Владимир Соловьев | Кот Шрёдингера

Зашкварная метафора с героями без имен

От редакции. В связи с ковидной ситуацией в Кремле публикуем в сокращении первую главу известного романа-трактата Владимира Соловьева «Кот Шрёдингера».

Само собой, все совпадения, аналогии и параллели случайны – даже преднамеренные, а тем более злонамеренные. Жанр притчи как развернутой метафоры не предполагает узнаваемых прототипов либо правдоподобные ситуации. Игра эквивалентами, не более.

Его смерть была долгожданной, а потому неожиданной и застала нас всех врасплох. Кому как, конечно, но никому – по фигу. Для одних, кто не поддался его дрессуре, она была желанной, вожделенной и несбыточной, они желали ему смерти и боялись даже не собственной смерти, а то, что умрут, не дождавшись его смерти – многие так и не дожили, устав от дурной бесконечности в смертной тоске от своей исковерканной, поруганной, проигранной ему жизни. Растерянное, потерянное, надломленное, покалеченное, похеренное поколение. Другие с промытыми мозгами, его фанаты и фанатики, в адеквате и применительно к подлости, да хоть со стокгольмским синдромом, наоборот, полюбили его взасос, «наше всё», почитали его власть сакральной и страшились его смерти больше, чем своей: что умрет раньше, чем они, оставив без крыши – в обоем, а то и трояком смысле. Для тех и других он был безальтернативен, как смерть, а потому сама его смерть была не просто непредставима, а невозможна. Галлюциногенный эффект. Корень Мандрагоры. А был ли у него доступ в самое сокровенное – наши сны?

Он загипнотизировал не только нас, но и самого себя, уверовав в собственную ложь и перестав верить в свою смерть, несмотря на его с детства дикий, животный, в чреслах, страх смерти, его иде-фикс, мне ли не знать, его самозваному биографу – скорее сердцевед, ну сексовед, чем мозговед, а надо бы мозгоправу, был шанс – я знал его сызмала, когда начался наш броманс, пока мы не стали с ним френемис, вот тогда я и нарыл про него с маленькую тележку! Уж коли пошли -веды: душевед для душегуба. Вот именно: он губил, калечил, душил наши души своим темным, слепым, иррациональным страхом смерти. Живое, наглядное опровержение Фрейда с его пресловутым Танатосом на пару с Эросом. Какое, к черту, бессознательное смертолюбие, когда наоборот!

Он знал наши надежды и страхи, как свои пять пальцев. Или ему казалось, что знает? Не знаю. Он был нашим джинном, выпущенным нами на волю, а что просит у джинна любой мэн, как нам теперь известно из джиннотологии: больше денег, больше власти, большой член. Иное дело в нашем мифотворчестве, когда доморощенная джинниха золотая рыбка выполняет наказы чокнутой старухи с разбитым корытом – до определенной, правда, черты. Вспоминал ли он эту сказку, перечитывал ли ее, связывал ли со своим взлетом, идентифицировал ли злосчастную старуху с самим собой? Разбитое корыто следует понимать иносказательно, метафорически, когда начало предвещает конец, а конец подтверждает предсказ. Как в той молитве: Господи, сделай так, как мне надо, а не так, как я хочу! В смысле, берегись несбыточных желаний – они могут сбыться.

Сказка – ложь, да в ней намек, но он был не из числа добрых молодцев, скорее молодец против овец, в которых он превратил всех нас поголовно, именно что поголовно, как овец, хоть и боялся, что плохо кончит, были такие предсказания, но зачистка за зачисткой, он заткнул рот предсказателям, а то и жестоко расправился с ними, как Аполлон с Лаокооном и его сыновьями, а кому повезло, турнул, выдавил из нашего Города, и делал все, чтобы предотвратить, отвратить, избегнуть этот дурной конец. Хорошо еще если с разбитым корытом, как глупая и жадная старуха, которая стала царицей, и все ей мало. Перебор как в блэкджек, по-нашему – двадцать одно. Вот и он пошел в разнос, в полный отрыв от реальности, со своими завиральными идеями на грани обсессии – самому ему ну никак не остановиться. Он так долго дурил нас и в конце концов если не обдурил, то задурил, хоть и не оболванил: нас обманывать не надо, сами обманываться рады – были, но постепенно даже для нашего дурдома его новая дурость и свежие закидоны и обманки за гранью фола уже чересчур, он стал жалок и смешон, хотя жалеть его мы боялись еще больше, чем смеяться над ним. Жалость была ему непереносима.

