Макс Бордерс | Лучшая защита от насилия

Между стимулом и реакцией есть пространство. В этом пространстве мы властны выбирать свой ответ. В нашем ответе — наш рост и наша свобода. Виктор Франкл

“Какая защита от насилия самая лучшая?” как-то спросил предприниматель-эрудит Крис Руфер.

Хотя я не особо увлекаюсь оружием, мои мысли автоматически обратились к господам Смиту и Вессону. В конце концов, Вторая поправка закрепляет наше право на самооборону. Но потом я подумал, что ответ слишком очевиден.

“Полиция?” — ответил я со смешком.

“Нравственность”, — сказал Руфер. “Лучшая защита от насилия — это свести к минимуму количество людей в мире, которые готовы его использовать”.

Долгое время этот ответ почему-то казался мне неуместным. Некоторые люди просто жестоки или хищны и потому общая мораль, скорее всего, никогда не изменится. Но теперь я все больше склоняюсь к точке зрения Руфера. Я не говорю, что люди не должны быть готовы защищаться. Я говорю о том, что мы должны уделить должное внимание и идее упреждающего морального воспитания. Если в этом что-то есть, у нас есть над чем работать.

Но давайте я не буду забегать вперед.

Моральный вакуум

Не секрет, что американцы становятся менее религиозными, особенно молодежь. И я могу сказать, что, несмотря на то, что я сам неверующий, я не уверен, что в целом это хорошо.

По данным Gallup, только 47 процентов американцев посещают церковь, синагогу или мечеть, что значительно меньше 73 процентов в 1937 году, когда этот вопрос впервые попал в опросники.

Несмотря на опыт религиозных войн и преследований, в защиту религий нужно сказать, что большинство из них предлагают определенный набор моральных принципов — добродетелей, ценностей и рекомендаций о том, как вести хорошую жизнь. Почти во всех религиях встречается та или иная вариация Золотого правила. Покидая церковь все больше американцев остается без источника морального учения и без морального сообщества.

Говорят, природа не терпит пустоты. Итак, в отсутствие религии, куда эти заблудшие души обращаются за своей моралью?

Моя гипотеза: политика. Церковь Государства.

Другими словами, люди обращаются к политике как к разновидности эрзац-религии. Кажется, они думают, что дело здесь ограничивается отождествлением с партийной платформой и вывешиванием партийных символов во дворе. Но добродетели и ценности политики — если они вообще существуют — в лучшем случае анемичны, а в худшем — смертельны.

Вместо того чтобы практиковать сострадание, политика побуждает нас отдавать наше сострадание на аутсорс удаленному начальству.

Вместо того, чтобы быть лично ответственным, политика требует, чтобы мы переложили наши обязанности на алгоритмические схемы налогообложения и трансферов.

Вместо того, чтобы самим искать пути для того, чтобы улучшить нашу жизнь, политика предлагает нам отведать из кормушки, наполненной краденым.

Вместо того, чтобы непосредственно работать со своими личными страхами и нуждами сообщества, мы воображаем, что безликие бюрократы могут быть защищающими нас папочками и заботливыми мамочками.

Вместо того чтобы создавать хорошие институты для производства и торговли, политики ловко манипулируют чужими деньгами.

Вместо того, чтобы создавать ценности и устойчиво служить другим, политика узаконивает экспроприацию производительных классов.

Вместо того чтобы делать добро лично, политика побуждает нас казаться хорошими в Интернете.

Вместо того, чтобы объединяться с нашими соседями в духе солидарности, политика подталкивает людей к участию в партизанской войне.

Какой бы ни была ваша партийная принадлежность, вы не найдете в политике моральности и добра, поэтому большинство людей считают ее неизбежным злом. Мы должны быть готовы к тому, что это просто зло.

Убеждение или принуждение

Если вы хотите, чтобы кто-то действовал так, как вы хотите, есть только два способа сделать это: убеждение и принуждение. Вы можете либо использовать свое “сладкоречие” либо сделать предложение, от которого контрагент не сможет отказаться. Другими словами, вы можете использовать средства, которые побуждают его дать согласие, или средства, которые его принуждают.

