Геополитическая боль Хрущева и секреты Джона Кеннеди

Тимоти Нафтали о Карибском кризисе

ВАШИНГТОН — «Президент Кеннеди в некотором смысле сам опасался силы США», – сказал в интервью корреспонденту Русской службы «Голоса Америки» Тимоти Нафтали – специалист по национальной безопасности из Фонда «Новая Америка» (The New America Foundation).

«Он боялся, – уточнил профессор Нафтали, – что, поняв, насколько велико их превосходство, американские военно-морские силы попытаются нанести удар первыми. Чтобы остановить шедшие к берегам Кубы советские корабли с ядерными вооружениями на борту. Неизвестно, как действовал бы Кеннеди, если бы Хрущев заявил о намерении разместить советские ракеты на Кубе открыто. Но, начав действовать в тайне, он оставил Кеннеди единственную возможность: действовать с максимальной, драматической решительностью».

По прошествии полувека Кубинский ракетный кризис – так принято именовать события осени шестьдесят второго в США – во многих отношениях остается загадкой. Даже для специалистов, имевших возможность взглянуть на документы, на которых еще сравнительно недавно стоял гриф «Секретно». Не в последнюю очередь и потому, что раскрытие тайн само по себе порождает новые вопросы.

БЕСКОНТРОЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ

Алексей Пименов: Профессор Нафтали, слова «Карибский кризис», или «Кубинский ракетный кризис», давно стали историческими символами. Но есть ли у нас сегодня полная картина случившегося? Точнее: насколько близки к реальности представления о тогдашних событиях – у сегодняшнего среднестатистического американца, россиянина, западноевропейца?

Тимоти Нафтали: Знаете, представления человека моложе сорока пяти о «холодной войне» – не говоря уже о Карибском кризисе – зачастую вообще нелегко понять. Но я бы сказал, что в той мере, в какой молодежь все-таки что-то знает о нем, она знает, что это была, так сказать, дуэль на расстоянии между Джоном Кеннеди и Никитой Хрущевым. Ну, а для людей постарше ракетный кризис – это самая большая опасность, с которой им выпало на долю столкнуться. Самый страшный момент в жизни.

Те, кто был тогда молод, почувствовали, что мир приближается к порогу ядерной войны. По крайней мере – американцы. В Советском Союзе Президиум ЦК (позднее, уже при Брежневе, высшему органу партийной власти будет возвращено старое название – «политбюро» – А.П.) контролировал информацию, и простые люди не представляли себе масштаба угрозы.

На протяжении последних, я бы сказал, двадцати лет исследователи пришли к двум совершенно различным выводам. Первый: и Кеннеди, и Хрущев, каждый по-своему, стремились смягчить напряженность. И найти путь к разрешению кризиса – к мирному разрешению. Но ученые обнаружили и другое: основания для страха были связаны, в частности, с тем, что ни тот, ни другой лидер не мог полностью контролировать ход событий. А поскольку советское ядерное оружие было направлено на Кубу, обмен ударами – возможно, с использованием ядерного оружия, – был более вероятен, чем кажется. Связь со стороны Москвы была несовершенна. При этом на вооружении у советских войск были тактические ракеты и ракеты морского базирования. Конечно, Москва стремилась контролировать эти ракеты, соблюдая осторожность. Но кризис-то уже начался – а в бою контроль над применением оружия полным не бывает. И вот ученые увидели эти два различных – как бы конкурирующих друг с другом – момента: с одной стороны, лидеры стремились не дать конфликту выйти из-под контроля. Но с другой – они сами контролировали события в гораздо меньшей степени, чем им казалось.

НИ МИРА, НИ ВОЙНЫ

А.П.: А кто-то хотел конфликта – ядерного конфликта?

Т.Н.: Никто. Во всяком случае – в руководстве. Но у президента были, скажем, военные советники – тоже не хотевшие конфликта, но полагавшие, что президент недостаточно опирается на силу. Тогда как кризис дает такую возможность. Целую неделю советники Кеннеди спорили: что же делать? Да и сам Кеннеди – его брат позднее признал это на страницах своей книги – 14 дней… – некоторое время допускал, что, возможно, придется применить силу, чтобы убрать советские ракеты, если Хрущев не уберет их по доброй воле. То есть Кеннеди допускал возможность воздушного удара.

