Круговая порука троечников

Михаил Берг: За что и почему не любят русскую интеллигенцию

В той избыточной ненависти, с которой власть и поддерживающий ее (написал – улюлюкающий – потом вычеркнул) электорат, преследует интеллектуалов, есть определенная доля загадки. Хотя даже не интеллектуалов, а просто, как говорили в совке,работников умственного труда. И даже если обозначить тех, кого ненавидят, оппозицией (что, конечно, далеко не так, среди российской интеллигенции полно готовых на компромисс, но компромисс желательно без публичного унижения и потери зарплаты, что ли), их так немного, у них настолько мало шансов воодушевить толпу, что многое здесь кажется не вполне рациональным перегибом. С этим нескончаемым и бесполезным потоком уничижительных и идиотских законов, запретов, ограничений, оскорблений, с этими сошедшими со страниц “Крокодила” иноагентами, нежелательными организациями, стоп-листами и пр.

Зачем эта страсть, надо ли оттаптываться на слабом и давно поверженном противнике (хотя настоящих, бескомпромиссных противников тут немного, в основном, болельщики)? Откуда эта бешеная ярость и белые глаза ненависти, в которой власть вполне солидарна с покорным ей народом? Нет ли здесь элементов мании, самовнушения, эмоционального перфекционизма, борьбы с собственным и преувеличенным страхом?

А если нет, то отчего так не любит путинское большинство тех, кого величает интеллигенцией?

Ведь иногда кажется, что это какое-то тотальное и непримиримое противостояние троечников (и двоечников на подтанцовке) с отличниками; людей физической культуры и умственной; не шибко грамотных, так сказать, и грамотеев (пусть и вышедших из шинели с наганами).

Ведь власть и ее электорат – это по большей части потомственные плохие ученики (по лицам видно, что не утомляли себя чтением), троечники, комсомольские выскочки, делавшие советскую карьеру по причине неспособности к наукам и прочей интеллектуальной деятельности. Поэтому нелюбовь эта давняя и глубокая. Со школы, можно сказать, где камчатка третирует очкастых отличников, умеющих говорить красиво и бойко решать примеры. А потом работать головой, в то время как для наших протагонистов – настоящая работа, это, ясен пень, когда руками.

Работать без дураков – физически уставать, пахать как ишак, пропитываться потом. А все эти узорчатые слова, это непонятное словоблудие со сносками и комментариями, все эти выписки из книг – не более чем выпендреж.

Высокоумные лентяи, придумавшие себе занятие, чтобы не пахать. И работу нашу презирают, пугают ею своих тщедушных детишек: не будешь учиться, пойдешь в дворники, в кочегары, в самое захудалое ПТУ (где они теперь, переименованы в колледжи?), что лепят горбатого: водопроводчика, слесаря, сантехника, токаря и пр.

И это разделение, оппозиция, так сказать, возникла не вчера: пахать как трактор – болтать, противопоставлять слова и дела. Не случайно русская культура (а не только тайная полиция) использовала эту дихотомию для обозначения непримиримых сторон: на одной – слово, на другой – дело. Дело – правда, слово – ложь (и не только вымолвленное). Из этого же семантического ряда присловица: барин говорит горлом, мужик горбом.

И тогда предложим первый подступ к будущей дефиниции: интеллигенция – это как бы бывшие бары или их преемники, символические наследники. А двоечники-троечники – это типа народ. Почти из давнего противопоставления: барская хворь, мужицкое здоровье. То есть чем вам хуже, тем нам лучше.

Можно выстраивать разные концепции возникновения образа советского интеллигента как барина, которому кланяются, как промежуточному начальству, но не любят и только ждут возможности посчитаться за унижения.

Некоторые тянут эту ниточку с хождения в народ, которое завершилось полным непониманием сторон. Народники хотели, говоря на сегодняшнем языке, “повысить уровень интеллектуальной, политической и социальной грамотности”, а объект поучения – воспринимал само поучение как враждебное и избыточное, непонятное: дыр бул шыл. И направленное на то, чтобы самоутвердиться за счет полуграмотного (или неграмотного) клиента, который не хотел становиться в длинную очередь познания, когда у нас и так все хорошо.

