Концлагерь по имени Россия, или Почему тиран плохо кончит.

Тут позвонил мне один старый дружок под впечатлением от моего рассказа «Звери и мы» в «Независимой газете» и посетовал, что я трачу столько времени на политоложество, когда мое призвание – проза и критика. С чем я в корне не согласен, напечатав тьму-тьмущую политикан в периодике и выпустив с Еленой Клепиковой с дюжину политологических исследований на дюжине языков. Не только чтобы удержаться на плаву. Источник вдохновения один и то же – по имени Пирена. Тот самый источник, из которого пьет воду крылатый конь Пегас. Пишу ли я о том, что случилось (или не случилось) со мной и моими героями, занимаюсь политикой или анализирую стихи – едино.

Кстати, о стихах. Предупреждаю заранее, что в этой статье их будет довольно много. Не потому, что я профессиональный стиховед. Но и по конкретной причине – все три объекта этой моей политиканы имеют прямое отношение к поэзии – поэты Женя Беркович и Лев Рубинштейн и издатель Игорь Захаров, выпустивший немало книг стихов и о стихах, включая моих «Трех евреев», из которых два опять-таки поэты. Что объединяет героев этой статьи? Это и есть ее сюжет.

Вот даже именно в стихах обратилась Женя Беркович к суду, который рассматривал ее и Светланы Петрийчук апелляционную жалобу на избрание меры пресечения по их вздорному «террористическому делу» – чтобы их отпустили под домашний арест. Прав псковский политик-иноагент Лев Шлосберг, что этот день войдет в историю не решением суда, а выступлением Евгении Беркович:

…Я сейчас закончу, у меня нет четырех томов,

К сожалению, нет даже двух тетрадок

Но если нет надежды на выбор слов,

Остается делать ставку на их порядок.

В конце концов, наступил Новый год

Прилетел дракон — не паук, не червяк, не немая рыба.

Я прошу вас, вспомните про чудо и про закон

Это почти синонимы. У меня все. Спасибо!

Чуда не произошло, закон остался беззаконием. Суд оставил молодых женщин за решеткой по террористическому делу, по которому они сидят без суда и следствия уже девять месяцев. За публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма в спектакле «Финист ясный сокол» (2020), за который режиссер Женя Беркович и Светлана Петрийчук получили театральную премию «Золотая маска». Да, такого прежде не бывало, чтобы посадить за премированный спектакль трехлетней давности. Так и войдет в историю, как «театральное дело».

Или другая беспрецедентная история с издательством «Захаров», которое под угрозой закрытия за издание книг террориста и экстремиста Бориса Акунина, который вдобавок был недавно объявлен еще и иноагентом. «Это меня-то, террориста и экстремиста», – удивился писатель и сравнил это с тикетом за неправильную парковку бен Ладену.

Смех смехом, но судя по полученному мною из издательства письму там совсем не до смеха – распродают остатки книг, не дожидаясь экспертизы на предмет терроризма. А какое было замечательное издательство: чудесная «Легенда о Сан-Микеле» Акселя Мунте, которая стала у нас дома настольной книгой; пятитомник рассказов Сомерсета Моэма, у которого я учился искусству рассказчика – такого полного собрания нет даже на родине писателя; читабельная «Война и мир» в одном томе – до того, как граф, получив издательские отказ, вернулся в Ясную Поляну и увеличил роман вдвое за счет историографии и военографии. Не говоря о политических рисках «Захарова» – одно полное собрание Валерии Новодворской чего стоит. У меня «захаровских» книг больше, чем любого другого издательства, не считая «Рипол-классик», который выпускал наши с Леной Клепиковой книги по две-три в год. А «Захаров» не просто издал мою горячечную питерскую исповедь, но и дал ей новое название «Три еврея», а старое «Роман с эпиграфами», под которым она вышла в Нью-Йорке и в Петербурге, сделал подзаголовком. Так «Три еврея» и вошли в историю русской литературы.

Сошлюсь на еще одного иноагента «захаровского» автора Виктора Шендеровича:

«Несовместимость “Захарова” с этой позднепутинской эпохой была очевидной, просто у государства, занятого войной и политическими репрессиями, все не доходили его большие руки до маленького гордого издательства».

Вот именно! Расширение зоны уязвимости за счет сужения зоны безопасности. Теперь под раздачу может попасть любой – ни у кого нет ни брони, ни охранной грамоты от преследования. Включая своих – того же Пригожина взять. Включая любых.

Беда не в том, что сажают всех, кого захотят,

А в том, что берут и самых отъявленных палачей.

В том, что сажают кого попало и всех подряд,

И тебя не спасет лояльность твоих выкриков и речей.

«Да будет мне позволено молчать – какая есть свобода меньше этой?» И этой, увы, нет даже у молчальников, коли автора этих слов император Нерон приговорил к смерти с правом выбора способа самоубийства. Этой единственной свободой великий римский философ Сенека и воспользовался, вскрыв себе вены.

