Леонид Гольдин | Чужие идолы

Вы не должны иметь других богов… Вы не должны поклоняться им…

Исход 20:3, Bторозаконие 5:7.

В границах жанра

Вскоре после приезда в Нью-Йорк, я шел пешком из Бруклина в Манхэттен чтобы сэкономить на поездке в метро, мизерная оплата преподавателя-почасовика не позволяла такой роскоши. По дороге я купил у уличного торговца книгами за один доллар “Беспокойство в одном месте” Бинни Киршенбаум, это была первая книга, купленная мной в Америке.

Не вспомню, что побудило меня на расходы. У меня был список из ста лучших книг мировой литературы, рекомендованных “Барнес и Нобл”, половину из них я прочитал в школе и университете, другую половину читал по вечерам в городской библиотеке. Киршенбаум в этом списке не было.
Возможно, привлекли внимание заглавие книги и эпиграф из “Братьев Карамазовых”: “Всё как океан, всё течёт и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдаётся”. Мрачные суждения Достоевского о человеческой природе и душеспасении в Христе не сочетались с весьма фривольным оформлением обложки.

По первому впечатлению, книга исповедь молодой женщины, освобождённой демократией и феминизмом от границ и берегов, устоев и традиций. По форме сборник небольших рассказов, легкое чтение.
Жанр исповеди широк – здесь и покаяния Святого Августина, Руссо и Толстого, и бесчисленное множество авторов, стремящихся привлечь внимание шокирующими подробностями греховной жизни. В рамках жанра в нынешних свободах масса порнографии и психопатологии, затмивших Казанову и де Сада. Есть и в наше время приметные достижения, шеститомная “Моя борьба” Карла Кнаусгора; не всякий осилит, но прочитав, поймешь, что не ты один живешь занудно и бессмысленно, и тебе не хуже всех.

В былые годы российской истории читатель знакомился с жанром по Иоанну Златоусту и Симеону Богослову, революция сделала всеобщим достоянием “Как закалялась сталь” Николая Островского, агония социализма была представлена в “Эдичке” Лимонова и “Веничке” Ерофеева.
Жанр исповеди уже давно не привилегия мужчин. Дорогу проложили суфражистки – борцы за равноправие, и феминистки, озабоченные не столько правами, сколько сведением счётов с мужчинами.

Ярким свидетельством идеологии феминизма в Америке была “Диалектика секса” Суламифи Файерстон – манифест освобождения женщины от канонов, кодексов и обыденных норм. Сексуальной свободы недостаточно. Фрейда нужно объединить с Марксом. Брак будет упразднён. Наука позволит освободить женщин от деторождения. Детей будет растить община, и они будут независимы от родителей. Идеи не столь уж оригинальны: их провозглашали пламенные революционерки Клара Цеткин, Александра Коллонтай, Инесса Арманд.

Свобода без берегов и война полов свелись к сексуальному беспределу. Многотомный дневник Анаис Нин описывает не только бесчисленные романы с селебрити литературы и искусства, но и её философию: жизнь женщины имеет смысл, только при условии глубокого исследования внутреннего “я”; сексуальный опыт основной путь к этой цели. Нин превзошла своего учителя и любовника Генри Миллера, “Тропик рака” выглядит скромно и незатейливо в сравнении с ее “Журналом любви”.

Феминистская агрессия породила больше отторжения чем симпатии даже среди женщин. Шедевров мысли и литературы феминизм не породил. Женщины в романах Генри Джеймса и Дэвида Лоуренса более глубоки и интересны, чем у Жорж Санд и Симоны Бовуар, а о тех, кто их ниже в феминистском ряду, говорить не приходится.

Далеко не всё, написанное в исповедальном жанре, в особенности, когда секс и патология оказываются в центре внимания, относится к художественной литературе. Очень часто это истерические декларации, выплески подавленных комплексов, стремление любой ценой обратить на себя внимание, повысить тиражи продаж. Если это не нравится, нужно винить спрос, а не предложение, так это объясняла Анаис Нин.

Цена свободы

Бинни Киршенбаум отстраняет себя оn ассоциаций с феминизмом тем, что её книги полны самоиронии и тонкого юмора, и какой уж здесь феминизм, если ее героини прежде всего живут отношениями с мужчинами, которые им приносят больше зависимости и боли, чем радости.

Она блистательный мастер слова, и убедительно доказывает, что для искусства нет запретных тем, если талант позволяет говорить свободно без пошлости и порнографии. Эту возможность доказали Античность и Возрождение, демократия освободила от цензуры и открыла ящик Пандоры, в нынешних условиях борцы за свободу слова преимущественно озабочены защитой прав террористов и антисемитов. Но свобода слова мало служит внепартийным литераторам; у тех, кто не в услужении, от кого нет пользы, нет грантов, премий, издателей, рецензий, тиражей.