Он изменился? Мы изменились? Мир изменился, а он остался прежним: живой анахронизм. Был монстр – стал нафталин.

А если Золотая рыбка еще и Немезида? Вот и суди о человеке, пока он не умер! Ему б умереть днем раньше – царицей, царем, на взлете, когда он достиг своей акме, она же – нирвана! А он растянул этот свой последний день на несколько лет, когда удача отвернулась от него, товарный вид утрачен, срок годности истек, а он все хорохорится, понтирует, блефует, полный абзац для помянутого покалеченного, искалеченного потерянного колена и для меня лично. Успел ли он, умирая, осознать и ужаснуться своему концу? Так вот где таилась погибель моя! О, это таинственное мгновение смерти, растянутое в бесконечную вечность…

Собственно, он и был той старухой с безнадежным корытом, типичный лузер, хронический неудачник, заложник своих комплексов, не в свои сани не садись, несмотря на головокружительный взлет его карьеры, а роль золотой рыбки в его и нашей жизни сыграл случай, точнее – цепь случайностей, которую детерминисты и фаталисты назовут потом исторической закономерностью, судьбой, да хоть роком. Ну да, нас всех подстерегает случай, над нами сумрак неминучий и его стыдная рожа взамен божьего лица. Рассеется ли этот сумрак с его внезапной смертью? Конец хазы? Не знаю. Не уверен. А массовое сознание по Фрейду – Канетти – Ортеге и его соавтору Гассету? Массовый гипноз минуя сознание – коллективное бессознательное. Он – это мы, а мы – это он, да? Мы все повязаны – с ним и между собой. Одна шайка-лейка. Возможна ли теперь смена стереотипов и ориентиров без стороннего вмешательства?

Коли речь зашла о роли случайности в истории, то с ходу опровергну ходячее мнение, что он «нечаянно пригретый славой», и все, что ему досталось, досталось благодаря случаю без никакого с его стороны напряга – на халяву, по щучьему велению той самой золотой рыбки, пойманной на золотой крючок. Мажор, короче. Как бы не так! Пусть изначально и дело случая, зато дальше не пошло бы и не поехало – пробивной и маслянистый в одном флаконе, он сам всячески способствовал, чтобы случай перестал быть случайностью и превратился в некое подобие или проявление закономерности. Да и царил нами, не лежа на боку, а вкалывал без отгулов, прогулов и передыха! Кузнец своего счастья и нашего несчастья, хотя за всех не скажу, но за себя сотоварищи: «Бывали хуже времена, но не было подлей!» Нас было мало, у кого еще осталась спасительная аллергия на него, типа иммунного инстинкта самосохранения, мы хранили эту нашу, точнее будет, идиосинкразию в тайне, да и сами были как первые христиане в Риме или мараны в Испании. Нас было мало, но все-таки не трое, как в другом стишке, а оставалось все меньше и меньше: «Куда вы, меньшинство?» – «К большинству», а большинство становилось все больше и больше, приближаясь к абсолюту. И вот почему.

Вдобавок к ближнему антуражу – сотня бенефициантов и пара-тройка тысяч приспешников, пособников и пропагандонов, куда более многочисленная группа – посад – еще одна подушка безопасности – боялась, что после его ухода станет еще хуже, чем при нем, хотя куда хуже и гаже, особенно в последнее время: что ни делал, всё наперекосяк и в молоко. Несмотря на, его воспринимали одни как гарантию хоть какой, какой-никакой стабильности, пусть даже стагнация, деградация и остановка истории, а всё лучше, чем революция, другие – типа заслона от безвластия, неопределенности и хаоса, хотя именно на хаос одна надежда (отсылка к маркизу необязательна), и от поддерживаемых им в качестве страшилки, но и придерживаемых ультрас и отморозков по принципу «зато не антисемит». Что ни говори, пусть шпана, гопота и кидала, пусть урка, но вор в законе, блюдя неписанные правила, которые сам же запросто нарушал, куражась и переходя красную черту, но как бы понарошку, пугая нас и пугаясь сам, а потому ударял по тормозам, хотя всякий раз раздвигал границы отвоевываемого им пространства, пьянея от безнаказанности. Его бы вовремя осадить – не случилось бы то, что случилось. С ним, с нами…

Такова была природа его психологической экспансии: он испытывал не только нас, но и самого себя – свою власть над нами и не только над нами: где ее пределы и есть ли ей пределы? Этого не знали ни он, ни мы, никто. В отличие от той старухи с разбитым корытом, он понимал, что рискует, но не рисковать не мог. Выбора у него не было никакого, статика невозможна по определению, если бы он дал слабину и перестал, рискуя, наступать, его стало бы относить назад. Ну, в смысле центробежное и центростремительное. Еще точнее – вниз головой с зияющей высоты, на которую он волею судеб и собственным волеизъявлением взобрался, свободное и безостановочное падение с ускорением, третьего – ни ему, ни нам.