С определенной точки зрения, убеждение — это язык морали, а принуждение — это язык политики. “Тебе следует сделать Х” призвано убедить вас. “Ты должен сделать X, иначе…” — это угроза насилия, даже если она завуалирована. Как напоминает нам профессор права Йельского университета Стивен Л. Картер:

“Профессора права и юристы инстинктивно уклоняются от рассмотрения проблемы насильственности закона. Каждый закон насильственен. Мы стараемся не думать об этом, но мы должны. В первый день обучения в юридической школе я говорю своим студентам, что они не должны апеллировать к принуждающей силе закона, кроме как по делу, ради которого они готовы убивать”.

Слова Картера касаются не только юриспруденции. Каждому из нас следует напомнить, что политика по своей природе является насильственной.

Политика и мораль — это то, что можно назвать пересекающимися магистериями (отсыл к идее Стивена Гулда о “непересекающихся магистериях”, суть которой сводится к тому, что области религии и науки не пересекаются, — прим. ред.), то есть каждая область имеет определенные качества, которые делают ее отличной от другой, но существуют — или, по крайней мере, должны быть — критически важные области пересечения. Точнее говоря, политике нужно больше морали, хотя неясно, нуждается ли мораль в политике. Лично я привержен либеральной доктрине, которая включает минимизацию политики в максимально возможной степени.

Зачем кому-то поддерживать такую доктрину?

Заниматься политикой — это говоря простыми словами работать с помощью угроз. Нетрудно представить, насколько мир мог бы стать лучше для каждого из нас, если бы больше членов человеческого сообщества предпочли убеждение принуждению. В Ведах это называют ахимсой, ненасилием. В наших мыслях, словах и поступках — или в построении нашей системы управления — мы всегда должны стремиться к ненасилию. Это главное нравственное учение.

Мне кажется, что либералы-рыночники уделяют слишком много внимания политикам, политике и аналитике. Пришло время сделать больший акцент на морали, смысле и контроле над разумом.

Нравственность, смысл и контроль над разумом

Нравственность — это умение быть хорошим. Я считаю, что на самом фундаментальном уровне умение быть хорошим начинается с приверженности ненасилию. Мы должны добавить к этому основанию сознательную, непрерывную практику честности, сострадания, терпимости, управления (stewardship) и любопытства. Возможно, этих качеств больше, но даже эти шесть действительно уведут нас очень далеко. Можно было бы даже сказать, что если бы мы основали культ этих шести сфер и обратили бы в него людей, мы были бы намного ближе к раю на земле, чем в мечтах любых идеологов.

Смысл — это материал нашей жизни. Это то, почему мы занимаемся различными делами, и это то, с помощью чего мы видим себя фигурирующими на более общей картине. Когда каждый из нас размышляет о своей жизни, возможно, через призму отдельных обстоятельств (кто, что, где, когда, как и почему), мы можем контекстуализировать себя по нескольким измерениям. Другими словами, отвечая на эти вопросы о себе, человек формирует определенную картину себя и своего места в мире. Хотя такое упражнение в основном субъективно, оно может открывать смыслы способами, которые мы могли бы назвать трансцендентными. При отсутствии индивидуального поиска смысла человек может почувствовать себя брошенным на произвол судьбы или, что еще хуже, стать восприимчивым к шаблонному мышлению и инстинктам подчинения.

Контроль над разумом звучит отвратительно, но я использую эти слова в буквальном смысле. В частности, я имею в виду нашу способность контролировать свои эмоции и поведение. Я имею в виду вышеприведенный эпиграф Виктора Франкла, поскольку между стимулом и реакцией действительно есть “пространство”. И с помощью практики мы можем расширить это пространство, чтобы расти и развиваться как нравственные существа. В мире, наполненном виктимностью и извинениями за все, остается немного места для просвещения, благородства или вдохновения.

Таким образом, частью либерального проекта должно быть напоминание каждому человеку о том, что ему не обязательно быть жертвой чего-либо системного или структурного. Каждый — самодостаточный агент, способный создавать смысл, практиковать мораль и вдохновлять других делать то же самое. Чем больше людей занимается моралью, смыслом и контролем над разумом, тем меньше людей будут искать в политике свое место в мире.

Оригинал статьи
Перевод: Наталия Афончина
Редактор: Владимир Золоторев
Источник