Картинки с грустной выставки

Германские натурные зарисовки выходца из «поколения гастарбайтеров»

Handbooks for refugees. Berlin, on January 27, 2016. (Photo by John MACDOUGALL / AFP)

Выходец из Турции Ахмет Рефии Денер – эксперт по этой стране, бизнес-консультант, консультант для молодых иммигрантов в Нижней Франконии, который выступает против навязанного мышления и поэтому пишет для ряда критических СМИ. Мы предлагаем ряд «натурных зарисовок» того, как человек с успешной иммиграционной биографией видит то, во что ныне превращена иммиграционная система Германии.

Убежище в ФРГ: система, которая хочет, чтобы ей злоупотребляли

Я работаю с молодежью, чтобы внести свой вклад в интеграцию. Мой вклад в дискуссию по этому поводу заключается в том, что я записываю свои порой невероятные впечатления. Они настолько невероятные, что их невозможно придумать.

Итак, я работаю с молодежью. Не из интереса к учебе, не из социологических амбиций, а потому, что считаю, что об интеграции нужно не только говорить, но и сопровождать ее на практике. Каждый день я сталкиваюсь с тем, что многие даже не считают возможным или во что не хотят верить. Поэтому я пишу об этом. Не для того, чтобы провоцировать, а для того, чтобы наконец зафиксировать то, что все и так давно знают: система давно вышла из-под контроля. И не из-за отдельных людей, а из-за их общего числа. И из-за суммы их действий.

Начнем с самого простого: в настоящее время я занимаюсь подростками из семей, которые получают от центра занятости более 13 тыс. € в месяц. Да, вы правильно прочли: тринадцать тысяч. Чистыми. Ежемесячно. Легально. Без шуток. И это не то, чтобы я «слышал от кого-то». Я работаю в этой системе, но не как получатель пособий, а как социальный работник. И эта сумма не является чем-то исключительным. Это просто сумма, которая получается, когда семья с большим количеством детей, несколькими родителями и частично «присоединившимися» родственниками получает государственное обеспечение. К этому добавляются детские пособия, аренда, электричество, надбавки, школьные принадлежности, транспортная помощь, курсы немецкого языка и так называемые «дополнительные выплаты в особо тяжелых случаях». И поверьте мне: эти «особо тяжелые случаи» бывают очень изобретательными.

Например, если убедительно объяснить, что мебель старая, этого будет достаточно для обоснования. Затем полается заявление на новую мебель. И его утверждают. Не подержанную, не отремонтированную – новую. Я видел это неоднократно. Кто платит? Конечно, налогоплательщики. Не семья.

Другой пример. В семье, находящейся под опекой государства, умерла тетя. Ее последнее желание: похороны в Дамаске. Поэтому тело было перевезено и похоронено там. Расходы составили около 8000 €. И в этом случае платил не родственники. Это не выдумка, не фантазия, а реальность: я сопровождал эту семью, подавал их заявку, выполнял решения чиновников. Единичный случай? Хотелось бы, чтобы это было так.

Я помню одного подростка, с которым я работал около пяти лет назад. У него было двенадцать братьев и сестер, которые жили с тремя матерями. Две из этих матерей также жили в Германии, в двух квартирах, расположенных друг над другом в одном доме. Отец каждый день менял этаж. Это не шутка. Это не кино. Это повседневная жизнь. Все они жили в Германии, все были обеспечены. И не скудно, а щедро. Официально это называется «воссоединение семьи». Более подходящим термином было бы «поддержка многоженственно-многодетных семей».

Сегодня этот мальчик уже взрослый. Недавно я случайно встретил его в городе – на парковке. Он вышел из Mercedes SLK. Красивая машина. Я спросил: «Откуда она у тебя?» Ответ: «Стоила 4500 €». А кто заплатил? Конечно, не он сам. Он сказал, что хотел работать курьером. Поэтому ему оплатили водительские права. Они стоили 3200 €. Эту сумму он тоже не заплатил сам. Но работал он, скажем так, недолго. Три недели, и всё. С тех пор пишет резюме, получает отказы, отдыхает. Mercedes SLK остался. Банковский счет пуст. Но время заполнено.

Замечу: я не рисую какие-то карикатуры, я описываю повседневную жизнь. Мои описания не новы и не содержат ничего не известного ранее – они просто нежелательны. Того, кто об этом говорит, быстро заклеймят популистом. Или расистом. Или тем, кто «раздувает единичные случаи». Но что происходит, когда единичные случаи становятся реальностью в тысячах вариантов и превращаются в норму?

