Изменения в языке, языковые семьи и поиски прародины

Продолжение беседы корреспондента ProScience о методах и достижениях сравнительно-исторической лингвистики с профессором РГГУ, ведущим научным сотрудником Центра компаративистики Института восточных культур РГГУ Олегом Алексеевичем Мудраком.

Что вообще движет изменением языка?

Почему меняется? Это такой большой процесс… Дело в том, что язык у нас не просто так сам по себе меняется. Язык учится детьми от родителей, а дальше некоторые изменения или, лучше сказать, «исправления» носят точечный характер.

Язык система избыточная, и для того, чтобы нас понял собеседник, у нас больше половины информации дублируется разными способами. Согласование по роду, согласование по числу. Хотя, казалось бы, можно обозначить число и в одном месте  – «люди пришел». Нет…

Но это у нас в русском…

Нет. Во всех языках. В каждом языке по-своему устроено, но избыточность есть всегда. Поэтому небольшая утеря того, что есть – она не страшна, все поймут. Поморщатся, плюнут, но поймут. Дети, когда учатся от родителей, они учатся не полностью. Они учат базу, а дальше уже по тем образцам, которые у них сложились, они подстраивают и генерируют новые формы. Иногда их, конечно, бьют по затылку и говорят: «Это неправильно, надо говорить вот так». Они это запоминают и исправляются. Влияет этот способ. А иногда не обращают внимания. Вот живой пример про незаметность звуковых переходов. В русском языке пишется т мягкое и д мягкое. Как мягкие смычные ть и дь обычно это произносится только в южнорусских диалектах. Москвичи все говорят тсётся и дзядзя. У них здесь – аффриката. Это уже другой звук, это уже звук типа ц, ч. Причем и те, и другие будут воспринимать речь друг друга как правильную, как будто нет никакой ошибки.

Ну да, мы же не слышим это…

Не слушаем, а на самом деле это все прекрасно слышно. Опять же в русском языке у нас под ударением различаются все гласные, а в безударной позиции они совсем по-другому себя ведут. В севернорусских говорах будет города́, в южнорусских hъръда́, а в московском гарада́. Разные гласные совсем, а мы считаем, что это одно и то же. Там – о, там – аканье сплошное, а там – какие-то средние. А такие изменения – они накапливаются. То есть вместо тетя говорили тётя, то есть немножко сдвинулся гласный внутри системы и получил огубленность. Потом распространяется новый вариант. Причем всегда и во всех случаях действия правила. Правило перехода абсолютно, не бывает ситуаций, когда переход в одних словах происходит, а в других – нет, по не мотивированной другим правилом причине. Когда у нас появляется новая манера произношения – это типа моды, совершенно бессмысленно, то у нас мини-юбки, то у нас макси-юбки, – что победит в следующий раз, мы не знаем. Как карта ляжет. То есть как устроена система, где какие запрещения, какие допустимые люфты, можно ли сюда, можно ли туда. А потом кто еще сосед. А потом почему-то стало престижным, а это непрестижным. Этнокультурный компонент тоже влияет. И каждый раз в языке все эти факторы влияют. То есть если у нас есть две как минимум возможности, какая из них победит мы не знаем. А если у нас есть пять возможностей, то мы тоже не знаем. То есть будущее предполагать мы не можем. У нас этих вилок для всяких изменений куча! Как только видим какое-то небольшое вихляние – вполне может быть, что оно кончится, все вернется опять на круги своя и будет все так же, как и было. А может, наоборот, будет другой звук.

В чем прогностическая характеристика сравнительно-исторического языкознания?