Слишком быстрый взлет из грязи в князья, пусть и удельные, а отсюда уже благоприобретенный синдром неполноценности вдобавок к его прочим с детства комплексам. Как трудно быть большим начальником мелкому махинатору из глухомани: несоответствие масштабов. Даже крестился он как-то не так – не широко, размашисто, а мелко: рука не выходила за пределы его узких плечиков. Зато сидел, широко расставив ноги, будто у него промеж грыжа. Еще один способ самоутверждения.

А удержаться на вершине власти ему удавалось супротив всех законов природы. Окромя одного, который он не принял в расчет. Тиран не видит дальше своей могилы, наш не исключение, смерть не входила в его планы, хотя сам он уже вошел в возраст, требовались инъекции, чтобы удерживать его если не в прежней, то более-менее пристойной форме. Время от времени он надолго исчезал с радаров, вбегала Молва в одежде, сплошь разрисованной языками – слухи, слухи, слухи, но он выныривал из небытия, из Леты забвения, из Лимбо, из Сумеречной зоны, птица Феникс, не иначе. И вот он взаправду умер, ни жалости, ни сострадания даже у тех, кто его боготворил или делал вид – вот именно: никто давно уже не воспринимал его как человека, а токмо как бога или беса – супермен? сверхчеловек? дочеловек? Он умер, а мы живы, пусть и в раздрае. Пауза: жить по-прежнему невозможно, а по-новому – невмочь. Не могут – не хотят? Все-таки упрощение, потому как верхи и низы поменялись местами, кто был ничем, тот стал всем, стратификация не общества, а сознания. Смутное время? Не без того. Старый порядок умирает, а новый все никак не может прийти ем на смену. В этом промежутке возникает множество злокачественных симптомов. Не я сказал.

Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота! Паче наш умышленный Город возник из болота, как град Китеж из озера, а потом погрузился обратно: град – в озеро, Город – в болото. Как и предсказано: пусту быть. Толкать вниз куда легче, чем тащить вверх: из небытия. А самому ни в жисть не выбраться: порыв есть, прорыва нет. Даром, что ли, древние иудеи обозначали гиппопотама множественным числом! То же самое с нашим гиппопотамчиком, пусть и уменьшенных размеров в сравнении с левиафанами государственных образований с их кровопийцами и донорами, тиранами и тираноборцами, терпилами и нетерпивцами.

Возвращаясь к нашему Городу, как оказалась возможна такая самоизоляция, такая обособленность от всего мира, урби от орби, когда наш Город восстановил против себя даже города-побратимы за бугром, такая, наконец, оторванность от страны, к которой Город номинально принадлежал? Чем объяснить терпимость столичных властей к нашему анклаву? Status in statu? Почему этот суверенный статус был сохранен за нашим Городом, и Центр попустительствовал проделкам, выкрутасам и эскападам нашего начальника, хотя весь мир давно уже его раскусил? Странно было другое – что нашего так и не взяли на самый верх, на что так надеялись его сторонники и противники, пусть и по разным причинам, и как следствие – еще большее усиление крутого агрессивного изоляционизма осажденной крепости, в которую сатрап-узурпатор обратил наш исторический Город, объявив всему окрестному миру гибридную войну.

Что любопытно – хотел ли такого столичного возвышения наш маленький вождь? Не боялся ли он затеряться среди чиновного клира, променяв Город, где он царь и бог, на столицу, где он спица в колеснице фараона? Что если он ждал вызова скорее со страхом, чем с надеждой?

А теперь представьте, что он был кооптирован в синклит метрополии, одолел своего патрона и стал во главе всей страны, превратив ее в свою вотчину, как прежде наш Город, который послужил ему стартовой страницей и генеральной репетицией. О господи! Не только нашей державе, но и всему миру досталось бы по полной. Нет, нет и нет! Такое не только немыслимо и непредставимо, но и невозможно – чтобы вождем нашего лоскутного лимитрофа оказался маньяк и комплексант! Хоть в чем-то повезло, могло быть хуже.