Но споры советников показали Кеннеди, что способа убрать ракеты, так сказать, хирургическим путем не существует. Что сопутствующий ущерб в этом случае неминуем. А кроме того, военно-воздушные силы США не могли дать президенту гарантии, что после первого удара все ракеты будут выведены из строя. А это означало, что разгневанные хозяева Кремля могут ответить ударом на удар. И Кеннеди понял, что как президент США и просто как человек он не может пойти на риск развязать ядерную войну. И предпочел сделать шаг, оказавшийся самым разумным в создавшейся ситуации.

А.П.: А именно?

Т.Н.: Занять промежуточную позицию. Помешав Советскому Союзу увеличить число стратегических ракет на Кубе – но дав Хрущеву возможность серьезно задуматься о том, что он сделал. Так, чтобы появилась надежда изменить положение дипломатическими средствами. Так и случилось.

А.П.: Хотя были и другие мнения…

Т.Н.: Да, на президента оказывалось давление – дескать, надо применить силу. Но он этому давлению не поддался – и именно поэтому стал героем в глазах очень многих людей. Он предпочел действовать дипломатическими методами – дав, повторяю, Хрущеву время изменить позицию.

О КОМПЛЕКСЕ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ НЕПОЛНОЦЕННОСТИ

А.П.: А чего все-таки хотел Хрущев? Принято считать, что решение разместить на Кубе ракеты он принял, вернувшись из Болгарии…

Т.Н.: Да, имеющиеся свидетельства это подтверждают.

А.П.: Каковы же были его мотивы?

Т.Н.: Мой покойный соавтор (он умер в 2008 году) – академик Александр Фурсенко – сумел в свое время убедить российское руководство рассекретить записи Малина (В.Н. Малин, в те годы – зав. Общим отделом ЦК КПСС – А.П.). И в 2003 году эти документы были рассекречены. Они-то и дают нам возможность определить, когда принимались эти решения. Конечно, сами по себе эти записи отрывочны. Конечно, в них множество лакун… Почему Хрущев решил действовать именно так? Я – как и мой покойный соавтор – убежден, что весной шестьдесят второго Никита Хрущев испытывал своего рода геополитическую боль. Хрущев понимал, что Советский Союз слабее Соединенных Штатов. И что попытки догнать Америку в сфере стратегических вооружений терпят поражение… В долгосрочной перспективе они могли увенчаться успехом, но в тот момент Хрущеву было ясно, что США не только сильнее СССР, но что они используют свою силу, чтобы не дать Хрущеву осуществить те акции на международной арене, которые он считал необходимыми.

А.П.: То есть?

Т.Н.: Самая известная арена противостояния – Берлин. Но далеко не единственная! Хрущев видел, что блокируются усилия СССР и его союзников.

А.П.: И Куба…

Т.Н.: …находилась под ударом. Вот что было главным для Хрущева. Точнее – что под угрозой оказались советские интересы: на Кубе, как и в Берлине. Ему надоело, что США не удовлетворяют его требования, которые он считал вполне разумными. И протоколы, рассекреченные российскими архивами, позволяют увидеть это с полной отчетливостью. Хрущев говорит прямо: мы должны оказать давление на США. Он говорит, что международная политика – это стакан с вином или водой, и наливать надо доверху. По существу, он хотел довести ситуацию до предела – так, чтобы следующая капля была последней. Но – не сделав при этом последнего шага. Таково было его настроение в начале шестьдесят второго года. Что и поставило мир на грань катастрофы.

А.П.: Мироощущение Хрущева?

Т.Н.: Защита Кубы не требовала применения ядерного оружия. Да и сами кубинцы не просили о его размещении. Это был замысел Хрущева – использовать необходимость защиты Кубы, – жестко заявив о своих крупномасштабных геополитических интересах. Держа наготове стратегические ракеты, направленные на Соединенные Штаты. Разумеется, история, как и человеческая жизнь, вещь непростая. Тут был, по-видимому, комплекс причин. Хрущев – человек чрезвычайно импульсивный – решил действовать так, а не иначе.

А.П.: Стало быть, начало всему этому…

Т.Н.: Комплекс стратегической неполноценности. Конечно, защита Кубы тоже волновала Хрущева – в этом сомнений нет. Но едва ли он думал, что США вот так сходу захватят ее. Нет, он хотел послать сигнал Америке: не трогайте Кубу, не трогайте наши интересы. Считая при этом: единственный способ встряхнуть Соединенные Штаты – это хорошенько их напугать.