В книгах Киршенбаум очень мало политики и анализа социальных антагонизмов. Её героиня может заметить, что, при обильном сексуальном опыте, никогда не спала с республиканцем, но при том, как она описывает либералов, трудно представить, где она находит себе партнёров.
Тем не менее, находит в изобилии, но радости от того мало, в коротком браке непонимание, безысходность, депрессия. Отчаявшись, она предлагает ближайшей подруге, которая тоже в поисках от одного идиота или перверта к другому: “Давай поженимся”. Подруга резонно отвечает: “Готовить ты не умеешь, в доме у тебя беспорядок, будешь мне изменять, зачем я буду на тебе жениться?”.

Читателю часто трудно разделить литературный образ и его автора, понять, что у талантливого писателя достаточно воображения, чтобы выйти за пределы своего опыта. Бальзак и де Мопассан писали о куртизанках и проститутках ярче и убедительней, чем женщины с богатым личным опытом в этой сфере. Замечательный роман Джонатана Литтелла “Благотворительницы” написан от имени офицера СС, ответственного за программу Холокоста. Авторам популярных шпионских романов не обязательно иметь карьеру в спецслужбах, как Джон Грин и Ян Флеминг.

Если уж захочется узнать, кто реальная Бинни Киршенбаум, можно посмотреть Википедию, прочитать её интервью, прийти на встречу с читателями. Профессор литературы, заведующий кафедрой Колумбийского университета, автор одиннадцати книг, многие переведены на иностранные языки. Учебная нагрузка у американского профессора больше, чем была у советского, бюрократии и сопутствующих обязанностей тоже больше. Найти время на вольное творчество очень сложно, а на вольную жизнь, да еще в эпоху политкорректности, невозможно.

Её недавний роман “Считая назад” во многом основан на личной жизни; любимый муж, талантливый учёный, в 50 лет заболел деменцией, не может работать, большие служебные обязательства и скромные заработки супруги создают дополнительные трудности… Другой роман, изданный в России, “Кролиководство” (точный перевод  “Еда для кроликов”), печальный рассказ о клинической депрессии, которая так же хорошо знакома автору, как и героине романа, у них созвучные имена и семейные обстоятельства.

Помимо прочего, Киршенбаум живет и работает в условиях “Диверсификации, равенства, включаемости”, когда назначения и продвижения определяются не способностями, а политкорректными критериями, но она не лесбиянка, не феминистка, не из цветных меньшинств, надеюсь, не пропалестинская активистка и не подписывает коллективные письма. Атмосфера в Колумбийском университете хорошо известна, а у Бинни столь многоговорящая фамилия, и книги не на правильные темы. Жизнь и судьба, очень далёкие от несуразного бытия ее скандальных персонажей.

Либерализм победил в образовании, медиа, литературе, искусстве и религии, но национальная идеология и психология остаются по преимуществу консервативными. Недавно казалось, что Филип Рот утвердил себя как классик и вошёл в канон, ныне он и его альтер эго девятитомный Натан Цукерман на пороге изгнания из программ и библиотек. Великолепная биография Рота, написанная Блейком Байли была подвергнута экзекуции; претензии к моральному облику её автора сомкнулись с переоценкой Рота и его творчества.

Не приходится надеяться, что Киршенбаум найдет поддержку в консервативном лагере, но и у прогрессистов она не своя.  Они осудят её за неподобающий образ женщин, уклонение от насущных социально-политических проблем, от поддержки бедных и униженных, за эгоцентризм и отсутствие рекомендаций по строительству лучшего будущего. Ее талант никому не служит и не вдохновляет на борьбу и сопротивление.

Но и без партийного служения Киршенбаум завоевала признание. В прессе и интернете много позитивных рецензий, доброжелательных интервью и читательских отзывов. Норман Мейлер, которого никто не заподозрит в теплом отношении к коллегам и женщинам, писал: “Немногие молодые женщины-писатели могут иметь дело с сексом, аппетитом к нему и потерей этого аппетита с такой откровенностью, отсутствием самозащиты и с юмором как Бинни Киршенбаум.” “Нью-Йорк таймс” писала о ее книгах одобрительно, но отнесла их жанр к комедиям. Еще одно свидетельство умопомрачения либеральной идеологии.

