластами… Можно было попить чистейшей и вкусной воды прямо из ручейка, журчащего из-под снежника…

…Машина натужно ревя мотором, карабкалась вверх по валунам, переваливаясь и кренясь так, что мы боялись – вот-вот перевернётся… Мы еле удерживались в кузове, нас бросало вверх, вбок и вниз, по кузову летали сапоги и спальники, которые мы едва успевали ловить.

Неожиданно пошёл дождь, машина скользила по мокрым камням, но дождь также неожиданно и закончился, порывы холодного ветра мгновенно разогнали тучи и сопки снова стали зелеными, а небо – ярко-голубым.

Через час невероятной тряски шофер остановил машину… Больше пяти часов за рулем, почти без остановки… Но магаданские «водилы» в хорошую погоду умудряются «сидеть за баранкой» по 20 часов, а то и сутками, заваривая себе «чифирь», чтобы не уснуть…

Быстро разведя костер, мы попили чаю, шофер заварил себе чифирь в термосе, а мы немного отдохнули от тряски, хотя ноги нас, как после многодневного плавания, плохо держали на земле…

И всего-то 10 километров по реке, а казалось, что прошла целая вечность…

Дня и ночи сейчас не существовало – всегда был день, всегда было светло…

Ещё два часа чудовищной тряски и мы приехали в небольшой лагерь геологов… Деревянные домики на столбах… Палатки, дым костра… Утром нам надо было ехать снова…

Последний отрезок пути был самым тяжелым – машина с рёвом, на первой передаче,  буквально карабкалась с валуна на валун узкого ручья…

И вот, наконец, мы увидели полуразвалившиеся бараки и дома, кучи мусора – когда-то здесь был посёлок, работали геологи на поиск золота…

В паре километре от развалин посёлка на берегу быстрой речушки стоял крохотный домик, бывшая банька, переделанная под жилье, с печкой, крохотным окошком и деревянным настилом – «нарами»… Примерно через месяц нас должны были забрать вертолетом…

Небольшая, но довольно быстрая речка, с необыкновенно холодной,  ледяной водой… Шум воды все время сопровождал нас – и днём и ночью.

Началась рутинная работа… Заготовка дров, костёр, дежурства по кухне… Маршруты по сопкам, шлиховое опробование – по колено в  ледяной воде, с лотком, когда через 10 минут уже не чувствуешь рук… Свирепые комары, кедровый стланик, то пружинящий, как матрас, то путающийся под ногами… По сопками – красными пятнами, яркие на солнце ягоды морошки, которую можно было собирать горстями, а кое-где краснел и шиповник.

С сопок в ясную погоду было видно очень далеко – воздух был необыкновенно чист и прозрачен – сопки, сопки и сопки до горизонта, со снежниками на вершинах, с зеленой тайгой по склонам, с красными и бурыми выходами пород и одиноко торчащими «жандармами» – одиночными, торчащими скалами…

А ещё можно было лечь на пружинящий стланик и, жуя его горьковатые иголки, смотреть в небо, пронзительно-голубое колымское небо, с бегущими облаками…

…Любопытные рыжеватые евражки – таежные суслики, пугливо попискивая и блестя черными любопытными глазками, выглядывали из-под корней и камней… Но через несколько дней,  привыкнув, они привычными столбиками стояли у своих убежищ, то прячась, то подбегая к нашему костру и «кухне» – самодельному столу, сколоченному из толстых стволов лиственницы, а самые смелые из них брали кусочки прямо из рук.

Но, несмотря на всю их забавность, всю крупу и макароны пришлось подвешивать в мешках повыше, чтобы не добрались ни они, ни вездесущие мыши.

По прибрежным кустам перекликаясь, порхало множество птиц, посвистывали пеночки, «чекала» вспугнутая каменка, в листве краснели грудки мухоловок, где-то стучал дятел. Стоило пойти вверх по сопке, как раздавалось хриплое «крей-крей» кедровки, и тут же трещала неугомонная сойка – мол, кто-то в тайге есть….