Речь идет о двух системах ценностей, мало, кстати говоря, изменившихся, но противоположным образом оценивающих друг друга.

Для народника простой народ – забитый, необразованный, не понимающий, что его эксплуатируют и им манипулируют. Миссия интеллигента раскрыть глаза мужика на социальную правду. А мужику эта социальная правда по барабану, не нужна еще вчера, сегодня и завтра. Потому что в его иерархии она стоит низко, куда ниже гордости. “Гордости чем? Тем, что мы, русские, подлинные русские, что мы живем той особой совсем, простой, с виду скромной жизнью (которая только вам, нехристям, кажется убожеством и унижением), которая и есть настоящая русская жизнь и лучше которой нет и не может быть, ибо ведь скромна-то она только с виду, а на деле обильна, как нигде, есть законное порождение исконного духа России, а Россия богаче, сильней, праведней и славней всех стран в мире”.

И хотя хрестоматийная бунинская цитата позволяет развивать тему классового, социального противостояния, противоборства между славянофилами и западниками, националистами и космополитами, патриотами-государственниками и социальными скептиками, сузим тему и посмотрим на нее под другим углом. Нет ли здесь более простой оппозиции – между сельским и городским населением?

Ведь одна из особенностей России – очень позднее образование городов. Слабость традиционной городской культуры, сильной в Европе с античных времен, укрепившейся в средневековье. В то время как в России, догонявшей и отстававшей от Европы на века (и пропускавшей порой целые эпохи типа Возрождения и Просвещения) пришлось наверстывать упущенное слишком быстро и поспешно. Настолько быстро и настолько поспешно, что массовое переселение крестьян в города в несколько этапов  (после отмены крепостного права, при промышленном буме c конца XIX века, после революции и коллективизации) не сопровождалось приобщением к городской культуре. Культуре, с одной стороны, не имевшей на русской почве отчетливых и авторитетных традиций. С другой, воспринимавшейся новыми горожанами из вчерашних крестьян чуждой и враждебной.

Отметим одно, но принципиальное различие между городской и сельской русской культурой:

разное отношение к чужому, незнакомому.

В городе, где незнакомые люди живут по соседству, где зеленщик понимает, что часовщик – другой, конечно, цех, но совсем не враждебный, а нужный, необходимый: чужой – это норма, не вызывающая возражения. В деревне все иначе. Свои – это лично знакомые. Незнакомец, пришлый, неведомо как попавший в наши края – это опасность, тревога, причина недоверия, страха и ненависти. Кто это забрел в наш обособленный и очень односложный мир – не враг ли он, не источник ли беды?

Это два принципиально разных варианта отношений к незнакомому, чужому, тому, что ты не знаешь: вполне толерантное в рамках эталонной городской культуры и враждебное в сельской – очень плохо примирялись в пространстве российских городов. Новые горожане объединялись не столько по принципу похожей деятельности, бакалейщик с бакалейщиком, ювелир с ювелиром, булочник с булочником. Для новых горожан куда более важным было сохранение старых привычек и окружение себя знакомыми лицами: люди селились деревнями, уездами, районами, землячествами. В результате сохранялись многие стереотипы сельской культуры: чужой – враждебный, тот, кого не знаю, – источник опасности, то, чего не знаю, неинтересно, мало ценно. И, одновременно, возникали проблемы для городской коммуникации.

Мы очень хорошо помним болезни несложившейся городской культуры в позднее советское время: лавочки-скамейки возле парадных, ежедневные посиделки с семечками и перемыванием косточек встречным и поперечным. Уверенность, что все неизвестное можно и нужно безапелляционно судить и осуждать. А также оторванные трубки у телефонов-автоматов, обгорелые почтовые ящики, аммиачная вонь в каждом втором подъезде, помойки на выезде с дачных участков.

И за всеми этими явлениями – одна и та же проблема – отсутствие культуры общности, ощущение, что мой мир кончается за порогом дома и участка, в лучшем случае – микрорайона. А мир – чужой, мир за невидимой границей – помойка, которая не режет глаз.