Глубже и точнее рецензии понять Киршенбаум дает возможность классика. “Не было еще ни одного великого ума без примеси безумия.” Аристотель. “Что есть ад? Страдания о том, что нельзя больше любить.” Достоевский. “Жизнь не укладывается в те нормы, ценности, ожидания и понятия, которые мы над ней построили. Она всегда больше, чем мы можем о ней сказать.” Ницше.

Прочитав “Беспокойство в одном месте”, я написал Бинни благодарственное письмо и пообещал порекомендовать московским знакомым не обращать внимания на копирайт и ксерокопировать книгу в широких масштабах для просвещения жертв социалистического реализма. Бинни ответила, прислала в подарок её новую книгу “История с персонального взгляда” и убедительно попросила отказаться от идеи нелегального ксерокопирования. Моя попытка сказать комплимент и пошутить не удалась – в России моего времени копировались самые достойные, цензурой не одобренные книги, но американскому писателю это было не понять.

Бинни написала, что тронута моим письмом, в котором я сказал что ее герои реальнее и живее тех, кого я встретил в Америке; она ответила что “в общем, американцы во многом банальны и поверхностны, но, к счастью, не все. Иногда это требует много времени найти одного или двух, у кого больше рефлексии, но стоит продолжать искать, верить, что они есть, и раньше или позже пути встретятся.”
Бинни написала о возможной встрече на презентации её книги, но когда я её увидел, решил что мой интерес может быть неправильную истолкован. Её сексапил не уступает таланту. Более серьёзным препятствием к общению были строгие требования её героини к языковой культуре, несомненно отражающие взгляды самой Бинни: “Arrogant asshole… You want to live in America, than learn fucking language already.” В переводе нет необходимости. Адресовано персонажу, у которогого английский лучше, чем мой.

Причиной моего интереса к Бинни Киршенбаум были не откровения фрустрированных женщин, великолепное чувство юмора и виртуозное авторское владение языком. В каждой из её книг героиня не забывает напоминать: “Я еврейка”.  Все в семье изменили фамилию и форму носа, чтобы они не выдавали еврейства, героиня восстановила родовое имя, обретенное в российской черте оседлости – Лила Московиц, и категорически отказалась переделывать нос. “Если моя семья должна ассоциировать себя с какой-то еврейской группой, то это будут реформисты, у которых больше общего с ирокезами, чем с ортодоксальным иудаизмом.”  У родителей, занятых адаптацией и ассимиляцией, не было времени и желания заниматься дочерью. В семье она абсолютно чужая. В смешанных браках распад семьи зашёл так далеко, что Лиле не сообщили о смерти отца и матери, и она не могла прийти на похороны.
Лила иногда лжёт, что полуеврейка, отмечает Рождество и христианскую Пасху. Но когда говорит, что она праведная еврейка, почти ортодокс, – это тоже ложь, она так не чувствует, и за свою её не примут.

“В ненастоящих евреях” Киршенбаум пишет: “Мы ассимилировались. Мы не только не соблюдаем веры, но мы дистанцируемся от еврейства, как если всё это – язык, культура, традиции, юмор – пахнет фаршированной рыбой.” Когда в детстве Лила увидела мальчика-хасида, её мама предупредила: “Не подходи к ним. Они грязные. Они не моются”.

У меня ничего нет общего с бытием и мышлением Лилы, но и я в числе евреев, которых не примут в свои ряды строгие хранители веры, я отношусь к ним с уважением, но не смогу и не хочу вести их образ жизни. Среди реформистов, реконструктивистов и всех прочих этого ряда я тоже не найду места. Они имеют очень мало общего с иудаизмом, их религия либеральная идеология, они больше в политике, чем в религии, и о кредитных картах и новостях биржи думают и переживают больше, чем о спасение души и рода от чужих идолов.

Для коллективного антисемита, а это сегодня большая часть регрессивного и прогрессивного человечества, все евреи заодно, владеют правительствами, банками и прессой, и вовлечены в мировые заговоры. Но в реальной жизни еврейские общины расколоты, и даже нынешняя вакханалия антисемитизма их не сплотила. Еврейские элиты и интеллектуалы в основном либералы, от корней и забот о судьбе своего народа отчуждены, и часто солидаризуются с его врагами.

Ортодоксы горько сетовали, что талантливый еврейский писатель Филип Рот делает работу ненавистников евреев, культивирует антисемитские стереотипы. Евреи веры чужды Роту интеллектуально и эмоционально, он относится к ним с неприязнью, жёстко полемизирует со своими еврейскими критиками. Но освободиться от еврейства задача для него недостижимая. Он говорил с гневом и болью об антисемитизме в Англии, где ему довелось жить, и где предубеждение к евреям глубже, чем в Америке. Когда его облик выдавал происхождение и он сталкивался с антисемитами, реагировал очень остро. Исторические, гносеологические, политические вопросы антисемитизма и кризис еврейского самосознания Рота не занимали.

