Горести и радости в американской больнице

Молния ударила прямо в дом. Мы как раз пили кофе на кухне и слушали дождь. С утра обещали торнадо, отменили рейсы, предупредили по всем местным каналам, чтобы люди не выезжали на дорогу вечером.

Ровно в назначенный час дождь постучал в окно. Точность – вежливость королей. Мы налили себе кофе и обменялись мыслями о погоде. Дождь постучал настойчивей.

– Да слышим, слышим.

Вдалеке извивались змейки молний над крышами. Где-то гремело и сотрясалось, а до нас долетали только отголоски небесного действа. Но и они были достаточно мощными. Вскоре началось такое, что выйти на улицу можно было только в акваланге.

– Ну и ну, – только и сказали мы, рассматривая подводный мир улицы.

Трах-тарарах!

Молния, казалось, разорвалась прямо на кухне. Посыпалась мишура электрических искр из глаз люстры, и на этом с электричеством было покончено. Ровно пол-улицы, начиная с нашего дома, оказалось отрезанной от цивилизации.

Дождь мгновенно умчался, видно, отомстив нам за такой неподобающий его сану приём. Мы с завистью посмотрели на окна соседей. Пусть кому-то повезёт… Светлые летние сумерки запели отряхивающими капли птичками и загудели подсыхающими насекомыми. Мы вздохнули. Что можно делать в полуосвещённом доме в 21 веке? Вечер при свечах не привлекал. Тем более, что ужин уже был съеден, фортепьяно электрическое, а пенье птиц можно слушать и в саду.

– Давай поедем на молл, – предложил Вадим. – Там хоть свет и кондиционер есть. Погуляем до закрытия.

И мы поехали.

Молл напоминал заколдованный замок, где никем невостребованные грустно болтались на вешалках превращённые люди. Они были небриты, помяты и с вульгарным макияжем. Нет уж, лучше созерцать закат. И мы созерцали, оставив это благоустроенное пристанище цивилизованных призраков продавцам и уборщикам.

Небо никогда не бывает вульгарным, даже если в нём намешано множество несовместимых для эстета красок и оттенков. Оно бросает вызов всем правилам. Интересно, в какой из небесных галерей будет вывешено это полотно?

На обратном пути пришлось объезжать улицы и переулки с поваленными деревьями. Жильцы и пожарники с полицейскими окружили их, словно пытаясь оказать им первую помощь.

Электричество так и не дали.

Наутро было решено ехать вместе к Вадиму на работу. Там холодильник и все прочие прелести современного бытия. Вытащили съестные припасы из тёмного холодильника, чтобы не испортились до вечера, взяли мой компьютер… Вроде, всё. Помчались.

Трах-тарарах!

Это я внезапно соскальзываю со ступеньки и лечу вниз, пытаясь задержаться левой рукой за перила с правой стороны. По дороге ломаются кости с таким же грохотом, как при разряде молнии вчера на кухне.

Прибыла. Я внизу.

– Ты в порядке?

– А разве ты не слышал? У меня поломалась рука. Только не дотрагивайся. Сейчас сама соберу то, что внутри и поедем к тебе в скорую.

Всё получилось очень даже удачно. В Джинсе (имя больницы или госпиталя, по-английски) у Вадима с утра была запланирована видео трансляция.

– Значит так. Забрасываешь меня, бежишь на трансляцию. Встречаемся в скорой.

То, что у меня перелом, понятно пока только мне. Я не жалуюсь, не стону, веду светскую беседу типа как дела – хорошо. Доктор распоряжается сделать снимок, и балетмейстер рентгенолог с воодушевлением принимается за работу. Следуя указаниям свыше, она пытается поставить меня у экрана в правильную позицию.

– Осанку держите прямо, так… голову чуть отклоните вправо, руку от себя. От себя! И – раз…

Похоже, она нервничает.

– Милая, не нервничайте, – пытаюсь успокоить её. – Я не прима-балерина, я знаю, но я стараюсь изо всех сил. Только вот кости мои разъезжаются в разные стороны.

Она думает, что я над ней потешаюсь. У них там как раз несколько истеричных пациентов поступило. Одна просто обрыдалась.

– Отчего вы рыдаете, мадам? Вам плохо? – спрашивает доктор.

– Нет. Но плохо моему отцу, а я не хочу, чтобы и мне было так же плохо, как ему. Вы понимаете, о чём я? Сделайте же что-нибудь доктор!

