Глазами иерусалимского мельника

Воспоминание о Песахе – маца. Такие хрустящие, с пупырышками и параллельными рядами дырочек, пластинки.

Они сложены вертикально в высоком, выше моего роста, пакете из коричневатой бумаги, стоящем в углу, и я, время от времени, дотягиваюсь до верха, запускаю внутрь ручонку и отламываю кусочек. Обломки, крошки – все на полу. Бабушка ругается: «Если ты хочешь, скажи! Я дам. Но не порть мне пейсехе моце!».

На терраске в большой банке на солнце киснет какое-то варево из свеклы. Мне не нравится его запах. Несколько дней спустя, бабушка, пролив немало слез над мясорубкой, смешает его с перемолотым хреном…

Через несколько лет меня, уже школьника, бабушка отправляет в синагогу к резаке, чтобы тот по всем еврейским правилам обезглавил пару петухов, которых она принесла с базара. Надо приготовить праздничную еду для старой бабушки Хаи, дедовской мамы, почти столетней старухи, зажигающей по пятницам огоньки и шепчущей над ними непонятные слова…

А под вечер, бабушка с дедом, нарядные: она в шелковом платье и косынке, а он, набросив на плечи полосатый шелковый шарфик «талес» торжественно, под руку идут на Большую Мирабадскую, в синагогу.

Классе в пятом или шестом Изька, мой друг, сын бухарца дяди Пети и тети Евы, приехавшей перед войной в наш город из Польши, на скучном уроке истории древнего мира тихонько рассказывает мне, благо мы сидим на предпоследней парте, об евреях, бредущих через пустыню из Египта. По изькиной трактовке, собрав манну небесную, наши предки месили из нее тесто, которое потом растягивали на спинах соплеменников, где тесто и высушивалось под белым солнцем пустыни, до кондиции мацы.

Класс девятый. На ненавистном дарвинизме, отключившись от противного голоса антисемитки Дуньки, нашей биологички, читаю под партой лежащую на коленях дореволюционную «Еврейскую историю для еврейских детей и юношества», которую притащила в школу Ютка. Тогда впервые ознакомился с канонической версией Исхода, которая встала в сознании на ту же «книжную полку», что легенды и мифы древней Греции…

…А вот, я уже, можно сказать, взрослый человек. После землетрясения, с женой и ребенком живем самостоятельно, в кооперативной квартире. Бабушка беспокоится – она заказывает мацу у некоего Зямы, так заказать ли и на нашу долю? И какой-то парень привозит нам знакомый коричневатый пакет из крафт-бумаги, и мой сынишка, едва научившийся ходить, старается запустить в него ручонку и хрустит почти еще беззубым ротиком…

Праздничный обед, который бабушка называла «дер эрште сейдер», она организовывала ежегодно, пока у нее хватало на это сил. Потом эстафету приняла моя жена. На столе были и маца, и «моце-кигель», и «гефилте фиш», и курятина, и «гелцел мит моце-мейл», и вино, и водка. Дед, кроме водки, пил только пиво. Вообще, кашрут был тот еще! Что мы могли о нем знать? Впрочем, бабушка-то, наверно, основные правила знала, но при той жизни?.. Кстати сказать, как израильский мельник с более чем десятилетним стажем, могу уверенно сказать, что и маца зямина не могла быть «кошер ля-Песах»… Недаром уже много лет мацу в те края завозят из Земли Обетованной.

Обед был вкусен и сытен, даже тяжеловат, но носил характер семейного праздника, вроде дня рождения, но, чем отличался от других праздников – полным отсутствием осознанного повода. Вот так – собрались, посидели, выпили-закусили, поговорили, хозяйку похвалили за вкусную еду. И – все! Никаких молений, никакой Агады, даже упоминания об Исходе. К пониманию же связи этого «сейдера» с Исходом из Египта я пришел лишь годам к тридцати, когда впервые прочитал Тору…

А еще через два десятилетия начались мои израильские годы. И мне посчастливилось побывать в местах, где по рассказу Торы происходили события, связанные с Исходом. Своими глазами я увидел Египет с его пирамидами; в Синае поднимался на гору Ар-Моше, где, по преданию, Моше-Рабейну получил от Господа Скрижали Завета и Тору; объездил Заиорданье, через которое после сорокалетних блужданий по Синаю, евреи подошли к Эрец Исраэль…