Когда мы берем языки-потомки, современные диалекты, чем лучше у нас реконструкция, тем больше мы понимаем не только как звучал этот язык до распада, мы понимаем всю историю и даже можем сделать относительную хронологию, то есть понять когда то или иное важное изменение произошло. Падение редуцированных ь, ъ в предке русского языка уже происходило к 12-му веку. В результате у нас выпали два гласных, зато появилась куча мягких согласных. Были только  твердые согласные, нейтральные, а теперь т и ть, п и пь. Это результат перестройки системы. Вот у нас получилось что в конце концов: у нас сложилась система мягких согласных, а число гласных уменьшилось. Нужно понять, когда это все произошло. И если у нас правильное понимание, во-первых мы ловим заимствования из чужих языков, а также из родственных языков (например, рус. облако, небо, время  заимствованы из южно-славянского «старославянского» языка первой письменности славян), а потом если мы поймаем, найдем какой-то неучтенный нами текст на каком-нибудь славянском языке века тринадцатого, даже если у этого языка не осталось потомка, мы сможем его прочесть и понять. И вдруг оказывается, что все ложится на то, что ожидалось. При правильной реконструкции подтверждения из независимых источников всегда вылезают – вот в чем прогностицизм. Если ты правильно сделал, новый материал, какой бы ни появился, он еще больше покажет, что ты прав. Он направлен назад. Будущего мы не знаем. Глупо даже по экономике прогнозировать что куда пойдет, или по моде. А это ж мелочь! Мода человеческой одежды – это вообще какая-то элементарная вещь по сравнению с языком. Не такая сложная система. Прогностицизм компаративиста именно в том, что если делаешь правильно, то потом можешь отождествлять, как слово звучало в тот момент, и вдруг бабах! – оказывается, что вот это слово славянское, которое звучало так-то, на самом деле является германским. Мы можем определять заимствования в каждый язык. И это тоже вещь. Получается, что с ним были контакты, если это технический термин, значит, не существовало данной технологии.

Бывает ли разная скорость изменений в языках?

Не бывает. Я понимаю, когда такое может быть. Это значит, что в одно время будет детородный возраст восемьдесят лет, а в другое – двадцать лет. Язык меняется при передаче от поколения к поколению. Это единственный момент. Человек, когда учится языку, лет до шести он впитывает тот язык, который для него родной. Что у него сложилось к шести годам – всё. Можно переучить постараться – элементарное – вместо h говорить г. Он наступит на горло собственному языку и h/г будет автоматически менять. Но, например, переучить ударения трудно. А в диалектах ударение отличается. То есть, он в 2-3 словах правильно скажет, а в остальных неправильно.

Вот сейчас, к примеру, московская литературная норма, не зво́нит, а звони́т. Практически это форма чужеродна для современного русского языка. Это старомосковская норма, а в Москве сейчас, скорее, доминирование системы ударений западно-русского или южно-русского типа. Для того, чтобы знать, где у нас ударение на -и́- в глаголе, в каких формах, мы должны знать праславянскую реконструкцию, как устроена эта система. Если ты говоришь звони́т, и это для тебя родное, естественное, и это не заимствование, которому тебя из-под палки научили, а продолжение старого, то должно быть и вари́т, крути́т, и верти́т, и дои́т, и соли́т – а этого ведь не знают, все знают только про звонит. И начинают объяснять, что колокол зво́нит, а по телефону зво́нит – вот такие песни начинают петь. На самом деле норма другая, и с чем связано? Да, после 17-го года куча людей с югов России и западных земель приехало в Москву, изменился состав. У них другая норма. А вот еще Чуковский:

И крути́тся, и верти́тся

И несётся колесом.

Хотя уже в блатных питерских песнях начала двадцатого века:

Кру́тится, ве́ртится шар голубой

Не крути́тся-верти́тся, а кру́тится-ве́ртится. Для того, чтобы знать, какое ударение там поставить, если так держать, надо знать реконструкцию.

А насколько глубоко идет реконструкция – глубже, чем на уровне семьи?

Есть группы, которые составляют языки, родственные примерно настолько же, как славянские: германская, романская. Они относительно взаимопонимаемы, например, но не сразу и не полностью. Нельзя представить, чтобы француз понял румына или чтобы русский стал чеха понимать или поляка. Хотя немножко пообщается  – он начнет там корни вычленять, он поймет, что жека – это река, пшишедл – значит пришел, будет уже пересчитывать. То есть эти соответствия он ловит на автомате. Это один уровень.