А вот из моего «Кота Шрёдингера», имя которого стало синонимом рашистского тирана: «О его политических мероприятиях, одно чудесатее другого, когда он прицелочно, в прикидку, на пробу, идя на большие риски, тестировал границы дозволенного, я узнавал из ЧМО-ТВ, да и то с опозданием, редко в него заглядывая, до того мне постыло его плебейское мурло, глядящее на меня из ящика, а другие информационные источники были им почти все перекрыты, он занавесил все окна телеэкраном и добился почти полной самоизоляции».

И последний трагический пример в этом ряду – убийство поэта Льва Рубинштейна, далекого от политики, но морально безупречного и глубоко порядочного человека, который из порядочности и подписывал время от времени протестные коллективки. Опять-таки беспрецедентно – прежде за это не убивали. Да, да, убийство, пора называть вещи своими именами, а не пользоваться гнусными эвфемизмами, типа «смерть в результате ДТП». «Главное – не испортить некролог», сказал Лев Семенович как-то. Что ему удалось, как редко кому. А потому еще одна на него ссылка – к месту:

«Чего я жду и на что, так сказать, надеюсь. Втайне я мучительно, – хотя и безосновательно, – надеюсь на то, что мне будет предоставлена возможность пусть совсем ненадолго приподняться над этим плоским миром и посмотреть-послушать, кто, как и что будут реагировать на мое исчезновение из круга осязаемых явлений».

Честно, здесь я хотел процитировать «Конец Прекрасной эпохи», а именно строфу «Это край недвижим…», но спасибо Андрею Абрамову, который под моей предыдущей политиканой в «Континенте» поместил взамен коммента стихотворение «Климат не для часов» Бориса Слуцкого, которого я ставлю вровень с Бродским и посвятил ему большое мемуарно-исследовательское эссе «Ржавый гвоздь». Это тоже на тему, что на русской истории пробы негде ставить, вот несколько строф с благодарностью читателю за подсказ-напоминание:

Этот климат — не для часов.
Механизмы в неделю ржавеют.
Потому, могу вас заверить,
время заперто здесь на засов.

Время то, что, как ветер в степи,
по другим гуляет державам,
здесь надежно сидит на цепи,
ограничено звоном ржавым.

За штанину не схватит оно.
Не рванет за вами в погоню.
Если здесь говорят: давно—

это все равно что сегодня.

Часовые гремуче храпят,
проворонив часы роковые,
и дубовые стрелки скрипят,
годовые и вековые…

Одно утешеньице, что при всей общей статичности и повторности русской государственно-народной истории, которая идет в параллель, далеко не всегда совпадая с политической, чуть ли не каждый новый правитель приходил к власти путем государственного или дворцового переворота, а то и революции (11 из 24-х начиная с Петра Первого) и шел не вослед, а наперекор предшественнику, участь которого незавидна. Как остроумно подметила мадам де Сталь: «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою». Это в худшем случае (Петр 3, Павел 1, Николай 2), а в лучшем – эмиграция (Керенский) или пенсия (Хрущев). Не говоря о сомнительно-гипотетических случаях, типа императора Александра Первого, который будто бы имитировал свою смерть в далеком Таганроге и стал скитальцем-отшельником под именем старца Федора Кузьмича. См. «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» Льва Толстого.

О прерывном, дискретном, наоборотном ходе русской политической истории, пусть и в рамках исторической традиции, я писал многажды, но вот прочел статистические выкладки Владимира Пастухова, согласно которым шанс мирной передачи власти путинскому преемнику один к четырем: «Вся российская Новая история – пример бесконечного “кидалово”, нестабильности и разрывов постепенности. Не вижу ни одной причины, почему сейчас это вдруг должно стать иначе».

И я не вижу, согласен на все сто. Чтобы кремлевский пацан-пахан стал исключением из правила, наломав столько дров мало не покажется, напортачив по полной и вогнав свою вотчинную страну в политическую, экономическую, демографическую и военную яму? Да никогда! Я давно уже предсказывал, что он плохо кончит. И чем дальше, тем больше он делает все, чтобы оправдать мое пророчество.

Скорее всего свои же от него избавятся – из страха за свою шкуру и из инстинкта самосохранения. Что поразительно, превратив Россию в концлагерь и расширив до беспредела круг уязвимых, тиран так и не понял, что сам оказался в их числе и над ним навис его собственный дамоклов меч. Напомним о судьбе помянутого императора Нерона, которого не спасли от гибели даже его двойники.

Заложник собственной системы, кремлевский самодур обречен даже статистически, исходя из трех предыдущих столетий российской истории. Политически или физически – без разницы. Хотя, конечно, ни одному мировому лидеру столько людей не желает смерти. Включая его поданных и даже верноподданных.

Вопрос в другом – уйдет он один или утащит за собой Россию?

По любому, в такой архаичной, монструозной, агрессивной, убийственной и самоубийственной форме Россия дальше существовать в современном мире не сможет.

Автор: Владимир СОЛОВЬЕВ – АМЕРИКАНСКИЙ