Я же в это время качаюсь возле экрана, тщетно пытаясь попасть хотя бы в кордебалет. Большой театр мне явно не светит. После очередной неудачной попытки проделать какой-то pas, я вдруг начинаю ощущать, что левая часть моего тела медленно надувается, превращаясь в дирижабль. Через секунду дирижабль сдувается и тело вообще исчезает. Верните мне тело! Какое ни есть!

В ужасе смотрю на свою нижнюю левую часть. На месте. Вот это да!

– Понимаете, у меня ощущение, что… – я делюсь ощущением с рентгенологом.

– Нужно проверить нерв, – говорит она тут же своей ассистентке и убегает к врачу за новыми указаниями.

Прибегает немного подобревшей и с новыми па, разработанными специально для меня. Эту хореографию я в состоянии выполнить. Она беспрестанно хвалит меня, а я, скромно потупив очи, говорю, что это всё благодаря её восхитительному умению взять от каждого по способностям. На прощание мы обнимаемся, а потом она ещё не раз прибегает ко мне, пытается сделать так, чтоб мне было как-то получше и поудобней сидеть и ждать приговора. Милая!

Вскоре появляется Вадим и за ним доктор в хорошем расположении духа.

– У вас приличный перелом трубчатой кости, – сообщает он. – Хотите взглянуть на снимок?

Кто ж не хочет взглянуть на снимок своих разломанных костей! Хочу, доктор, конечно, хочу! Скорее ведите меня к чудесному монитору! Тем более что других зрелищ здесь не предвидится. Меня усаживают в инвалидную коляску и выкатывают на красный ковёр этого медицинского Оскара. Мне показывают, объясняют, притом с огромным воодушевлением, что и почему грохочет в недрах моего тела.

– Есть у вас на примете хирург, которого бы вы хотели видеть?

О, да! У меня есть на примете светило – доктор Малер, который 10 лет назад сложил из шести частей мою раздробленную щиколотку. Глядя на это изящное произведение искусства, никто и поверить не может, что это дело рук доктора Малера, а не Господа Бога.

Пока меня переодевают, накладывают повязку и выполняют другие формальности, мой доктор отправляет по мейлу снимок Малеру, находящемуся на операции в другом госпитале. Через какое-то время он прибегает с ответом.

– Не будем притворяться, что операция не нужна, – говорит он сходу, понимая, что я надеюсь на гипс. – Доктор Малер сказал, что данный перелом в гипс брать нельзя. Он передавал Вам привет и сказал, что сегодня или завтра будет оперировать. Сейчас мы отправим вас в палату, а вечером доктор приедет к вам, чтобы обговорить детали.

Через 10 минут меня ждала карета, то бишь другая инвалидная коляска.

– Куда едем? – интересуюсь у водителя.

– 2 Б, – отвечает он.

По-английски это звучит весьма символично: 2 B (to be).

– Прекрасно! – восклицаю я. – To be sounds promising.

Все смеются, оценивая шутку.

Юмор – это то, что роднит людей разных культур. Он звучит здесь везде, даже в больницах, даже в самых сложных ситуациях. Как в Одессе.

В восемь вечера прибегает, отдуваясь и переваливаясь, огромный, усталый доктор Малер.

– Как это произошло? – спрашивает, улыбаясь.

– Не иначе как соскучилась, доктор. Не вижу другого объяснения.

Он смеётся. Потом говорит, что кость переломана как раз посередине и половинки находятся в движении. Зафиксировать их при помощи гипса невозможно. Нужно просто сложить их вместе и скрепить болтом. Где-то так. Операция будет длиться от 25 минут до часу. Руку разрезать не будут, только сделают один или два надреза. Операция назначена на завтра, на вторую половину дня. Поскольку нужен рентген во время операции, всё будет зависеть от того, когда такая операционная будет свободна. На том и распрощались.

Приходит палатная медсестра, справляется, нужно ли что-нибудь, рассказывает о распорядке дня. В лице у неё нечто родственное. Смотрю на имя, написанное на халате. Так и есть. Люба.

– Откуда? – спрашиваю, когда она появляется вновь.

Оказывается, родители с Украины, а она здесь родилась. По-украински говорит с акцентом, но это мы переживём. К вечеру она заканчивает смену, заходит попрощаться. Мы желаем друг другу доброй ночи, а ещё через какое-то время в палату вплывает темнокожая Нефертити по имени Аманда и с царственной осанкой проходит по палате, не удостоив меня взглядом. Это ночная ассистентка медбрата. Она обменивается приветствием с моей тоже темнокожей соседкой, поступившей с обострением жёлчного пузыря, и исчезает, оставляя за собой шлейф загадочности.

