Марк Зальцберг | Гримасы социализма!

«–…Думается, однако ж, что ты это зазорные речи говоришь. Головель! как, по-нынешнему, такие речи называются?
– Сицилизмом, ваше высокостепенство!»
Диспут Карася со Щукой.
М.Е. Салтыков-Щедрин. «Карась Идеалист».

Я уже немало напрягал и огорчал читателей рассказами о «достижениях» Америки в борьбе с pacизмoм и за торжество Социализма. Но что делать? Правду и ничего, кроме правды, я не рассказывал. Однако была в социализме на моей родине в СССР и юмористическая сторона, но опять же на социалистическом фоне. Была там лет 70–80 назад система так называемых шарашек – конструкторских бюро за колючей проволокой. В них содержались и интенсивно работали самые лучшие учёные и инженеры химики, физики, механики и прочие профессионалы. В списках их сотрудников можно было найти даже будущих Героев Социалистического труда, лауреатов Сталинских, Ленинских премий и Нобелевских лауреатов. Их имена теперь употребляются с прилагательными Выдающийся, Крупнейший и даже Великий. Конструктор баллистических ракет Сергей Королёв, авиаконструктор Андрей Туполев, авиаконструктор Роберто Бартини, авиаконструктор Семён Лавочкин сидели более года в тюрьме, а потом уже в шарашке. Великий Лев Ландау в тюрьме умирал с голоду почти полтора года!

Сидел там и мой будущий Учитель и друг, профессор химии, доктор химических наук Марк Немцов. Когда его посадили в 1941 году и приговорили к pacстpeлу как японского шпиона, ему было 40 лет. После восьмимесячного содержания в одиночке он, сильный 80-килограммовый мужчина ростом 180 см, потерял около 40 кг и умирал от голода. Он рассказывал слушателям, в которых никогда не было недостатка: «После того, как из 150 известнейших учёных Ленинграда, сидевших со мной в Джезказганской тюряге, осталось в живых 8 человек, правительство решило, что довольно на нас ставить эксперименты по выживанию и, пожалуй, выгоднее разрешить нам экспериментировать самим на привычных нам объектах». Однако после длительного голодания без рыбы и мяса, да и вообще любой нормальной пищи, они заметили значительное ослабление памяти и даже не могли вспомнить самые простые вычисления и события.

Фосфора нет в рационе, догадался он. «А тут как раз нам несколько дней давали отбросы рыбы, а вернее, рыбьи кости с кухни охранников. А в них и содержится много соединений фосфора. Вот это был эксперимент! Конечно, у нас восстановилась память. И наверное, правительство это поняло. Нас положили на носилки, принесли к поезду, привезли в Москву и поместили в шарашку. Недели две мы лежали, отъедаясь и приходя в приличный для обозрения вид. Поднявшись, а кормили нас хорошо, мы подумали: «скучно, господа, давайте что-нибудь изобретать». Многие сидельники уже работали, а нам пришлось придумывать себе дело самим. Со мной в одной комнате оказался мой коллега и старый знакомый профессор Рудольф Удрис, химик милостью божьей. Мы ещё на свободе начали работать над синтезом каучука, по своим свойствам и молекулярной структуре полностью идентичным каучуку натуральному. Резины из натурального каучука не имеют равных в морозостойкости, эластичности и износостойкости. Но натуральный каучук очень дорог, ибо в СССР не добывается и покупали его в странах Южной Азии за золото. Мы сказали начальству о нашей идее и получили не только полную свободу действий, но и лабораторию, оборудование и деньги. Единственное, что было трудно – это набрать персонал. Упоминание имени известного специалиста, ещё пока находящегося на свободе, приводило к немедленному его аресту и доставке к нам. Поэтому по тайным тюремным и лагерным каналам мы сначала узнавали, не сидит ли уже нужный нам человек. Почти всегда оказывалось, что он сидел, и мы легко получали его в нашу группу – к его же спасению. Ведь нечего было нам делить в шарашке. Ни учёных званий и степеней, ни должностей, ни престижа. Мне стакан сметаны и яйцо на завтрак. И Удрису то же самое. И всем остальным. Мирнейшая атмосфера царила у нас. И поскольку мы всё же были заключёнными, то, кроме работы, нам ничего не было доступно. Ни развлечений, ни спорта, ни женщин, включая жён, у кого они были. Мы и работали по 12–14 часов в сутки. Мы хорошо знали, что забастуй мы, то мы и наши семьи будут немедленно объявлены «врагами народа» и paccтpeляны. Нам прямо говорили наши хозяева – кончишь успешно проект, получишь свободу.

Объяснить эту странную политику невозможно. Нет логики в поведении Сталина, параноика и злобного малограмотного диктатора. Мы и не пытались. Работали с удовольствием, доступным заключённым, потому что своё дело любили и знали».

Короче говоря, мой герой получил свободу в 1946 году, а Ленинскую премию за синтез изопрена из изобутилена и формальдегида в 1962-м. Надо ли добавлять, что эта работа была сделана именно на шараге? Удрис премии не получил. Будучи сломленным арестом, тюрьмой и шарашкой, он покончил с собой на свободе. А премий посмертно не выдавали.