Хотя, конечно, дело случая, что он так и не дождался вызова в столицу.

Опять двадцать пять – случай!

Да и что такое случай? Чем случай отличается от случайности? Ну, Эйнштейна все помнят наизусть благо он Эйнштейн, какую бы глупость не сморозил, хоть язык высунул, но здесь как раз довольно утонченный у него парадокс: случайность – это способ Бога сохранить свою анонимность. Нет, я не думаю, конечно, что наше городское сообщество, пусть и оказывает влияние окрест, а может и на всю метрополию, находится под личным присмотром Творца, хотя и наблюдаются таковые претензии, амбиции и даже инстинкты, что мы богоизбраны. Даже если так, смотря для чего. Сошлюсь здесь на другого философа Декарта – что Бог дал щелчок мирозданию и тем привел его в движение, а далее самоустранился за ненадобностью либо, добавим от себя, ему стало без интереса. А наш Город и вовсе позабыт – позаброшен, подозревали многие из нас, хоть мы и пообвыклись с окружающим нас уродством, став сами уроды под стать пейзажу. Город непуганых идиотов, которых пора пугнуть по известному совету? Что он и сделал, превратив нас в идиотов пуганых и запуганных.

Тьма простирается там над жалкими смертными вечно.

Пусть сравнение с городом киммерийцев слишком банально, чтобы на нем настаивать, хотя в последний месяц его правления солнце заглядывало в наши палестины только на шесть минут, согласно метеорологам. Микроклимат? А пользуясь одним из наших эпитетов-мемов, суверенный климат, ха-ха! А хотя бы и так. Какая бы не стояла у нас погода, наш суровый климат изменить нельзя, разве что разогнать тучи самолетами над главной площадью, что мы и делаем, когда устраиваем раз в год всенародные кооперативы в честь принятия устава, который увековечил его власть над нами, а выборы без выбора превратились в сакральную демонстрацию лояльности покорного народонаселения.

Можно только гадать, кем бы он стал, если бы не стал тем, кем он стал. И кем бы мы все стали, если бы он не стал тем, кем он стал? Это, однако, относится даже не к гипотетической, но к альтернативной истории, в которой не вижу большого смысла. Сослагательное наклонение: если бы да кабы. Задний ум необязательно у русского мужика. Мыслительный эксперимент взамен опытной эмпирии.

А роль случая в той же любви. Представим, что Тристан не встретил Изольду, Петр – Февронию, Ромео – Джульетту, а Владимир Соловьев – Елену Клепикову. Что любовь, вся мировая история зависит от случая.

Предполагаемая, сослагательная, альтернативная история: как сложилась бы она, если бы… Великое может быть, как говаривал Рабле.

Случай не есть случайность.

Случай не случаен.

Случай управляет нашей жизнью и мировой историей, тогда как случайность – когда как.

А его смерть – случай или случайность?

Смерть всегда тайна, паче – смерть властителя, которая не только тайна, но еще и загадка. Слухи поползли по нашему Городу и за его пределы, взорвав информационное пространство: самоустранился или был устранен? В последнем случае лёгкая псих-компенсация за напрасно (и с болью) прожитые годы.

Конспирологические догадки, диковинные или правдоподобные, но далекие от разгадки ввиду хотя бы их множества – на которой остановиться?

Гипотеза о том, что он выжил, возникла из-за того, что не было объявлено о его похоронах, а только опосля, когда те уже состоялись, опять-таки тайно, и на представленных нам фотках мы увидели в отдалении покрытый цветами закрытый гроб, что опять-таки в нарушение православного этикета.

А если он удалился в Александрову слободу, как его грозный предпредпредпредшественник, когда нашего Города еще не существовало? А если смерть Тарелкина? А если кот Шрёдингера, который жив и мертв одновременно? Типа анабиоза – ни жив, ни мертв. Или труп находился в таком печальном и неузнаваемом состоянии, что решено было…

Стоп!

Кем решено?

Приемышами? Убийцами? Им самим?

Мы так привыкли к нему, что никак не могли поверить в его смерть.

А он сам?

Он сам знает, что мертв?

Первая глава романа-трактата «Кот Шрёдингера», который печатался главами в «Независимой газете» и «Панораме», серийно в журнале «Времена», а полностью вышел в издательстве «Либерти».