Около десяти вечера я решаю немного перекусить, поскольку после полуночи и до операции есть нельзя. У меня с собой немного домашней снеди, но до неё не дотянуться. Нажимаю на кнопку вызова, и вскоре в дверях появляется прекрасная Аманда.

– В чём дело? – спрашивает она с неприкрытым гневом.

– Мне бы поесть, – робко говорю я. Не люблю, когда царицы гневаются. – У меня немного еды на столике. Не могли бы вы подать мне вон ту баночку.

Блестя глазами, она подаёт мне еду.

– Благодарю вас. Вы очень добры, – лепечу, втайне любуясь её редкой грацией.

– Не стоит, – смягчается она. – Я не знала, что у тебя с собой еда. Здесь в это время кухня не работает.

Утром она появляется преображённой, благосклонно измеряет мне пульс, температуру и давление, и уходит навсегда из моей жизни, пожелав моей соседке скорейшего выздоровления. Добрая пожилая темнокожая Анжела, приходит ей на смену.

– Что у тебя за акцент, милочка? – интересуется она почти сходу, вновь проверяя температуру, пульс и давление.

– Русский.

– Русский! Как я обожаю этот изумительный тяжёлый русский акцент!

Дружба завязалась сразу, если не между нашими странами, то между двумя их представительницами. Анжела была ангелом во плоти. Она обтёрла моё тело хлорином, переменила халат и обласкала вниманием.

– Не важно, какой у человека акцент, – приговаривала она, расставляя по местам баночки на моём столике. – Всё, что требуется – научиться слушать другого. Слушать! Понимаешь?

– Понимаю, Ангел.

Около 14.00 меня, наконец, увозят прямо в моей кровати, что напоминает мне сказу “По-щучьему велению”.

– Когда ты вернёшься, я буду здесь, ждать тебя, – уверяет меня Анжела.

Этаж “to be”, на котором меня ждёт ангел. Всё должно быть хорошо, – думаю по дороге на плаху.

Через несколько минут я была доставлена в операционное отделение в сопровождении санитара и Вадима, подоспевшего как раз вовремя. Кровать поставили в специальном закутке в коридоре, откуда рукой подать до операционной. Мимо пробегали люди в разных халатах. Видимо, после операций.

Вскоре подошёл анестезиолог. Он был угрюм и бледен, как житель подземного царства.

– Как же я ненавижу общий наркоз, – поделилась я мыслями вслух.

Он согласно кивнул. И это не прибавило мне спокойствия.

– А местную анестезию можно? – пыталась я разговорить его.

Он отрицательно мотнул головой. Потом приступил к пояснению процедуры по протоколу.

И этот человек остановит мои жизненные процессы, парализует мои мышцы и отрубит меня от мира, – стучало в висках.

Закончив, он удалился. Вадим поцеловал меня и тоже умчался по вызову.

К моей кровати приближались две весёленькие тётушки.

– Меня зовут Кэрол, – представилась одна из них. – Я работаю в паре с анестезиологом. Я начинаю, а он завершает.

– А я Нэнси, операционная медсестра, – с таким же энтузиазмом представилась другая.

Я прониклась к ним искренней симпатией и пожелала быть предельно откровенной.

– Кэрол, – начала я без обиняков. – Мысль об общем наркозе угнетает меня.

– О как я тебя понимаю! – воскликнула она. – Я сама терпеть этого не могу как пациент. Я люблю быть в курсе происходящего, у руля, и ненавижу, когда меня отрубают. Но ты будешь в полном порядке. Лежи, отдыхай, сейчас доктор подойдёт.

Она унеслась и вскоре, тяжело переваливаясь на негнущихся ногах, ко мне подошёл добрейший доктор Малер. Мелькнула мысль о том, что ему пора ставить искусственные колени.

– Всё будет хорошо, поверь мне, – просто сказал он, взяв мою руку в свои медвежьи ладони. – У меня было две операции в прошлом году, и всё закончилось прекрасно. Наркоз – ерунда. Не думай об этом. Ты ничего не почувствуешь, и время пролетит незаметно.

Душка.

