Лев Гудков о патриотическом ажиотаже в России

Руководитель «Левада-Центра» рассказал в интервью «Голосу Америки» о причинах всплеска доверия к Владимиру Путину после аннексии Крыма

МОСКВА – Россия отметила 69-ю годовщину победы в Великой Отечественной войне беспрецедентными военными торжествами – 9 мая на Красной площади были показаны все новейшие образцы российской военной техники, сводный оркестр был просто огромен, было задействовано все – от кавалерии до дальних бомбардировщиков.

При этом в социальных сетях было, по сравнению с прошлыми годами, довольно мало протестующих против такой, очевидно дорогостоящей, демонстрации военной мощи. Рейтинг Владимира Путина за последние два месяца серьезно вырос, и это стало неожиданностью для многих критически настроенных россиян – они оказались в окружении людей, не разделяющих их критики в адрес Кремля, произошло новое размежевание. Директор Аналитического социологического центра имени Юрия Левады Лев Гудков в интервью «Голосу Америки» объясняет причины произошедшего.

Данила Гальперович: Стал ли для вас неожиданностью рост рейтинга Владимира Путина после аннексии Крыма? Что, собственно, изменилось в знании россиян о своем президенте? Или почва для патриотического ажиотажа была как-то подготовлена?

Лев Гудков: Ставка на патриотическое воспитание, пропаганду началась еще в 2004 году, сразу после дела Ходорковского и терактов. Началась кампания подготовки к празднованию 60-летия Победы в 2005 году, и целый год накручивалась вся эта пропаганда войны, победы, милитаризма и прочее. Учитывая, что победа в войне – это центральный опорный символ, основа для современной русской идентичности – это понятно. Эксплуатация шла сильнейшим образом. Так что сейчас это не с неба свалилось. Но резко усилилось это в тот момент, когда начала падать поддержка Путина.

Д.Г.: Когда это началось?

Л.Г.: С конца 2010 года, если точнее, то даже с 2009 года, но там пока незаметно было. А с 2010 это совершенно отчетливо проявилось как устойчивый тренд, и поддержка падала до ноября 2013 года. Это было очень заметно. Противопоставить этому режим мог только апелляцию к прошлому, героическому прошлому, ценностям великой державы, милитаризму – весь круг этих представлений такого героизма и силы, оправданности силы, справедливости силы. Не случайно все время делается акцент на то, что Советский Союз – победитель над фашизмом.

Именно поэтому он не может быть сам носителем фашистских, тоталитарных ценностей и символов. Чем сильнее было падение поддержи, доверия, чем сильнее было недовольство и раздражение, тем жестче делалась ставка на это патриотическое воспитание. Но не просто патриотическое воспитание, а еще и антизападная пропаганда. Вспомнить эти законы об НКО, «Димы Яковлева», против фальсификации истории и прочее – они в качестве противовеса все имели задачу патриотического воспитания.

Д.Г.: А киевский Майдан ноября 2013 – февраля 2014 годов сыграл какую-то роль в усилении патриотической и антизападной пропаганды?

Л.Г.: Да, самое главное, конечно, – это был Майдан, который, в принципе, представлял для режима смертельную опасность по двум причинам. Первое – самая большая республика бывшего СССР выходила из зоны влияния Путина, то есть, из проекта Евразийского Союза. А ведь этот проект в каком-то смысле был реставрацией маленького такого Советского Союза для Путина, где Россия должна была доминировать и, тем самым, подтверждать все такие конструкции и власти, и прошлого, – то, на чем держался авторитет этого режима.

Это с одной стороны. С другой стороны, сама модель такого всенародного восстания против коррумпированного режима представляла собой чрезвычайно сильную опасность, угрозу для самого режима, просто протесты против коррумпированного режима, переходящие в государственный переворот. Поэтому надо было сильнейшим образом дискредитировать самих носителей этого течения. И началось.

Д.Г.: В чем тогда – ну, чтобы напомнить, – проявилось это все в пропаганде? И как, по вашим исследованиям, пропагандистские тезисы воспринимались людьми в России, они их принимали?

Л.Г.: Первый тезис, который выдвинула пропаганда, это было то, что за Майданом стоит Запад, что это все провоцировано и инициировано Западом. И это было принято сразу. Второе – это то, что к власти рвутся и на Майдане действуют ультранационалисты, нацисты, фашисты, «бендеровцы» – те, которые как бы боролись против Советского Союза. Третье – что на Украине распад государства, хаос.

И это создается именно потому, что к власти пришли бендеровцы. Это создает угрозу для русских. Соответственно, это требует экстраординарных мер – введение войск. Четвертое – это очень важное – то, что, собственно, и вызвало такой подъем эйфории – это то, что Россия не вводит войска на чью-то территорию, а возвращает себе свои территории, то есть восстанавливает свою роль великой державы. Люди понимали, что в Крыму происходит сильная имитация волеизъявления, но это как в такой карточной игре – важен вид и результат. Поэтому поддержка здесь была абсолютно полная.