Есть уже другой уровень, немножко поглубже, как балто-славянская группа. Самым близким родственником славянских языков являются балтийские. Они абсолютно невзаимопонимаемы. Когда человек говорит по-литовски, русский человек его не поймет. И наоборот. Но зато будет улавливать какие-то слова. Когда он услышит няште – он поймет: «ах, это ж наше нести!» Хотя там уже нетривиальные вещи, некоторое соответствие он будет ловить.

Есть индоевропейское родство – это еще глубже, шесть тысяч лет. Здесь уже абсолютное непонимание. Например, германские языки в отношении к славянским.

Шесть тысяч лет назад они разошлись?

Примерно в это время распад индоевропейской общности. Есть еще шире – так называемый ностратический уровень. На уровне семей, примерно восемь-десять тысяч лет назад. В.М. Иллич-Свитыч разработал эту теорию и показал регулярность соответствий наборами корней. Туда входят алтайские языки, туда входят уральские языки (финно-угорские и самодийские), туда входят семито-хамитские языки, туда входят картвельские языки (это грузинский, сванский, лазский), туда входят дравидийские языки. Это ностратические языки, между ними установлены соответствия. Есть большое количество реконструируемых морфем – корней и суффиксов, и служебных слов. Регулярные соответствия. Не случайно же по-татарски будет «мин», по-русски «я»/«меня». Это старый корень ностратический.

Еще предложена была С. А. Старостиным сино-кавказская макросемья. Туда входят северно-кавказские языки, енисейские и сино-тибетские. Между ними был подобран корпус слов и были установлены регулярные соответствия. Вот такие две группы языков Старого Света. Все эти языки более-менее хорошо описаны.

В Африке до сих пор очень плохие записи даже по современным языкам. Очень плохо собран материал. Северную Африку охватить мы еще можем – семито-хамитские языки – а вот уже Африканский Рог, южнее – с трудом. Много языков, плохо записаны…

Сколько примерно этих языков?

Соотносимо с языками Индии, но если в Индии они описаны, составлены словари, то здесь такого нет. Любая экспедиция в любой район может наткнуться на что-нибудь неожиданное. Про Америку очень мало известно, очень мало списков слов. Абсолютно неясно что с Новой Гвинеей; там говорят 2000 языков, но при таком количестве населения это невероятно.

Как называются эти  группы семей?

Макросемья. Ностратических корней сейчас реконструировано порядка 800 – где-то к тысяче приближается – корней, включая полнозначные и служебные. Примерно столько же для сино-кавказских. Это очень много. Дело в том, что в любом человеческом языке, как правило, функционирует около 3000. Ну разве что языки изолирующего типа, в котором морфология вся ушла в никуда, типа английского, там активно используется не 3000, а допустим 4000. Чтобы возместить эту утерю. Но если в языке есть словоизменение, словообразование – то 3000 хватает для выражения всех желаний, и так далее. Из этих 3000, получается, тысячу мы уже можем поймать на этой глубине, 8 – максимум 10 тысяч лет назад.

Складывается ощущение, что есть австрическая макросемья, куда входят австронезийские и австротайские языки – весь кусочек, включая Вьетнам, Малайзию, Таиланд. Там материал обработан плохо. Например, относительно недавно в Китае вдруг был найден бесписьменный язык Бай с 6 миллионами говорящих, т.н. язык национального меньшинства. Оказалось, что это язык, родственный китайскому. Он обособился примерно во втором веке нашей эры, то есть две тысячи лет назад. Описан он только в восьмидесятые годы. Это показывает уровень описания всего в Азии.

А письменность какая у него?

А зачем письменность для языка? Много ли у нас грамотных людей? У нас  в России грамотных еще к 1917 году было 11 процентов. И что, язык не жил, что ли? Письменность абсолютно неважна нам. Несмотря на письменность, язык меняется. Хоть письменность не менялась в английском со времен Шекспира, читают они чёрти как: во времена Шекспира читалось маак «делать», а теперь это мэйк, киит, а сейчас кайт.