А вот, в более-менее настоящем седере нам впервые довелось участвовать лишь на наш третий израильский Песах. Пригласили к себе приятели, из ленинградских отказников, прожившие к тому времени в Стране почти десять лет. В небольшом салоне их квартиры собралось человек двадцать. Было тесно и весело. Вел седер хозяин, по профессии – режиссер. Он читал Агаду, в основном, по-русски, в переводе, лишь основные молитвы произнося на иврите, и, по ходу, раздавая гостям маленькие роли. Хозяйка, в далеком студенчестве – кавээнщица, поддерживала накал веселья. В большой компании это несложно. Одним из поводов стал перевод Агады. Было несколько вариантов: кто принес свою книжку (а новым репатриантам, приехавшим, вроде нас, в канун Песаха, Агаду дарили), а кто читал хозяйские, коих было роздано несколько, и все – разные. В некоторых слово «hагада» на русском письме передавалось, как «Гагада», что у выходцев из советских яслей почти неминуемо вызывало ассоциацию «гуси, гуси…» и, соответственно, взрывы смеха.

В общем, воспоминания о мрачном рабстве, о десяти казнях египетских и прочих высокопатетических предметах шли у нас на веселой, даже легкомысленной, ноте. И правильно! История повторяется: сначала – как трагедия, а уж, потом, как фарс. Сколько еще исходов со времен Моше-рабену было повторено в разных поколениях нашего народа? Сколько египтов у нас позади? Как же нам не веселиться?..

А дочери хозяев пели в нужных местах ритуальные песни. Они выросли на этих словах и мелодиях уже в Израиле.

И наливали, и подливали хорошее израильское вино и бренди (эх, не знал мой дед, что кошерно на Песах!). И всеми было принято по четыре ритуальных бокала, а отдельными товарищами и поболее…

И вот так, в веселье и радости мы впервые сознательно отпраздновали память Исхода.

И впоследствии мы не раз собирались на седер Песаха в этом гостеприимном доме, а года через три и сами рискнули организовать его у себя. Тогда уже мне пришлось взять на себя роль Хозяина седера и читать Агаду. Некоторая трудность возникла из-за отсутствия в нашей компании малышей, которых в начале надо благословить, и которые должны участвовать в седере, задавая разные вопросы, а в конце, отыскивая спрятанный кусочек мацы – афикоман. Ведь седер, по замыслу его драматургов – комплексное педагогическо-гастрономическое мероприятие, направленное, прежде всего, на воспитание подрастающих поколений под лозунгом «Хаг амацот азэ, зман херутену, микрэ кадэш зехер лицият мицраим» («Этот праздник мацы, время свободы нашей, священное собрание в память Исхода из Египта»). Эх, жаль, обошла нас судьба, так вот, и выросли, и до пожилых лет дожили вне этого воспитательно-питательного мероприятия… Младшенькой из нас тогда оказалась семнадцатилетняя племянница, которой и пришлось взять на себя все детские роли.

А несколько лет назад мы с женой вдвоем читали Агаду на седере, вернее на нашем приватном седере среди множества седеров, происходивших в разных традициях и темпах за разными столами ресторана эйлатской гостиницы. Я писал об этом в очерке «Песах.Эйлат».

Для нас мельников, Песах – неделя обязательного отпуска. Наш важнейший для народа, кашернейший продукт, тем не менее, не кошерен для Песаха в принципе. И производить его в Песах запрещено. Дело в том, что стандартная, отработанная веками технология помола пшеницы подразумевает предварительную замочку зерна на срок от нескольких часов до суток. Иначе не получить нужную белизну – сухая скорлупа зерен при помоле крошится и добавляет в муку темноватую пыль. А когда зерно замочено, скорлупа становится мягкой и эластичной, и аккуратно раскалывается, в основном, на крупные отруби, которые легко отделяются от муки рассевами.

Но мудрецы установили, что замочка зерна более чем на 18 минут приводит к необратимым биохимическим процессам его закисания, и оно переходит в категорию «хамеца», квасного. А на время Песаха Господь запретил наличие и использование «хамеца»: «Семь дней да не будет квасного в домах ваших» (Шмот. 12, 19)», «Да не увидят у тебя квасного, и да не увидят у тебя квашенного во всех пределах твоих» (Шмот. 13, 7).