Д.Г.: Тем более, что насчет Крыма в значительной части российского общества было четкое мнение – «Крым – наш».

Л.Г.: На всем протяжении постсоветского существования в общественном мнении мотив, что Крым должен быть возвращен, был очень силен – от 80 до 84 процентов считали, что Крым несправедливо отдан Украине и должен быть возвращен. Поэтому все события на Украине восприняты были именно как восстановление сильной и великой державы, как защита своих. И эта эйфория перекрыла то недовольство властью, то презрение, неуважение к власти, которое нарастало все эти годы. А то, что крайнее неуважение, крайнее презрение по отношению к власти усиливалось – это абсолютно точно.

Просто оно касается всех уровней власти, включая и Путина. Когда мы спрашивали – «Какие характеристики российских политиков?», то соотношение негативных определений типа «бессовестные», «коррумпированные», «не уважающие обычных людей», «ставящие себя над законом», «некомпетентные», «неумные» и так далее – вся масса негативных определений в 4-5 раз превышала позитивные значения.

Д.Г.: Но Владимира Путина лично это, по многим исследованиям, как-то не касалось, по-моему.

Л.Г.: Раньше ответственность за происходящее не попадала на него, перекладывалась на другие фигуры или другие уровни управления. А в 2013 году начало действовать негативное отношение к Путину. Люди ставили ему в вину нарастание экономического кризиса, коррупцию и прочее. Нарастала усталость и разочарование от его пребывания.

Очень большая часть – больше половины – считала, что он не должен участвовать в следующих президентских выборах. Но это раздражение в этой ситуации нарастающей и общей агрессивной и лживой пропаганды было полностью снято, потому что власть выступила так же, как и в случае с войной с Грузией – «защитником слабых», «защитником своих», и получила кредит морального доверия. А сейчас, после Крыма, это переживание силы власти, защищающей все ценное, оно оказалось настолько значимым, что, в общем, сегодня критические тона или неуважение к власти почти исчезло в вопросах.

Рейтинг Путина, одобрение его действий резко поднялся. Его действия по отношению к Крыму одобряют 88 процентов. Если, скажем, еще в декабре собирались за него голосовать где-то 30-32 процента от всех имеющих права голоса, то сегодня – это 49. А это значит, что, если выборы были бы в ближайшее время, то, учитывая пониженный уровень явки, он мог получить бы 80 с лишним процентов голосов. Поэтому это совершенно неслучайно.

Д.Г.: Возвращаясь к началу: означает ли это все, что в социуме проявилось нечто, для проявления чего – ну, во всяком случае, столь бурного – просто не было рычага, а тут он появился?

Л.Г.: Пропаганда подняла пласт значений, пласт представлений, который был не виден. Это пласт советских еще представлений, советских стереотипов, советских установок. Мы явно недооценивали ту травму, которая связана в коллективном сознании с распадом СССР, и значимость этого.

Потому что идея великой державы или принадлежности к великой державе, гордость от этого компенсировала униженность, жалкость частного существования. Вот эта вот двойственность, которую мы в исследованиях ловили – чувство гордости и стыда, унижения – она в данном случае снялась, поскольку, как наши респонденты говорили: «Россия вернула себе статус». Она уже не теряет земли и свой статус, а возвращает. И все «патриотические» значения они все поднялись в последних замерах.

Д.Г.: Помнится, три с половиной года назад ему байкер Хирург задал вроде проходной вопрос о необходимости единства республик СССР для победы над фашизмом. И вдруг Владимир Путин начал отвечать – на это еще тогда многие соседи России обиделись, – что вообще-то победили в войне в основном за счет России, РСФСР. Как вы думаете, это был такой пиар-прием, или в нем это живет?

Л.Г.: Ну, в нем, конечно, это живет, поскольку он все-таки себя отождествляет с КГБ, с чекистами, а там все эти представления, все мифы в законсервированном таком виде сохранились лучше всего. Я не берусь интерпретировать его психологические какие-то комплексы, но важны две вещи. Первое – для чекистов абсолютно ничего не значила, уже в позднебрежневский период, вся эта риторика коммунистической идеологии. А вот что в позднебрежневское время росло, так это нарастающий имперский русский национализм.

И это принципиально важно. Второе – это идея, что здесь главный враг – это, конечно, Запад. И третье, мне кажется, важно – он не просто чекист, он специально обучен вести пропаганду, разлагать своего противника. Это специальный курс умения врать, говорить все, что хотите, провоцировать конфликты и использовать их в своих интересах, в своих целях. Эта техника провокации отработана.

Я видел такие учебники в Академии КГБ – разложение, скажем, диссидентской среды или еврейских активистов. Когда устраивались провокации, одному говорили что-то про другого. Соответственно, играли на этом и разбивали все эти организации. Точно такая же технология и здесь используется. Он совершенно беззастенчиво лжет, когда это ему нужно.