А можно ли докопаться до самого первого праязыка и есть ли такой язык?

Я об этом уже говорил в своей лекции. По-видимому, все люди произошли из одной пещеры. И, по-видимому, homo sapiens отличается тем от кроманьонцев, что он был с языком. Языки современного человечества принципиально устроены одинаково все. С нетривиальными вещами, которые есть в каждом языке. Например, как у нас устроено языковое предложение? Там есть субъект, предикат и объект. А с точки зрения матлогики объект-то зачем? Там только субъект и предикат, и больше ничего не надо, и всего хватает. Почему-то это вот так, и все языки это продолжают. У всех людей звуки языка образуются в глотке. Использование рук, хвоста, ног или подмигивания у нас не входит в языковой код. А ведь это можно было бы вполне… Есть много разных нетривиальных вещей внутри языков, которые показывают, что они принципиально устроены одинаково. Любой человек, homo sapiens, может выучить любой язык в детстве. Поэтому у нас есть носители всех языков. Все они одинаково сложны и одинаково просты и одинаково принципиально устроены.

Как бы звучал язык без объекта? Мы можем сейчас заговорить на таком языке?

Человеческих языков таких нет. Язык математической логики.

Я правильно понял, что в принципе не сможет быть автоматической системы, которая выдавала бы корректную реконструкцию?

Как показывает опыт, корректная реконструкция скорее получаться у того, кто владеет большей информацией. Если человек знает, что к переходит в п, то он будет сравнивать эти слова. Кто изучал индоевропеистику, знают, что по-латыни будет quinque «пять» – современное французское cinq – очень похоже, да? А по-гречески будет пенте. Почему-то к соответствует п. Такое соответствие возможно для одних языков, для других нет. Все зависит от контекста, от происхождения – что это за сущность, с чем она была связана. Да, в индоевропейском языке были огубленные согласные, как *kw, они по-особому развивались. В греческом *gw давало b перед i, а *kwдавало p. Индоевропейский язык звучал иначе. Некоторые слова, конечно похожи: русский «дом», латинский domus…

Может, Вы что-то скажете по-индоевропейски?

Ничего я не скажу! Наше представление об индоевропейском и уровень его реконструкции меняется с привлечением нового материала. Были попытки и, по-моему, в 70-х гг. XIX века даже басню про ягненка и волка перевели на индоевропейский язык. Сейчас смотрят, улыбаются, это типа хохма. Может быть, что-то похожее… Что нам действительно интересно, – это когда мы восстанавливаем некоторые сущности, связанные не с тривиальными обычными вещами, такие как поверхность человека и некоторый обычный ландшафт, а некоторые культурообразующие. Когда оказывается, что есть корень со значением населенного пункта, окруженного стеной – греческое полис «город», пилс латышское (Даугавпилс) – такой индоевропейский корень есть; потом вдруг оказывается, что это слово соответствует тюркскому балык «город», монгольскому балаhасу «загородка», манчжурское фалиха «дворец». Оказывается, есть ностратический корень для населенного пункта, окруженного загородкой или стеной. Это вещь значимая, она показывает культурно-социальную реальность. Много можно узнать. Если славян берем, мы можем понять, какие у них металлы были, какое оружие, какая одежда. Что было, чего не было. Понятно, что с коневодством были знакомы, но не очень. Если мы возьмем терминологию коневодства и рассмотрим ее – русскую – то вдруг обнаружим, что где-то наполовину тюркизмы. Все масти лошадей, епанча «покрывало, накидка на лошадь»…

А металлы какие были у праславян?

Золото было. Золото – тот же самый термин, вот что было. По-видимому, индоевропейское образование типа блатного, точнее милицейского, русского «металл желтого цвета». Действительно от слова «желтый», действительно название какого-то металла желтого цвета. Серебро было праславянское, хотя, по-видимому, это слово заимствовано из германского Silber.

У русских заимствована терминология коневодства у тюрков – а у чехов?