То, что я описываю, не ограничивается Берлином, Дуйсбургом или Бременом. Это неотъемлемая часть системы. Система настолько открыта, щедра и слепа к злоупотреблениям, что возникает вопрос, была ли она когда-либо задумана как долгосрочная. Речь здесь не идет о том, чтобы осуждать людей в целом. Речь идет о том, что мы создали систему, которая просит, чтобы ей злоупотребляли. И которая наказывает тех, кто честен.

Молодой человек, который действительно хочет работать, имеет больше трудностей, чем тот, кто просто прожигает жизнь. Тот, кто пытается быть честным, подавлен абсурдной бюрократией. А тот, кто знает, как «играть» в эту систему, живет комфортно – и зачастую лучше, чем средний класс. И это не предрассудок, а опыт. Мой ежедневный опыт.

Мне не нужны вырезки из газет. Мне не нужны скандальные новости, не нужны видео журналистских расследований. У меня есть реальность. И я буду продолжать ее описывать – даже если это неудобно. Потому что когда-нибудь приходит время расплачиваться. И делать это будет не описанный выше водитель Mercedes SLK, а тот, кто встает в шесть утра на работу, платит налоги и задается вопросом, нормально ли всё это. Это не нормально. И тот, кто не говорит этого вслух, становится соучастником этого абсурда.

Беременность от языкового курса

Недавно я снова оказался между двух стульев – или, вернее сказать, между двумя языками. Речь шла о 18-летнем афганском юноше, которого я опекаю – он хочет учиться, вежлив, сообразителен. Проблема только в том, что он не умеет писать на своем родном языке и не понимает его в полной мере. И это не редкость. Тот, кто растет в стране, где 60% взрослых неграмотны, нуждается не в грамматике, а в инстинкте выживания. Теперь этот молодой человек живет в Германии, должен учить немецкий, желательно говорить на нем свободно, но сначала ему нужно понять, что такое «документ». Или Bescheinigung. Или Berechtigung zur Teilnahme an einem Sprachkurs für Nichtteilnehmer mit potenziell integrationsrelevantem Hintergrund. Удачи, мой друг. Кстати, переводчик, которого мы вызвали, тоже его не понял. Не тот диалект. Родился на 200 км дальше на запад. Коммуникация? Провалилась из-за культурного километража.

Это напомнило мне историю моей жены. Когда-то она записалась на курсы немецкого языка для мигрантов. Я сопровождал ее два дня, просто из любопытства. 20 женщин, 18 из них из Сирии. Большинство из них были неграмотными. Учительница была очень увлеченной. Уроки представляли собой грамматическую самооборону на уровне B1. Плюсквамперфект и вводные предложения – для учениц, которые едва знали, как написать свое имя. Я еще более остро ощущаю это в случае моего подопечного, афганского мальчика, которому сначала нужно «понять» слова родного языка – в буквальном смысле. Глядя на эти курсы немецкого языка и интеграции, задаешься вопросом: а какова их цель?

Моя жена рассказала мне о ситуации в классе, которую я никогда не забуду: учительница объявила, что курс скоро закончится – через три месяца. Участницы должны обратиться в центр занятости и искать работу. После этого не последовало никакой дискуссии, а лишь своего рода биологическая реакция на бюрократию: через три месяца девять из 20 женщин были беременны. Почти каждая вторая. Как будто все коллективно решили: «Немецкий? Нет, спасибо. Лучше пособие по беременности и родам, декретный отпуск и рецепт на избежание интеграции».

Эта схема мне знакома. Еще во время учебы в вузе я подрабатывал переводчиком в ведомстве по делам иимгрантов. Классические формулировки были такие: «Тяжелая беременность, необходим покой, требуется уход мужа». Тогда я смеялся над этим. Сегодня я плачу про себя, потому что система ничему не научилась. Государство хочет интеграции, но получает бюрократию с побочными эффектами. Мы доставляем сюда афганцев чартерными самолетами, но не можем организовать им переводчика с нужным диалектом. Мы сажаем неграмотных женщин на курсы B1 с плюсквамперфектом. А потом удивляемся, что они бросают курсы – или беременеют.

Германия – страна идеальных бланков и провальной реальности. Пока мой афганский мальчик пытается произнести слово Bescheinigung (справка), другие выдумывают очередную стратегию уклонения от ответственности. А если об этом говорить открыто, то ответят: «Это недифференцированно, это огульные обвинения». Нет. Это достаточно дифференцировано, чтобы увидеть разницу между ребенком, желающим учиться, и структурным оправданием безделья.

Страна между нелегальной работой и обязательным ношением хиджаба

Недавно я мотал свои круги на спортивной площадке в нашем поселке. Там я встретил двух мигрантов. Их истории наглядно символизируют то, что не так в этой стране.

