ГЛОТОК СВОБОДЫ, или ЗАКАТ РУССКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Исторический докуроман в семейном интерьере на четыре голоса 

Продолжение. Начало в предыдущих выпусках 

КАТЯ – ЛЕНЕ:

Ты просила написать тебе письмо, что я и делаю, сидя за дубовым столом на покрытой ржавыми иглами полянке, окруженная бальзамическими елями и канадскими соснами, а вокруг шныряют друзья твоего школьного возлюбленного – белки, бурундуки, длиннохвостые мышки-норушки (наверное, все-таки тушканчики) и прочие грызуны, отношения с которыми у меня не очень складываются, они все попрошайки и воришки, как, впрочем, и те, что покрупнее – дикобраз, енот, медведь. Сам ухлестнул с утра в лес, обидевшись, что провела вчерашний день с бонжуром. И зачем, спрашивается, ты сообщила мне о нашем родстве?  Предпочла б крутануть роман с ним, а не со здешними сосунками. А, собственно, что мне мешает? Еще не поздно. Тем более, я и не воспринимаю его, как папаню. Ты – не против? Надеюсь, ты не считаешь его пожизненной собственностью из-за того, что он в тебя втрескался в шестом классе на школьной перемене? 

Не знаю даже с чего начать – такую диковинную мы здесь жизнь ведем.

Пожаловалась Иосифу, что он их всех и распустил, регулярно подкармливая. Как-то ему говорю: 

– Ты нарушаешь правила игры – они сами должны добывать себе корм. Мы уедем, а они помрут с голоду.  

– Ну, не преувеличивай, – отвечает. – Ты знаешь, сколько наша приятельница белка запасает себе еды? 

– Тонны! 

  – Отгадала. У нее здесь вокруг запрятано, зарыто, наколото на деревьях на два года вперед.  

– Тем более, чего так усердствуешь? Зачем их перекармливать? Не с голоду, так от обжираловки – в любом случае, по твоей вине издохнут.

У нас здесь с ним полный разнобой во мнениях. Считаю, что такие, как он, нарушают экологическое равновесие и приносят вред природе, которую сами же защищают. А он в ответ, что если так рассуждать, то и африканцам помогать не надо – пусть себе все перемрут. 

– Пусть,–  говорю.

Зверье здесь ручное, непуганое. Птица клюет прямо с руки, енот трогает тебя своей шершавой лапой, чтоб с ним поделились, белка садится столбиком на столе во время наших трапез и молитвенно (или клятвенно) прижимает лапку к груди. Тщательно и тонко разработанная система психологического давления, а потому отказать этим попрошайкам и попрошаям (в зависимости от пола) довольно трудно. Отношения между человеком и зверьем здесь гармоничные, сентиментальные, что бросается в глаза по сравнению с матушкой Русью, где зверье запугано, а человек человеку, а тем более зверю – волк.

Волка пока не встречали.

Чтоб увидеть легендарных карибу, поперлись на самую высокую здешнюю гору Жак-Картье, где у этих ветвистых не то лосей не то оленей пастбище, а потом еще километра три шли по ее гребню, насквозь продуваемые ледяным, полярным, наждачным ветром – странно еще, что нас не сдуло! Ветер свистит, облака через тропу переваливают, арктический холод, руки и лицо мгновенно мерзнут, дыхание перехватывает, а вокруг дикие синеют горы, темные озера в кольце черных елей, вид первозданный. Карибу так и не обнаружили, зато их какашки в неограниченном количестве – всю тропу засрали. Иосиф чуть не плачет, говорит, что у него сплошная невезуха такого именно рода – был в Сицилии, а Этны так и не повидал из-за непогоды. В ответ я шпарю ему из Шекспира:

– Воображенье дорисует остальное…

– По какашкам?

– Why not?

  Говна мы в эту поездку навидались – дай Бог! Имею в виду звериное, хотя у меня нет никаких предубеждений и против человеческого. 

Взять того же косолапого, который есть главный герой моего рассказа, если не считать твоего Иосифа, до которого я еще доберусь, а пока помучу тебя медвежьими небылицами. Здесь все леса прорезаны тропами, и вот вступили мы на днях на одну такую и сразу же наткнулись на кучу смолянистого говна, над которой подымался пар – видать, спугнули, а то и прервали, но это ведь не то же самое, что прерванный коитус – досрёт где-нибудь в другом месте. 