У чехов свои заимствования – от немцев. Конь общий есть славянский.

Это значит, что славяне позже, чем другие народы, стали разводить коней?

Нет, они были знакомы, но это не доминировало в их укладе. Довольно хорошо отслеживается терминология, связанная с земледелием. А названия ландшафтных терминов говорят о том, что жили в предгорьях, рядом с какими-то горами. А для индоевропейского вдруг реконструируется название большого водного пространства, типа моря. Берег у нас есть, а по развитию значения в языках-потомках не просто берег, а песчаный берег – в части языков-потомков он дает значение «песок» и «песчаный пляж». Если у нас такая сущность получается, то это позволяет понять, что в какой-то момент, пока еще распались не до конца, эти ребята жили у какого-то водного пространства, где были песчаные, а не скалистые пляжи, и может быть, как считает Анна Владимировна Дыбо, это район озера Балатон.

То есть мы можем иногда прицепиться, и мало того, что определить культурный уровень носителей языка к моменту распада, что у них было, чем владели, какие культурные были составляющие, мы можем определить ландшафт, по обширности лексики – общее типичное окружение. Если много названий для гор, влажности, дождей, снегов – становится понятно, что эти ребята с этим сталкивались часто…

И что же это за горы, которые реконструируются для славян?

Предгорья… Традиционно сейчас считается, что это район типа Малая Польша, Мазовщина и Предкарпатье.

Значит, относительно индоевропейцев есть версия, что они из Европы?

В индоевропейскую семью входит много групп языков: германцы, славяне, италийцы, греческий, кельтский, албанский, армянский, индоиранские. И только индийцы и иранцы – единственная веточка, которая пошла далеко на Восток. Фактически все остальные у нас в Европе. И очень странно думать, что прародина у них была в другом месте. Это ж сумасшествие! Все вдруг повернулись строго налево и пошли на запад. А то там людей не было?! Известно, что Европа была населена и до этого, довольно давно до этого.

А где реконструируется прародина для семито-хамитской семьи?

По идеям Дьяконова-Милитарева скорее район Ближнего Востока, «благодатного полумесяца» – начиная от Сирии южнее, к Красному морю.

Там распадается эта семья. Распад уже отдельных потомков – уже на других территориях. До этого они вышли из какого-то  общего места. Алтайцы распадаются на территории современной Монголии, Китайской Монголии. Дравидийцы – рядом с восточным Пакистаном. Получается, что жили ностраты где-то на территории то ли Ближнего Востока, то ли Среднего Востока. Может быть, существовали и другие языковые общности, носители которых потом перешли на другой язык, что, мы видим, бывает вполне нормально. А потом уже распадается – сначала пять клякс, потом уже и эти распадаются таким фонтанчиком. То есть мы можем проследить миграции.

Так ли уж необходима компьютерная реконструкция?

Если языки мало отличаются между собой, то никакой машины и не надо, дольше программировать и вгонять информацию, это  видно на глазок сразу, человеку даже неграмотному: вот это слово то же самое, а это нет. То есть если бы машина могла бы взяв русский и английский, не сто, а тысячу слов, определить, что они родственны, вот такие-то соответствия, я бы обрадовался, но она не сможет, ей не хватит материала. Всякая реконструкция многоступенчатая.

Слава Богу, для славян в конце первого тысячелетия первые письменные памятники, они сохраняют много того, что утеряно в языках потомков. Для романских языков есть латынь. Для германских есть готский – это особая веточка, которая исчезла без следа. Первые памятники с рубежа первого тысячелетия. Там есть, что ловить, есть материал, близкий к первой ступеньке. А для остальных языков доступно только сравнение современных языков, чтобы понять, что было раньше. Зачем привлекать машину, чтобы объяснять человеку, что эти слова похожи? Это сделает даже неподготовленный школьник. Девочка-секретарша, которая просто будет набивать эти слова, она сразу, набив определенное количество, поймет, насколько эти языки родственны, на самом деле это даже не языки, а половина из них диалекты.

Олег Мудрак
polit.ru

.
.
.