До поселковой спортивной площадки мне идти всего около 200 м. На самом деле, это короткий путь. Но в этот день на этом коротком пути я столкнулся с двумя историями – двумя мирами, которые в Германии можно увидеть почти каждый день. И ни одному их них не место здесь.

Первый человек, которого я встретил, стоял у белого фургона с румынскими номерами. Грузовой отсек был пуст, всё содержимое аккуратно разложено на тротуаре – инструменты, чистящие средства, ведра, комплект шин, кабельные барабаны. Трудолюбивый мужчина убирал свой автомобиль. Я приветливо сказал: «Доброе утро!». Он ответил тем же.

«Ты говоришь по-немецки?» – спросил я. Я сознательно обратился к нему на «ты», чтобы создать ощущение близости и снять барьер. «Да», – ответил он. Не идеально, но достаточно, чтобы поговорить. И он с удовольствием рассказал о себе. Он маляр и монтажник, 20 дней в месяце проводит в Германии, два дня – в дороге туда и обратно, а остальную неделю – с семьей в Орадя, городе в Румынии, недалеко от границы с Венгрией. У него трое детей, которыми он очень гордится. Он сразу достал из «бардачка» машины их фотографии. Гордый отец, трудолюбивый человек, который ничего не требует от Германии – просто работает.

Я сделал известный жест: потер указательный палец о большой. «Оплата? По-черному?» Он рассмеялся. «Да, да, конечно!» – как будто это был единственный возможный вариант. Это приносит ему четыре-пять тысяч евро в месяц. В Румынии это небольшое состояние. В Германии же он официально не существует. Социальное государство его не учитывает. Налоговое государство теряет. А немецкий мастер? Его продолжают борцы с дефицитом квалифицированных кадров. Это была честная встреча, приятная, почти меланхоличная. Человек, который работает – в тени системы, но необходим для нее.

Прийдя на спортивную площадку, я мотал свои круги. Чуть позже пришли два класса из соседней начальной школы. Дети восьми-девяти лет. Разноцветные, шумные, живые. Когда приходят школьные классы, я должен уйти с площадки, так написано на табличке. Школьники, конечно, имеют преимущество. Но мой взгляд задержался: четыре девочки были в головных платках. Это не модный аксессуар. Этого от них требуют дома. Их одежда не была ни спортивной, ни функциональной – она соответствовала «достоинству» семейного образа.

Я невольно задался вопросом, как это влияет на ребенка. Ответа нет. Потому что, если спросить девочек напрямую (я делала это несколько лет назад), то в ответ услышишь лишь заученную фразу: «У нас так принято». Потому что они слишком малы. Потому что они еще не понимают механизм адаптации, но уже чувствуют его. Я знала одну из пришедших вместе со школьниками учительниц: раньше она была классным руководителем моего сына. Поэтому я осторожно спросила ее, указав на девочек: «А они могут заниматься спортом?»

«Нет, если они могут при этом контактируют с мальчиками, – ответила она. – Они не могут играть в баскетбол или футбол. Двое из них вообще не могут участвовать в занятиях – они остаются в классе и занимаются своими делами. Плавание для всех запрещено, даже в 30-градусную жару». Запрещено. Никакого недоразумения, никакого культурного непонимания – только четкий запрет. В 2025 г. В немецком поселке в Баварии.

Я шел домой и продолжал размышлять об этих двух встречах. Румынский мастер, который работает нелегально, потому что немецкий рынок нуждается в нем – и потому что наше государство неспособно четко регулировать эту потребность. И четыре девочки в хиджабах, которым не позволено быть детьми. Ни бегать, ни плавать, ни быть свободными. Потому что религия стала методом воспитания. И никто не осмеливается возразить – из страха прослыть культурно нетолерантным.

Это парадоксально: первый человек нарушает правила, но выполняет свою функцию. Вторые следуют правилам, но оказываются сломленными. Что это делает со страной, которая отказывается от своих собственных стандартов? Что это делает с детьми, которым никогда не позволяли быть детьми? И что это делает с нами, когда мы всё это видим, слышим, знаем – и всё равно молчим?

Раньше приезжали и настоящие инженеры

Мне часто достаточно одного предложения, чтобы вспомнить соответствующую историю. Недавно один мой друг поделился на Facebook следующим скриншотом: «Вопрос: „Можно ли полететь в Стамбул с немецким удостоверением личности?“ Ответ: „Нет, тебе нужен самолет“». Смешно. Я громко рассмеялся – не только из-за этой шутки, но и потому, что это вернуло меня в то время, когда в путешествиях еще были что-то архаичное.