Надеюсь, тебя не смущает ни мой словарь, ни мои сравнения. В мою задачу не входит тебя эпатировать, но и подделываться под твою старомодность тоже не собираюсь. Любое слово законно, если оно адекватно предмету или явлению. Я и так вынуждена рассказывать только часть из того, что меж нами происходит. На своем ханжестве ты же и теряешь, если, конечно, возраст не убил в тебе любопытства. С другой стороны, ты, конечно, не виновата, что твое половое созревание пришлось на словесно сдержанную эпоху, а потому вы все до сих пор в молчанку играете. Поколение глухонемых! А горбатого могила исправит, как говорит наша московская бабуля (видишь, уже нужен эпитет, чтоб не спутать с ньюйоркжской).

– Иди один,– говорю я твоему школьному другу. – Я дальше не пойду.

– Испугалась?

– Да. За тебя. Потому что у меня менструация.

Хмурится:

– Какая связь? – спрашивает.

  – Самая что ни на есть! Ты же будешь меня, надеюсь, от него защищать – вот он тебя и слапает и ребра пересчитает. Или ты сдашь меня без боя? Тебе все равно, кому я достанусь? Или ты собака на сене – ни себе, ни людям, ни бонжуру, ни медведю? Не усек? Иди, гуляй, а я потопаю к себе в палатку. Не мандражи – тебя одного он не тронет.

– Это у тебя такой юмор? – спрашивает.

– Какой уж тут юмор! Ты, что, не знаешь, медведь за десятки километров вынюхивает менструальный запах и у него сразу же встает? Совсем ты, вижу, у меня чукча. В фольклоре это обычный сюжет – медведь трахает бабу. Помнишь такую деревянную скульптуру какого-то примитивного племени – два медведя еб*т женщину ко всеобщему удовольствию? В книгах о первобытном искусстве воспроизведена – наскальные рисунки Альтамиры и Фон-де-Гома и там же эта премилая сценка. Так что, даже не один, а два могут пожаловать, учитывая мой юный возраст и девичью привлекательность.

Мне уже порядком надоела просветительская работа среди малолеток, но надо ж как-то расшевелить и подзавести твоего Еврея. Извини – б. твоего Еврея. Любая похабель приводит его в замешательство, можно подумать, что не мне, а ему шестнадцать (почти, осталось несколько дней, спасибо за поздравления и подарки, которые ни от тебя, ни от Волкова на этот раз не получу.). Ну и поколение – слово у вас существует для обходных маневров, а не для того, чтоб называть вещи своими именами. А еще писатели!.. 

По этому разговору ты можешь судить, как далеко уже зашли наши отношения, хоть я ему еще и не сказала, ху из ху, и он пребывает в блаженном неведенье о том, что мы с ним какие ни есть, а родственнички. 

Кстати, а зачем ему знать, что он мой родак? Что это изменит? Как бы у него крыша не поехала – психика и так слабовата. Задумалась вдруг над этим странным и все-таки обременительным твоим заданием и в толк никак не возьму. Мы и так с ним, как видишь, столковались, что еще надо? Или ты стала формалистской, как наша бабуся? Вспомни лучше своего отца, которого ты хотела в детстве убить, а когда он таки умер натуральной, без твоего участия, смертью, даже на похороны не явилась, хоть бабушка перед тобой на коленях ползала, умоляя, потому что позор, если дочь не участвует в похоронах отца, будь он хоть дьявол во плоти. Но права ты. Тогда, а не теперь. Ведь для Иосифа это будет полный переворот в его еврейских мозгах, психологическая травма. Может, отменим? Извини, конечно, но лично мне безразлично, из чьей капли спермы я возникла.  

А про менструацию я ему просто так наплела, чтоб смутить его целомудренный ум, зато про медведей – чистая правда. Запах менструальной крови их дико возбуждает, а нюх у них – фантастический.

Иосиф, однако, будучи примитивного умосложения, хоть и эрудит и всюду с собой таскает Монтеня, которого временно дал мне в просветительских целях, а я ему взамен – тоже для просвещения – Фрейда, все воспринял на полном серьезе и стал меня успокаивать:

– Бояться особенно нечего. Медведи редко бывают агрессивны.

Вот здесь мы с ним и поцапались.