Потому к Песаху наша мельница полностью освобождается от зерна, муки, отрубей и других отходов производства. Освобождаются и очищаются: семиэтажное здание, сотни единиц оборудования, причем их приходится открывать, а то, и разбирать, чтобы удалить «хамец» изнутри, очищаются километры трубопроводов, по которым в техпроцессе вверх-вниз циркулируют разные продукты, разбираются рассева и очищаются сотни сит… И не ждите поблажки от «машгеах кашрут» – инспектора раввината, контролирующего соблюдение правил кашрута, лезущего во все дырки! И всю эту предпраздничную уборку приходится делать аврально, ибо владельцы мельницы стараются до остановки производства намолоть и продать, как можно больше. Ведь пасхальный кашрут соблюдают не все категории израильского населения. На недельный перерыв поставок и, как правило, следующий за ним, месячный дефицит муки создают запасы арабские потребители.

Да и наши пекари запасаются. Специально для них, под недреманным оком «машгеаха кашрута», запирающего на замок краны подачи воды, мелем десятки, а то, и сотни тонн «сухача» – темноватой муки из зерна, не прошедшего замочку. А молоть его сложно. Из-за твердости зерен, из-за аномального количества мелких фракций в продуктах, часто возникают аварии…

Короче, последняя неделя перед Песахом, а, особо, последние сутки-полторы – для нас работа адова, казни египетские! И потому – каждый Песах, его седер – это праздник испытанного на собственной шкуре исхода из рабства предпасхального аврала. И так чертовски хочется отдохнуть!..

Но через неделю праздник кончается, и в вечер исхода Песаха мы встаем на трудовую вахту: запускаем застоявшееся оборудование, начинаем набирать зерно и, потихоньку молоть, постепенно входя в стационарный режим. А на пороге заводского магазина хлебозавода «Анджел» уже стоит огромная толпа, очередь, в основном, из ультраортодоксов, ожидающих выпечки первой партии хлеба. Говорят, съесть первый после Песаха хлеб – большая мицва!..

Вернусь все-таки к маце, которой нас снабжал галутный Зяма. По цвету она не отличалась от той, что я покупаю в Иерусалиме. То есть, в тамошней пекарне, работавшей при синагоге, мацу пекли из обыкновенной белой муки, смолотой по советской, то есть, стандартной промышленной технологии, которая неизбежно дает муку – «хамец». Да и откуда было там взяться иной? Слава Господу, что хоть такую умели как-то добывать в нужном количестве!

Не то в Стране. Здесь есть несколько небольших мельниц, которые работают лишь в преддверии Песаха и мелют муку без замочки зерна, исключительно для выпечки мацы. Мне рассказывали, что есть даже такая, где помол производится совсем уж, по-древнему – каменными жерновами. Наверно, маца из такой муки – высший писк ультраортодоксальной моды?

А в связи с той, галутной мацой вспоминается анекдот. В раввинатский суд в Иерусалиме приходит некто, оле хадаш, приехавший с супругой-еврейкой и желающий записаться евреем, хотя по документам его еврейство сомнительно. Его спрашивают: «Какие еврейские праздники вы знаете?» – «Пасху знаю, Судный день». «И как у вас в доме отмечали Судный день?» – «О! Мама варила такой вкусный борщ из свинины. Я так люблю есть его со сметаной!». Рав, подумав: «Да, отмечали вы не совсем правильно. Но радует, что помните об этом дне!»

Помните об этом дне! Помните об Исходе из Египта! Из всех египтов, и тех, в том числе, где в наше время еще томятся в рабстве, в основном, рабстве духовного характера, наши собратья. Томятся в рабстве у котлов египетских, нередко самого рабства не замечая. Такова, уж, специфика рабства духовного… И дай им Бог уйти от тамошних фараонов и обрести самих себя, и для себя Землю, Господом обетованную! И, чтобы – в будущем году – в отстроенном Иерусалиме! Отстроенном, несмотря на все поползновения многочисленных разрушителей!

Хаг Песах кашер усамеах, дорогие друзья!

Реувен МИЛЛЕР
Иерусалим 04.04.09

Источник