Будучи студентом в Северном Рейне – Вестфалии, я по выходным работал в турецком туристическом агентстве. В те времена люди заходили и со стоическим самоуверенностью спрашивали: «Bilet var mı?» – «Есть билеты?» Конечно, у нас были билеты. Я часто для шутки брал 100 старых билетов с отрывными талонами и клал их на прилавок: «Достаточно. Выбирайте».

Владелец агентства – да упокоится он с миром – не был типичным турагентом. Он был кандидатом наук в области машиностроения, одновременно с владением турагентством руководил разработкой двигателей в компаниях Ford в Кёльне и Ford Essex в Англии и проводил в аэропорту больше времени, чем многие пилоты. Он был тем, кого сегодня назвали бы трудоголиком – или, проще говоря, человеком дела.

Деловая хватка доктора А. не знала границ. Он был не только самым успешным независимым продавцом билетов для Turkish Airlines, но и «королем кассет» в регионе. В то время, когда турецкие музыкальные кассеты переживали настоящий бум в Германии, он уже давно разглядел рынком и подчинил его себе. Пока другие еще раздумывали, стоит ли это делать, он продавал тысячи кассет – и это за день.

Причина такого успеха была проста и гениальна: мы работали и по воскресеньям. Однажды пришла полиция и потребовала закрыть офис. Доктор А. нашел официальный документ, согласно которому туристические агентства, занимающиеся оформлением авиабилетов и выполняющие предварительную регистрацию по договору с аэропортом, могут работать по воскресеньям, что подходило под наш случай. Полицейские кивнули, ушли и больше не появлялись. Так туристическое агентство стало неофициальным местом паломничества турецких меломанов со всей земли Северный Рейн – Вестфалии. Клиенты приезжали порой за сотни километров, чтобы выстроиться в очередь перед магазином в выходные дни. Ни Интернета, ни стриминга – но по воскресеньям у доктора А. были самые новые кассеты. Это был человек, который из любого правила делал возможность.

Он использовал каждую минуту. Каждый день он вставал в 5 утра, чтобы пойти на работу в Ford. Затем, около 17 часов, он отправлялся в туристическое агентство, чтобы вести отчетность и обслуживать клиентов. После этого он ехал прямо к стойке Turkish Airlines в Кёльне, лично помогал своим клиентам с оформлением и продавал билеты спонтанным путешественникам – иногда до полуночи. Ах да, и три раза в неделю ему, конечно, приходилось летать на завод Ford в Эссексе. Всё было организовано до минут.

И он был гением продаж. В какой-то момент Turkish Airlines ввела новую систему бонусов для независимых агентств, которые продавали билеты авиакомпании. Согласно этой системе, туристические агентства должны были получать больше квот в сезон, если они достигали высоких продаж в межсезонье. Но, вводя эту систему, в Turkish Airlines не учли особых способностей доктора А. Ведь он и так продавал огромное количество билетов в любое время года. Когда же после введения новой системы бонусов было опубликовано летнее расписание рейсов, оказалось, что все места, за исключением пяти–десяти на каждый рейс, «принадлежали» ему.

Turkish Airlines запаниковала. Один агент на (почти) весь самолет? И к тому же кто-то, кто при этом мог продавать и билеты других авиакомпаний? У него без церемоний отобрали лицензию агента. Якобы по формальным причинам. Доктор А. подал в суд. И выиграл. До сих пор я не знаю, в каком размере была выплачена компенсация. Но, по слухам, это были миллионы марок. Правда, процесс длился долго. Но он отнесся к этому спокойно. «Чем позже они заплатят, тем лучше, – сказал он. – Проценты за просрочку выше, чем в любом банке. А если они вообще не заплатят, я просто наложу арест на самолет – здесь, в Германии».

Он получил свои деньги. Как-то. Когда-то. Об этом рассказал его сын. У меня к нему осталось огромное уважение. К человеку, который приехал в Германию в качестве турецкого гастарбайтера и сумел добиться успеха в немецкой отрасли, где действовали немецкие правила, противостояв международному монополисту. Когда я сегодня говорю о «поколении гастарбайтеров», я имею в виду именно таких людей. Тех, кто приехал не для того, чтобы получить что-то от государства, а для того, чтобы построить что-то свое.

И да: я очень четко разграничиваю это поколение и тех, кто прибыл в страну после 2015 г. с ярлыком «иммигрант». Ведь не каждый, кто прибывает, привозит с собой билет – некоторые приезжают с претензиями. Доктор А. же привез с собой деловую хватку.

Ахмет Рефии ДЕНЕР, «Еврейская панорама»