– Так было раньше, говорю, до того, как ты и тебе подобные не нарушили экологический баланс своей защитой природы от человека, будто бы человек не часть той самой природы, которую вы от него защищаете. Почему волку на зайца охотиться можно, а человеку на медведя – нельзя? Вы их откармливаете, не даете отстреливать, создаете им искусственные условия – в результате такая перенаселенность тех же медведей в ваших лесах.

– Что ж плохого, что зверья стало больше?

– А то, что им теперь пропитания не хватает, и они на человека кидаются. 

– Ну и занесло тебя! Оказывается, ты теоретик не только секса.

– Без смеха – сама об этом читала. Пятнадцать лет назад в Колорадо завезли сорок лосей, а сейчас их там уже шестьсот. Поголовье оленей увеличилось в пять раз с колумбовых времен. То же с горными львами, нападения которых на человека участились с тридцатых годов в десять раз. Человек приносит больший вред природе, когда ее бережет, чем когда находится с ней в нормально-агрессивных отношениях. Вегетарьянский подход к природе опасен и для нее и для человека.

А это камушек прямо в его огород. Представляешь, с утра до вечера жует свой силос, а я, назло ему, поедаю в здешних cantine и роissonerie различные яства, особенно морского происхождения, как говорят у нас, морепродукты – омаров, крабов, креветок, улиток, устриц, морских гребешков и прочих моллюсков (в живом виде некоторые напоминают – тебе как любительнице метафор – наши с тобой гениталии). Все эти дары моря являются здесь главными едовыми диковинами – наравне с черникой, от которой земля в лесу кажется синей, и пирогами: мясными, куриными, из семги, яблочными, черничными, малиновыми, земляничными и из жженого сахара. Натурфилософом и вегетарьянцем он стал уже в Америке – вполне возможно, мы говорим о разных людях, потому что это накладывает отпечаток. Ягодные пироги он тоже уплетает, а в попадающиеся по пути poissonerie отправляюсь одна, хоть он и оплачивает эти мои походы, как и все остальное. Бабками снабжает по первому требованию, а все равно в долгу как в шелку – алиментов же не платил!  

Пьем Molsen, канадское пиво. 

Не отказала себе в удовольствии и над вегетарьянскими его закидонами однажды подшутила. Ставлю как-то перед ним тарелку, он сует вилку в рот и на его лице появляется гримаса ужаса и отвращения:

– Что скривился? – спрашиваю.

– Это курица!

– Никак нет, ваше превосходительство! Это – chicken-moushrooms, куриные грибы: растут на деревьях, по вкусу неотличимы от курицы, но без костей, – и сую ему справочник с их изображением. 

Так, представляешь, даже это использовал в свою пользу – как еще один аргумент против мясоедства: зачем, мол, убивать курицу, когда можно съесть куриный гриб!

Кончаю с косолапым, чтоб не испытывать твое читательское терпение и женское любопытство.

Иосиф просветил меня относительно мер безопасности, исходя из медвежьих повадок. Если это черный медведь, барибал, то надо застыть на месте, а еще лучше улечься в позе эмбриона, и он пойдет дальше своей дорогой, тем более он, оказывается, как и Иосиф, вегетарьянец. И совсем наоборот с всеядным гризли: если не успеешь убраться подобру-поздорову, то шуми и бросай в него чем попало – он в конце концов удалится, потому что терпеть не может шума. А черный медведь, тот, напротив, шум любит – это для него все равно что приглашение к игре. В то время как бурый гризли, увидев лежащего человека, подойдет и попытается его расшевелить.

– А как их отличить – гризли от черного? – спрашиваю.

– Гризли повыше ростом будет, тело подлиннее, походка тяжелая. Сравни сама… – и стал мне цифры выкладывать относительно их размера и веса. Ну, думаю, совсем спятил. Что же, мне в лес с линейкой и весами ходить? Тем более, оказалось, молодого гризли более скромных размеров легко спутать со среднего роста черным медведем.

Так, пререкаясь, шли мы с ним по тропинке, которую обосрал медведь – судя по количеству, именно гризли. На этот раз обошлось, но все время такое чувство, что мы-то его не видим, а он тем временем внимательно за нами наблюдает. В чем Иосиф прав – бессмысленно избегать с ним встреч, он сам нас найдет, если ему приспичит и он захочет полакомиться человечиной. Ведь это мы у него в гостях, а не он у нас, лес его вотчина, и полянка, где стоят наши палатки, такая же дичь, как и обосранная им тропа. На это, правда, я возражаю, что земля – общая: зачем вычленять себя из животного мира и противопоставлять природе? Между прочим, заметила, что звери любят испражняться на проложенных человеком тропах, отстаивая свое право собственности. В то время как мы наоборот – с тропы в кусты. Другими словами, и они и мы испражняемся на чужой территории. Любопытное наблюдение, правда?