Прямо над головами, тяжелым порхающим полетом, с громким криком «кжээ…кжээ», пролетала кукша, растопырив рыжеватый хвост.

Иногда удавалось подстрелить рябчика на обед, а то и тетерева, отлично ловилась рыба – хариус и голец.

Но однажды пошёл дождь… Он моросил с неделю, то почти прекращаясь, то начинаясь снова…

Облака, лежащие на сопках, мокрая тайга на склонах, все стало серым и мрачным, казалось, что воздух так пропитан влагой, что его можно было выжимать.

Все обычные ориентиры – и отдельные скалы – «жандармы», и вершины сопок, с лежащими «снежниками», отдельные корявые, торчащие на склонах лиственницы – исчезли. Даже звонкий, обычный шум речушки и многочисленных ручейков маскировался тяжёлым, мокрым туманом, и привычных шумовых ориентиров также не было слышно.

В избушке, несмотря на жарко натопленную печурку, было сыро, от пола тянуло влажным холодом, с потолка, в подставленные консервные банки, звонко брякала капель…

Когда не было дождя и тумана, можно было видеть, как солнце лишь скатывалось к горизонту, а потом долго висело над чернеющей тайгой угрюмым желто-красным шаром, окрашивая небо в сюрреалистические красновато-черные тона. А сейчас – ни солнца, ни неба, только клубящийся туман и только неумолчный шум дождя.

Дождь кончился, ночи стали темнее, похолодало… Днём обычно было яркое солнце… Был уже конец августа и скоро нас должны были забирать…

Однажды утром мы проснулись от странной, необычной тишины… Даже шум реки стал тише… Выйдя из избушки, мы были ослеплены белизной… Выпал снег… Все было ярко-белым, до боли в глазах, на лапах елей и кустах кедрового стланика лежали снежные «подушки», а прямо над головой висела, свинцово-серая, почти чёрная туча, а из неё бесшумно падали огромные, с ладонь, хлопья снега…

Но через несколько часов пронзительно холодный ветер прогнал тучу, выглянуло ярчайшее солнце, и снег быстро стаял… Опять загомонили птицы…

По рации сообщили, что вертолета не будет и нам оставалось лишь ждать машину. А при самом скромном раскладе, продуктов оставалось на два-три дня. Пара банок «тушенки», макароны, разваривающиеся в тесто и немного вяленой рыбы…

Утром нас разбудил треск кустарника…

…Медведь был совсем молодой, ни разу не видевший человека, ему было и страшно от незнакомого запаха, запаха дыма и железа, но очень любопытно… Он приближался, поминутно останавливаясь и нюхая воздух, иногда приседая и махая передним лапами, как бы приглашая поиграть… Вероятно он принял нас, лохматых и бородатых, за своих сородичей. Но вот нам, нам-то было не до шуток  и игр…

Стук ножом о котелок, и громкие крики, обычно пугающие зверя, не дали должно эффекта… Медведь остановился и опять стал принюхиваться, периодически высовывая длинный розовый язык.

Два выстрела из ракетницы… Зверь присел,  с рёвом отскочил в сторону и побежал к кустам, оглядываясь и испуганно ворча… Но вдруг остановился… Патрон с самой мелкой, «птичьей» дробью – выстрел медведю в зад… Тот присел от неожиданности,  дико заорал с перепугу и опрометью пустился наутек…

Через три дня мы уже доедали последнюю рыбу, а под вечер услышали знакомый рёв мотора… Пока шофер несколько часов спал мёртвым сном, не выходя из кабины, мы собирались, грузили снаряжение и мешки с образами…

Три часа чудовищной тряски, и снова знакомый лагерь геологов, уже наполовину опустевший…

Колымская трасса, мелькающие сопки с уже желтой лиственницей, моросящий дождь… И вот снова Магадан, серый и скучный, мрачный и угрюмый…

Это было почти 30 лет назад…

А.А. Каздым