Гурвиц vs. Фрухтман

«Шоу Эйхмана» («The Eichmann Show»)
Режиссер Поль Эндрю Уильямс
Сценарий Саймона Блока
Великобритания, 2015, 90 мин.

Что делает искусство настоящим? Ответить можно просто и примитивно: правдивость. Но что она такое? Правдивость — это правдивость. Если фильм документальный, то не должно быть инсценировок, надо снимать все как есть. Если художественный — тут правдивость другого рода. Артисты должны чувствовать то, что чувствуют их герои. Или они вообще что-то должны чувствовать перед камерой. А главное, в художественном фильме должна быть правдивость смысла, его авторы должны не притворяться, что они о чем-то думают, а действительно думать посредством образов и всего хода, строя фильма.

В этом фильме два американца — Милтон Фрухтман и Лео Гурвиц — приезжают в Израиль, чтобы заснять для телевидения процесс над Эйхманом. (И это правда — приезжали такие американцы и сняли телефильм «Процесс Эйхмана»).

Во всяком художественном фильме бывает драматургия. Драматургия этой картины такова. Продюсер Фрухтман — деловой и хочет, чтобы у фильма был рейтинг повыше. Режиссер же Гурвиц стремится понять, как Эйхман мог сделать то, что сделал. Точка зрения Гурвица такая: всякий человек рождается нормальным. Раз так, то Эйхман для него философская, мировоззренческая загадка: ну как человек мог дойти до жизни такой?

Конфликт проявляется в том, что Фрухтман требует, чтобы операторы почаще снимали свидетелей — как те плачут, падают в обморок и все такое. А Гурвиц, разреши ему Фрухтман, не отрывал бы объектива от лица Эйхмана: ну появится ли в его глазах хоть тень раскаяния?

Фильм слабый и несосредоточенный, в нем много обрывочных линий (первых минут пятнадцать нас пытаются держать в саспенсе высосанным из пальца вопросом, разрешат ли судьи киношникам снимать процесс) и всяких псевдофилософских разговоров («Тебе не кажется, что между Эйхманом и Гагариным есть что-то общее? Сегодня главное для публики — сенсация»), но в общем, конфликт именно таков: Гурвиц, как Гамлет, ищет некой последней правды о мире и человеке, Фрухтман заточен на шоу, откуда и странное название фильма. Эйхман все сидит в своем аквариуме, как рыба, ни разу не моргнув, никакие показания свидетелей его не прошибают. Но Гурвиц ждет: вот покажут документальные съемки концлагерей, тогда Эйхман заволнуется, тогда-то он подскочит! Когда эти съемки, наконец, показали, но Эйхман не подскочил, Гурвиц объявил, что отказывается от дальнейшей работы. Ну, не может он работать, если Эйхман, оказывается, такой бессовестный. Потом Гурвиц долго сидит в полутемной комнате и дымит папиросой, возможно, подумывая о самоубийстве на почве разочарования в человечестве. Во всем этом только папиросный дым правдив, остальное — ложь.

Мысль Ханны Арендт о том, что в ХХ веке люди становятся убийцами не потому, что они монстры, а потому что являются винтиками бесчеловечной системы — эту сухую, страшную мысль авторы фильма пытаются использовать в обратном, сентиментальном порядке: Гурвиц, видите ли, надеется, что Эйхман вернется обратно из кровавых винтиков в люди. Ну, ладно бы это была его глупая утопическая надежда. Но дело хуже: получается так, что мы вместе с Гурвицем должны смотреть кадры с горами трупов в траншеях и другими кошмарами не просто в порядке, ну скажем, обвинения фашизму, а разделяя его надежду, что Эйхмана все-таки прошибет. По-моему, это нелепо и чудовищно.

Читатели могут пожать плечами: ну что ты вечно такой критичный и въедливый. Надо же снимать фильмы про Холокост? Должны же люди помнить? Но я считаю, что, когда речь идет о таком феномене, как Холокост, никакого «надо» быть не может. Наоборот, если тебе нечего сказать на эту тему, если душа у тебя не болит, то самое совестливое, что ты можешь сделать, — это помолчать.

Прокурор: В душе вы считали Хесса (коменданта Освенцима) убийцей?

Гурвиц (Фрухтману): Если он скажет «да», то изобличит себя!

Эйхман: Я выполнял приказ… Хесс выполнял приказ… нарушение приказа является наихудшим преступлением… бла-бла-бла.

Гурвиц (пораженно): Как он может?!

Да что ж он так поражается, о господи? Ну, выворачивается нелюдь, как может, что уж, в самом деле, держать все время камеру на его противной постной роже? Слишком много чести. И ничего ты никогда интересного не разглядишь в этих скучных рыбьих глазах.

В конце фильма строгие документальные строчки: «Адольфа Эйхмана казнили такого-то числа».

Это-то нам известно, что казнили его, не помиловали. Благодаря фильму мы вместе с Гурвицем узнаем, что злодей, похоже, так и задохнулся в петле нераскаянный.

Пояснение: Фрухтмана и Гурвица играют артисты Фримен и ЛаПалья, а Эйхман — то черно-белый и говорящий из документальной съемки, то, непонятно зачем, цветной и молчащий в исполнении какого-то неизвестного и совсем не похожего на Эйхмана артиста.

Святослав Бакис, специально для «Хадашот»
Источник