А косолапого мы встретили на обратном пути, уже в лагере – он залез в контейнер с отбросами и, не обращая на нас внимания, наводил там порядок. 

– Гризли или черный? – спрашиваю моего гида. 

Так он полез в рюкзак за брошюрой, чтобы сравнить с фотографией.

Время от времени косолапый наведывается к нам по ночам, стоит только забыть что-нибудь на столе. Если белки, бурундуки, тушканчики и еноты – попрошайки и вымогатели, то медведь – бесстыжий вор и грабитель. Однажды Иосиф оставил на столе свою труху, которую он лопает по утрам и меня пытался приучить, но не тут-то было – не далась! Так наутро, представляешь, коробка разорвана, хлопья перерыты и все изюминки изъяты и съедены. Ну, чем не твой Пастернак, который выковыривал изюм из жизни сладкой сайки? Лакомка! Я про обоих. Другой раз Иосиф решил побаловать вашу общую дочку и купил большую коробку ирландских шоколадных конфет с виски внутри – только одну и успела съесть, все остальные достались косолапому, одни фантики оставил, да и те изжевал. Налакался и где-нибудь поблизости залег – там, наверное, в общей сложности стакан виски был, не меньше.   

Если б только еду и алкоголь! Вчера Иосиф оставил своим грызунам недоеденный нами жареный картофель, наутро глядим – подчистую, а там была лошадиная порция. Я тем временем на одной ноге скачу – вьетнамки у меня такие были, очень удобно, вылазишь из палатки и сразу ноги в них суешь: так вот – один есть, а другой исчез. Спрашиваю Иосифа, а он смеется: я, говорит, к твоему тапку не приставлен. Поскакала вокруг, вижу шагах в десяти смолянистая куча, но чуть поменьше – если следовать классификации Иосифа, в гостях у нас сегодня побывал черный медведь, а чуть поодаль, мой сандаль валяется, но к носке уже не пригодный: кожаные тесемки, те, что крест-накрест, косолапый отъел. Пришел на запах жареной картошки, а закусил моим тапком – хорош! Мне-то что, а родителю в убыток – купит новые. Не беда – грины у него водятся.

Таковы наши соседи и сожители. Я уж не говорю, что енот-полоскун, которого ошибочно считают чистюлей (помнишь, ему кусок сахара потехи ради суют, а он его весь смывает?) – разносчик бешенства, а бурундук – носитель клещевого энцефалита. Вот в каких опасных условиях я живу, а Иосиф всегда берет сторону младших братьев, как он именует все это наглое зверье, а не собственной дочери, тем более он даже не подозревает о своем отцовстве, будучи дуб, и как его подвести к этой мысли – ума не приложу! Легче соблазнить, хоть у него и комплекс Менелая на твоей почве и меня воспринимает исключительно как твою дочь, а не как женщину. Письмо это, думаю, дойдет до тебя недели через две, если не забуду опустить в подходящую щель – вот ты и будешь, бедняжка, мучиться, что у нас за это время произошло. Или ты так уверена в своем Иосифе?

Возьми теперь карту Канады – вот наш маршрут:

Сначала мы остановились во Франконии, это в штате Нью-Гемпшир, сплошные туманы, дожди и сырость. Мы лезли на какие-то недоступные горы, по пути караван-сараи – здесь называются шелтеры, а в Квебеке шале. Американские кемпграунды удобные, но спортивные, аскетичные, тесные, что понимаешь, сравнивая с квебекскими, в которых чего только нет – от амфитеатра с ежедневными лекциями и представлениями до церкви со службами на двух языках и для любой веры. Мы заехали в Монреаль и Квебек-сити, а остановились в Монт-Сант-Анн, высоко на горе, где был даже небольшой зоопарк – с моей точки зрения, единственное подходящее место для встречи человека со зверем. Оттуда мы разок съездили на Иль Орлеан, остров на Святом Лаврентии, со своим микроклиматом, дюжиной «святых» деревень, пареными початками кукурузы и взбитыми сливками с клубникой – пальчики оближешь, как говорит моя новая бабуля Муся Иосифовна. Ты ее еще помнишь? Она тебя – да. Симпатичная такая старушенция. За Иосифа боится, что он опять в Москву наладился. 