Как только наша аудиенция подошла к концу, вернулись Нэнси с Кэрол. Кэрол несла какие-то целлофановые кулёчки с жидкостью и была в особо приподнятом настроении. На кулёчки я покосилась с недоверием.

– Что это? – спросила я Кэрол.

Она мне заговорщически подмигнула:

– Я работаю барменом по совместительству.

Нэнси хихикнула.

– Что сие означает? – всполошилась я.

– А то, что я стою на раздаче прекрасных коктейлей. Пациентам нравится.

Нэнси снова хихикнула.

И тут мне стало весело. Ну просто праздник! Меня везли по коридору, кружили-вертели, завезли в огромную комнату и там были… все вы. Да, да! Все мои фейсбучные друзья, которых я знала и не знала лично, стояли и ждали меня. А потом началась какая-то небывало интересная дискуссия о литературном процессе, о литературе, о новых записях в блогах. И всё в каком-то радостном, приподнятом ключе.

– Вера, вы идеальная пациентка! Просыпайтесь, – услышала я и улыбнулась. Ну какая же я пациентка? Хотелось бы знать, кто из моих друзей так пошутил.

Оказалось, это была Нэнси, моя новая подруга. Завидев мою улыбающуюся физиономию, она сказала:

– Хорошее начало. Всех обычно рвёт.

– Можно воды?

– Сейчас. Я дам тебе пока что немного льда, а то вся твоя вода может выйти наружу.

Хорошенькое дельце! – воскликнула во мне Рина Зелёная, и я послушно взяла леденчик льда и посмаковала его в своё удовольствие.

Доктор Малер помахал мне рукой на расстоянии.

– Вас тошнит? – поинтересовалась Нэнси.

– Немного.

Она что-то подложила мне под щёку.

– Это на всякий случай. Хочешь увидеть своего мужа? Он в коридоре, ждёт, нервничает.

– Нет.

Все захохотали.

– Почему?

– Не хочу, чтобы он подумал, что меня тошнит от него.

Тем временем, меня накачивали чем-то от тошноты.

– Ты такая розовенькая, – сообщила Нэнси. Температуры нет, я проверяла. Наверное, это от нагретых одеял, которыми мы тебя прикрыли.

Дальше пошла непереводимая игра слов. Пытаясь объяснить свой радостный цвет лица, я сказала:

– I had a very good dream.

– A good cream? – переспросила Нэнси, не связав dream с пылающими щеками.

– Да нет, не крем, а сон.

– Ах, сон! Сон это прекрасно. А ты чудно смотрелась, когда спала. Глаз не оторвать.

Моя улыбка стала ещё шире. Я бы расхохоталась, но сил на это не было. Знала бы хитрованка Нэнси, что накануне я полезла в ютюб и отыскала-таки видео, где показывали пациентку под наркозом: глаза залеплены клейкой лентой, во рту трубка. Ну просто спящая Венера! И тут же, где-то на краю повреждённого сознания мелькает другая мысль: им что там делать было больше нечего, как только разглядывать мою спящую особу?

Тем временем Нэнси вещала кому-то по телефону:

– Имя пациентки Вера Зубарева. Уже пришла в себя. Операция прошла нормально. Она ещё тут. Просто кинозвезда!

Перевожу взгляд на настенные часы. Ничего себе! Уже почти 9 вечера! Что-то поздновато для короткой операции. Смотрю вопросительно на Нэнси.

– С тобой всё в порядке, – поспешно заверяет меня она. – Задержка произошла из-за отсутствия одной детали в наборе для твоей руки, который нам поставляет другой госпиталь.

Оказалось, что когда операция подошла к концу и оставалось ввинтить шуруп, шурупа на месте не нашли. Просто те, кто отвечал за набор, забыли его туда положить. Такого ещё не было в практике доктора Малера.

– Давайте разбудим её, а завтра закончим, – настаивал анестезиолог.

– Ни в коем случае! Разве вы не знаете, как она относится к анестезии! Мы не будем подвергать её дважды этому стрессу.

Как хорошо, что генералом был Малер! Ровно два часа я лежала под наркозом, пока связывались с поставщиком и переправляли шуруп по назначению. За это время можно было бы написать новую спящую Венеру – под маской! Но я не роптала. Чувство эйфории от пробуждения в этом мире меня не покидало.

– Ладно, – сказала я Нэнси. – Раз такое дело, идите вы все по домам, а меня везите к мужу.

И они повезли меня к моему дорогому, любимому, единственному…

Публикация подготовлена Семёном Каминским.