Но дальше – больше. Работал в шарашке гениальный конструктор танков. Время от времени его возили на завод, где делали его танки, для выяснения каких-то заминок в производстве. Шла война. Сопровождал его лейтенант-вертухай, которого в шарашке издевательски назвали «ведущим инженером». Так и было. Этот «инженер» водил конструктора по заводу, не сводя с него глаз. Вредитель всё же! И вот однажды начальника цеха этого завода срочно доставили к директору. Директор, хватаясь за сердце и поглощая валериану стаканами, завопил: «Почему на чертежах красным карандашом сделаны изменения после подписи наркома Малышева? Ты знаешь, что за это полагается? Расстрел!» Начальник цеха, тоже в ужасе хватаясь за сердце, прохрипел: «Дай посмотрю на чертежи». Посмотрел, вздохнул с великим облегчением и громко, на публику, произнёс бодрым голосом. «Успокойся, ведь эти изменения Сам Вредитель сделал!» «Ах, сам Вредитель, вздохнул директор. Тогда всё в порядке. Вредителю это можно. Его сюда для того и привозят»! Может ли западный человек представить себе что-нибудь подобное?

А вот ещё одна из гримас лица социализма с «человеческим лицом». Попал я как-то в командировку в Москву вместе с моим коллегой. Это был заведующий лабораторией научно-исследовательского института, где и я заведовал отделом. Мы давно знали друг друга, друзьями не были, но добрыми коллегами были безусловно. Он был большим любителем классической музыки, начитанным и весьма образованным человеком. Однако были у него два недостатка. По крайней мере, для меня. Он был активным членом КПСС и открытым aнтиceмитoм. Меня он, впрочем, уважал и любил общаться со мной, ибо и я музыку любил и знал. Мы обменивались книгами о музыке и опере. Часто встречались в Филармонии на концертах. Оказавшись в нашем Министерстве Нефтехимической промышленности, мы довольно быстро выполнили наши командировочные задания и у нас остался целый свободный день. «Марк Иосифович, – обратился он ко мне, – сходим в Новодевичий Монастырь. Музей с интересной средневековой архитектурой и знаменитым на всю страну кладбищем». Я, конечно, согласился, ибо никогда там не был. Пришли, полюбовались музеем, и пошли смотреть кладбище. Вся интеллигентная Россия знала о нём. Огромное кладбище! Сотни могил с интереснейшими памятниками выдающихся деятелей русской и советской истории и культуры. Некоторые выполнены знаменитыми скульпторами.

Идём мы по аллее, заканчивающейся кирпичной стеной монастыря и походим к большому беломраморному памятнику, вытянувшемуся горизонтально вдоль стены.

Это был памятник жертвам страшной катастрофы, случившейся в небе Москвы в 1935 году. Упал и сгорел огромный самолёт «Максим Горький». В катастрофе погибло более 80 человек. Посмотрели мы на памятник, поворачиваем уходить, и вдруг мой коллега, посмотрев на находившуюся рядом беломраморную плиту, замер с поднятой для шага ногой. Я с удивлением посмотрел в направлении его взгляда и сам обомлел. Надпись на плите гласила золотыми буквами «Иосиф Самуилович Зальцберг. Член ЦК ВКП (б) с 1907 года. Далее шли даты жизни и смерти в 1937 году. Мой коллега, придя в себя от изумления, спросил почему-то шёпотом: «Марк Иосифович, это вы?» «Не совсем, – ответил я, – это мой дед, отец моей мамы». «Как, – вскричал коллега, – и вы никому не рассказали о таком деде?! Вы представляете себе, каким почестями окружили бы вас, какими льготами вы бы пользовались?» Я пробормотал что-то невразумительное и прервал разговор. Но я действительно пользовался некоторыми привилегиями. И только после посещения могилы знаменитого деда я это понял. В институте многие считали меня ненормальным, настолько нахально я вёл себя с партийными активистами. Я их презирал и ненавидел. На неоднократные предложения вступить в партию (ведь начальник отдела во всесоюзном институте в 1500 человек) я отвечал, что и без партии обойдусь, а она без меня тем более. Я не водил свой отдел на демонстрации и отвечал на вопрос секретаря партбюро: почему у меня в кабинете висит потрет Менделеева, а не Ленина или Хрущёва на худой конец, что у меня не агитпункт, а химическая лаборатория.

Мне всё сходило с рук! И только сейчас я понял почему. Конечно, в местных партийных верхах знали о моём деде на Новодевичьем, а реакция моего коллеги на это подтвердила мысль о том, что они полагали о наличии у меня такой руки в самых верхах, что предпочитали со мной не связываться. Но коллега так и остался в некотором недоумении.

Не мог же я рассказать ему о том, что деда насильно положили в Кремлёвскую больницу, где он вскорости и умер. Мама навещала его там, рассказывала, что он не выглядел больным и была уверена, что его убили. Тогда многие старые большевики уходили из жизни таким образом. Мало того, второго моего деда по отцовской линии тоже убили большевики. Он был часовщиком и ювелиром, владел небольшой мастерской с шестью выученными им мастерами. В ВКП (б) он не состоял, а был так называемым «клaccoвым врагом» советской власти. Его убили в возрасте 56 лет, в 1924 году, когда в подвале в жару и без воды из него, сердечника, вытряхивали валюту. И уж совсем курьёзно то, что теперь я имею часть этой валюты. Большие золотые карманные часы знаменитейшей фирмы «Патек Филипп» 1902 года изготовления в идеальном состоянии. Ходят и теперь как хронометр. И к ним массивная золотая цепочка. Подарок бабушки.

Много таких историй могу я рассказать о «человеческом лице» Социализма. Мне 86 лет и, наверное, я один из очень немногих, кто помнит те времена. Мне было 20 лет, когда умер, а скорее, был убит теми же старыми большевиками Сталин. Твёрдые ленинцы своих убеждений и уголовных методов не меняли никогда. Гвозди бы делать из этих людей!