Далее двинулись по северному берегу Святого Лаврентия, который все еще называется здесь рекой, хотя в нем играют киты (лично наблюдали) и происходят кораблекрушения, как в океане, на восток к Саганею, единственному в Америке фьорду, где встали на постой у подножия горы Летерните, что значит «вечность». Залив и впадающая в него река под тем же многозначным названием – короче, из текучей реальности мы перебрались в неподвижную вечность. Несмотря на вертикальный подъем, гора, естественно, была нами покорена, хотя предназначена главным образом для богомольцев, которые устремляются туда ради статуи Святой Девы, и даже пролетающие самолеты машут ей крыльями в знак приветствия. Вид оттуда на фьорд и на противоположный его берег впечатляющий, кто спорит? Напоминает твою любимую картину Левитана с аналогичным названием «Над вечным покоем», но здесь точка зрения на большей высоте, а покой нам, как известно, только снится.  Рядом – километрах в тридцати – деревушка Лянс-Сан-Жан, а там знаменитая на весь Квебек boulangerie, где пирожница и булочница Луиза испекает по рецептам 17-го века чудные бриоши и всех сортов пироги – наелись от пуза. К Луизе паломничество ничуть не меньше, чем к Марии. 

Потом на ferry, то есть пароме, пересекли Святой Лаврентий и поехали в круговой объезд полуострова Гаспе, что в переводе – не с французского, а с аборигенского, то есть индейского – значит «край света», в чем убедились на собственном опыте. Земля круто обрывается в океан – никаких дальнейших следов пребывания человека на востоке и представить невозможно (о России и говорить нечего). Сначала мы остановились в заповеднике Порт-Даниэлс, где объездили по немощеным дорогам и обходили по нехоженым тропам восемь горных озер. Природа здесь превращена в музей, что мне не всегда нравится, а Иосиф говорит, что это единственная возможность защитить ее от человека, прообраз будущего земли, если таковое у нее имеется. Потом двинулись дальше на восток, вплоть до мыса Форильон, которым и обрывается в океан здешняя земля. По одну сторону у него все тот же ледяной Святой Лаврентий, но теперь уже не река, а залив, земная расселина с водой, у самого берега дна не видно, водоросли растут из глубины до самой поверхности, как деревья, да и прочие водные подобия земной флоры – морская капуста, морской виноград, морской горох и проч.; вздыхают белуги и голубые киты, плавают кверху брюхом тюлени, одним словом: зачарованное царство. По другую сторону мыса залив Гаспе с теплым течением, черными кормаранами (бакланы, да?)  и дикими галечными пляжами, чистейшими в мире, где я раздевалась догола, смущая своей девичьей красотой твоего школьного любовника. 

Кстати, вы с ним начали в моем возрасте или еще раньше? 

Слово дикие заменим на одичавшие (я все еще о пляжах), потому что когда-то рыбаки вялили на них, раскладывая под солнцем, треску на продажу в Европу и Южную Америку. За полстолетия одичали не только пляжи, но целые деревни и сады с кустами кровавых роз, сладчайшей малины, красной и черной смородины – опять-таки наелись всласть. Есть и более зримые следы недавнего присутствия тут людей – они все схоронены на трех крохотных кладбищах с покосившимися памятниками (сообщаю об этом, помня о твоих некрофильских пристрастиях). Иосиф как раз кладбищенской эстетике чужд, хоть сознание у него тоже ушибленное, и время от времени он, в состоянии душевного раздрызга, начинает нудить, что я решительно пресекаю: нелепо портить себе удовольствие от жизни мыслями о смерти.

Ну, к примеру, глядит на какую-нибудь жизнерадостную картинку прошлого века и вдруг, без никакой связи, говорит, что все ее персонажи давным-давно уже померли. Знаешь, кто ему больше всех напоминает о смерти? Ренуар! Ну не чокнутый ли?  

Или ни с того ни с сего заявляет:

– Я – ошметки человека.

– В каком смысле? – спрашиваю, оглядывая его с головы до ног. 

– Эмоционально. Тебе этого не понять, – и на некоторое время обиженно замыкается в себе. 