Джейкобсон, напротив, пытается разобраться в глубинных проблемах и противоречиях исторической судьбы евреев, он использует сарказм и юмор столь же широко и успешно, как философию, логику, психологию. Его симпатии и к евреям, потерявшим себя в диаспоре, и к тем, кто в трудных условиях пытается сохранить родовую память и ценности, очевидны.

Герои Бинни Киршенбаум ведут некошерную жизнь, не ходят в синагогу, психотерапевт им заменил раввина. Только во время 50-минутной сессии на кушетке у аналитика можно позволить себе избежать притворства и ролей, снять доспехи и раскраску. Помогает ли это? Похоже, не очень. Но в других отношениях рассчитывать на понимание вообще не приходится.

Шринк (сленг, синоним психотерапевта) друг, исповедальник, судья и советник, есть и у Лилы, героини “Чистой поэзии”, и у самой Бинни. Ведутся беседы о жизни, профессиональной, семейной, сексуальной. Работа, поиски партнёра, выяснение отношений и бытовые заботы не отменяют попыток постигнуть смысл и цели бытия. “Обычная жизнь есть западня, я хочу быть свободной”, провозглашает на кушетке Лила. Ее шринк Леон не утешает и не обещает. Он смеётся над детской наивностью клиента.

Серьезному читателю не до смеха. Какой свободы ей не хватает? Живет в лучшем из миров, в демократии, можно ругать и одобрять всех и все как угодно, свободный доступ к информации и сайтам знакомств, делай что хочешь, спи с кем хочешь. Лила поэт, пиши хоть верлибром, хоть гекзаметром, не нравится президент, уезжай в Канаду…

Очевидно, и у Леона есть неразрешимые проблемы, Спасаясь от них, он ушёл в трансгендеры, на нём длинные платья и короткие юбки, серёжки и браслеты, каблуки на туфлях сорок третьего размера. Это его эскейп от Холокоста, трагедии его семьи, от сознания, что есть проблемы, когда Фрейд и прозак бессильны.

Семью Лилы Холокост не затронул, живут в свободе, и благополучии, ассимиляция полная, но на душе у Лилы с детства нет ни мира, ни покоя. Маленькой девочкой ее пригласили соседи на Пасху в церковь, где, как ни старалась быть как все и лучше всех, ей дали понять, что она другая. С партнерами не избежать еврейского вопроса. Вот один из них, не из худших, интересуется, почему евреи так любят драгоценности. Лила для него капризная еврейская принцесса, хоть безденежна, на обед плитка шоколада, и даже у родителей не имела такого статуса.

Её сексуальный марафон начался в школьные годы. Поклонников и сегодня в достатке, но свой выбор для запоздалого замужества она остановила на немце, его отец служил офицером в Вермахте. Их отношения – любовь – ненависть, сексуальная эйфория – тупая, безысходная депрессия, преодоление родовые границ – и взрывное пробуждение голоса крови. Немецкий муж встречает хасида в магазине, теряет тевтонский самоконтроль и оскорбляет его. Лила видит в хасиде жертву концлагеря и ожесточённо его защищает.

После эмансипации еврейская элита страстно стремилась найти место в чужом доме, в чужой культуре, часто доходило до смены религии, имени, всего образа бытия. Конформизм не обеспечивал подлинного признания, не служил охранной грамотой.

В Америке эмансипация была наиболее успешной, но и здесь адаптация начиналась со стремления уподобится хозяевам жизни – белым англосаксонским протестантам. Синагоги строились как готические соборы, вместо Бога Торы, строгого, взыскательного судьи, христианский бог любви и всепрощения. Смешанные браки, успешная карьера, благотворительность, имена на театрах, музеях и госпиталях, и сколько же можно говорить об антисемитизме и Холокосте.

Сегодня – антисемитские протесты, нападение на ортодоксов, травля еврейских студентов, демонизация Израиля, но главные заботы еврейских либералов, а это более 70% американских евреев, цветные меньшинства, нелегальные иммигранты, геи, палестинцы, верное служение Демократической партии, аккумулирующей ненавистников евреев.

Вряд ли Бинни Киршенбаум осознанно придала своей героине роль символа еврейского унижения и саморазрушения. Литература не всегда следует авторским намерениям. Художник творит мир, и этот мир творит художника.