И нассать в чужом (соседнем подъезде), оторвать трубку в телефоне автомате, поджечь почтовые ящики – это демонстрация непонимания ценности коммуникации. Не о чем нам говорить с чужими, мы живем обособленно, нам другие не нужны, а кто не с нами, тот – враг, чужой.

То, что произошло с путинской эпохой, это во многом продолжение противостояния ксенофобской сельской культуры и толерантной городской (все, понятное дело, сложнее, в обоих случаях свой спектр). Противостояние, принципиально отличающееся от подобных проблем в европейских городах – городская культура впитывала, обволакивала, подчиняла все, что в нее попадало, вливалось, усваивалось. В России благотворное смешение и обогащение разным и непохожим не получалось или получалось с огромными издержками.

Добавим ряд катастрофических обстоятельств. Хлынувшая в города сельская масса после жестокой и кровавой коллективизации представляла собой поток обиженных, испуганных и сбитых с толку людей, мечтающих не о приобщении к богатому источнику городской культуры, а к спасению, обособлению, передышке. Отсидеться и переждать, пока не появится возможность для мести.

Ведь отряды продразверстки, комбеды, комсомольцы и огэпэушники, раскулачившие зажиточных хозяев – были не столько инородцы (хотя подчас инородцы), не столько люди из другого мира, сколько просто чужие,люди из города.

Кстати, это противостояние, неравное, конечно, потому те, кто раскулачивал и уничтожал кулаков-мироедов, был многократно сильнее тех, кого раскулачивали, чьи жизни, уклад и семьи разрушались, но, как говорится, до поры до времени. И сильнее тем, что на стороне городских в этот момент была враждебная власть.

Среди возможных причин яростной и жестокой последующей борьбы с врагами народа, того, что именовалось сталинскими репрессиями, возникновение целого института унижения, дискредитации, мести, изощренной пытки врага – бывшего угнетателя. Ведь среди пришедших по сталинской мобилизации в органы НКВД было очень много крестьянских детей, помнивших, как чужие и городские разрушали их жизнь, расстреливали отцов и соседей, безжалостно уничтожали многовековой крестьянский уклад. И на их стороне, на стороне врагов, были интеллигенты, даже их хваленый пролетарский Горький. И когда ситуация переменилась, перевернулась, и перед недоучившимся в ликбезе крестьянским сыном, в одно мгновение ставшим всевластным следователем, представал чужой для него городской, да еще как бы враг, пощады ему не было, кожа с городского слезала как стружка с бревна. И с тем же сочувствием.

В принципе это противостояние никогда не прекращалось, и было только вовремя подхвачено путинской эпохой. Новая эпоха – новые акценты. Власть теперь не на стороне городских, а на стороне городскую культуру отвергающих.

Троечник в освоении городской культуры отчетливее поддается конформистскому влиянию и становитсякрымнашистом, а городской умник имеет определенные символические обязательства перед своим профессиональным цехом и не может с такой же легкостью закинуть чепец за мельницу.

Но одно остается неизменно: потомки тех, кого раскулачивали, уже не столько ненавидят тех, кто раскулачивал (поздно метаться), они делают шаг по инерции и понимают, что ненавидит все это чужое – все это выросшее из городской культуры западничество, всю эту толерантность, всех этих умников-интеллектуалов, всю эту похожую на начальство, но начальством не являющуюся трусливую и непатриотичную интеллигенцию. Которая чужда настолько, что ей хочется мстить и мстить, делать бессмысленно больно, сладострастно оскорблять, называть иностранным агентом как истинно чужого и чуждого. И уничтожать как класс, как интеллектуальных кулаков, восстанавливая справедливость.

Потому и депутаты, и губернаторы – пусть дураки, лишь бы не похожи на вас, умников, своя ноша не тяжела, своя вонь не пахнет. А вы думали – уничтожение крестьянства пройдет, как с белых яблонь дым?

И никакого торможения не предвидится. Это и символическая, и социальная война между символическими же потомками освобожденных, но все еще обиженных рабов – и культурными потомками господ. Примирить могла бы общая культура, общие ценности и авторитеты. Но их нет, и, значит, конца этой войне в ближайшей (да и отдаленной) перспективе не будет.

А вы говорите Путин. Плоть от плоти, кровь от крови.

Троечник.

Михаил Берг
Источник