Либо начинает перечислять свои вины: пса пнул ногой, испугавшись, что тот его цапнет, в римской церкви замахнулся на приставучего цыганенка – и пошел вешать лапшу на уши. Не занудствуй, говорю. Знал бы он настоящую свою вину перед родной дочкой! 

– Почему у человека слабеют слух и зрение, выпадают зубы, снижается восприимчивость, даже воспоминания, и те, стираются вместе с памятью? – делится он в другой раз ценными наблюдениями. 

– Сексуальная энергия тоже ослабевает, – подсказываю я. 

– Нет, без шуток! Почему не на всю жизнь? Зачем жить без всего этого? Почему человек не умирает разом, весь, а медленно, годами?

– Чтобы привыкнуть к смерти, – подсказываю. – Чтоб не жалко было расставаться с жизнью. Потому что какая же это жизнь – без слуха, без зрения, без зубов, без памяти, а особенно без секса!

Тоже, скажу тебе, с фокусами, хоть до тебя ему далеко, но ты у нас чемпион и рекордсмен по части эмоций.

Или он от тебя заразился? 

В отличие от тебя и Волкова – слезоточив.

В одном рыбацком поселке местные краеведы сохранили магазин, где товары и цены конца прошлого века. Очень странное ощущение, когда входишь в этот магазин, где для рыбаков в 1897 году продавали все тот же чай Lipton, не говоря уж о трех разных сортах туалетной бумаги – а у нас в те времена самое большее один, да и то разве что у царя в Зимнем дворце да у кадета и англомана Набокова-старшего! 

Из Форильона мы двинулись вглубь полуострова, высоко в горы, откуда я тебе и пишу это письмо по твоему заказу. Извини, что слишком много фауны, хоть ты, знаю, предпочла бы флору – чем неодушевленнее и мертвее, тем тебе ближе. Дальше наш путь лежит в Нову Скошу.

Что тебе еще сказать о моем подопечном?   

С енотами он дружит, медведей не боится, зато не в ладах с миром насекомых – терпеть не может комаров. У него с ними неразделенная любовь – они-то его как раз обожают, так и льнут. В этом отношении он удобный спутник, потому что когда рядом с ним, ты в полной безопасности, все комары – над ним, такая у него кожа тонкая и удобная для проникновения. Так как принципы мешают ему физически расправиться с ними даже в качестве самозащиты, то он по нескольку раз в день обмазывается какой-то вонючей жидкостью, которая к тому же закупоривает ему поры – смотреть на него в жару умора. Ему еще сравнительно повезло: во-первых, август, когда комариная вакханалия на исходе; во-вторых, в некоторых кемпграундах по земле разбросаны шарики нафталина. С другой стороны, здесь, оказывается, зверствует комар-гигант, в десять раз крупнее обычного, а жало у него как сосновая игла. Под стеклянным колпаком выставлен на всеобщее обозрение и устрашение в краеведческом музее, волосатое и усатое такое страшилище. Некоторые падают в обморок, едва завидев. Предвкушаю встречу с ним Иосифа. 

Кстати, ты знаешь, что кусаются не комары, а только комарихи – кровь людей и животных им необходима для успешного оплодотворения. Видишь, твоя дочь не только развлекается, но и самообразовывается.

А также готовит сюрприз себе на день рождения. Как-никак шестнадцать лет – не пора ли мужчиною стать, Керубино? Не пойми ни прямо, ни превратно: то, что я задумала, есть своего рода метафора. Или гипербола – я не сильна в литературоведческой терминологии. Как говорил товарищ Мичурин: мы не должны ждать милостей от природы; взять их в свои руки – наша задача. Таков, в общих чертах, мой замысел. 

Извини, вынуждена, как Шахерезада, прервать на этом свое послание, потому как вдали, вижу, появился его главный герой и нам предстоит сейчас с ним небольшая разборка. Нет, нет, не медведь! 

А как там у вас, в стране киммерийцев? Дошел ли уже ваш беспредел до всеобщей поебени? Гражданская война еще не началась? Волков уже определился, на чьей стороне? Вопросы, как сама понимаешь, формальные – державия отодвинулась на задний план, да и куда ты мне отпишешь? На деревню дедушке? Мы, как цыгане, кочуем с палатками с места на место.

Передаю. Но он обещает тебе сам написать. Сделаю все, чтоб у него не было на это времени.

Целую мою дорогую мамочку.

Катя, а дальше не знаю кто

Продолжение следует.