А.П.: Но это – в начале. А потом?

Т.Н.: А в результате он стал смотреть на США, пожалуй, с большим доверием. И попросил Америку не только дать гарантии ненападения на Кубу, но и убрать ракеты из Турции. Мне не вполне ясно, действительно ли Хрущев считал вывод американских «Юпитеров» из Турции абсолютно необходимым для разрешения конфликта… Доступные нам теперь документы показывают, что в самый разгар кризиса он был готов убрать с Кубы советские ракеты в обмен на обещание американцев не нападать на нее. Но затем он увидел, что необходимости давить нет, что Кеннеди готов пойти и на эту – секретную! – уступку. Действительно, Кеннеди тайно пообещал убрать «Юпитеры» из Турции в удобный момент – после того, как кризис будет разрешен.

КРИЗИС НЕ ДЛЯ ПРОТОКОЛА

А.П.: А в Кремле было единство по кубинскому вопросу? 

Т.Н.: Трудно сказать. В то время – да, пожалуй, и на протяжении всей советской истории – протоколы редко указывают на разногласия. Правда, у нас есть некоторые – случайные – свидетельства споров во время заседаний Президиума ЦК. Споров, зафиксированных стенографистами. Но это относится к очень редким случаям. Ведь это была самая верхушка партийного руководства, и все решения должны были выглядеть как единодушные – даже если в действительности дело обстояло иначе.

Но коль скоро речь идет о том, как остальные представители советского руководства отреагировали на решения Хрущева, мы знаем одно: понадобилось два заседания, чтобы резолюция, одобряющая идею Хрущева – направить на Кубу ракеты,– была принята. Значит, без дискуссий, скорее всего, не обошлось. И в документе точно говорится, что речь идет именно о предложении, которое выдвинул Хрущев, а не «группа товарищей».

А.п.: Какую роль сыграли в ходе кризиса советские спецслужбы?

Т.Н.: Очень незначительную. Александр Фурсенко взял в свое время интервью у Владимира Семичастного (в те годы – председателя КГБ – А.П.). Меня оно очень заинтересовало: я много занимался ролью ЦРУ в ходе кризиса. Так вот, Семичастному был задан вопрос: часто ли Хрущев выслушивал его доклады в период кризиса? Ведь представители ЦРУ неизменно участвовали в секретных заседаниях у президента! И Семичастный ответил: «Ни разу». Хрущев действовал по своему разумению. Влияли ли на его решения представители разведки? Не знаю. В какой степени Хрущев реагировал на то, что сообщал Александр Алексеев – резидент КГБ и одновременно советский посол на Кубе, – тоже трудно сказать. Зато мы знаем: был момент, когда сами кубинцы были настолько уверены в том, что нападение американцев вот-вот произойдет, что Фидель Кастро написал поразительное письмо Хрущеву. Письмо, в котором говорилось приблизительно следующее: если вы хотите начать ядерную войну, чтобы защитить нас, и если Куба в результате погибнет, то мы готовы принести эту жертву во имя общего дела.

Но думаю, что советские спецслужбы не сыграли тогда той роли, которую сыграло ЦРУ. Можно вспомнить, конечно, момент, когда агент КГБ в США Александр Феклисов (по кличке Фомин) встретился с американским журналистом Джоном Скали. Но… Я когда-то взял интервью у обоих. И оба рассказали о своей встрече совершенно по-разному. Совершенно неясно, как и в какой мере советская и американская стороны использовали этот канал. По словам Скали, предложение о встрече исходило от Феклисова. А в докладе Феклисова говорится, что от Скали. Правда, когда мы с Фурсенко показали этот текст Феклисову, то он сказал, что это не его доклад. Впрочем, это интересная шпионская история, но для истории международных отношений она большого значения не имеет.

ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ

А.П.: Последний вопрос: как повлиял Карибский кризис на политические судьбы двух лидеров – Кеннеди и Хрущева?

Т.Н.: Это фантастически интересный вопрос! В первую очередь относящийся к компетентности Кеннеди в сфере внешней политики. Дело в том, что до этого момента (до начала кризиса – А.П.) президентство Кеннеди было не слишком успешным. Для Кеннеди это были трудные времена. То отношение к «холодной войне», которое он высказывал в частных беседах, существенно отличалось от того, что он говорил в публичных выступлениях. Он очень во многом подвергал сомнению то, что принято называть ментальностью «холодной войны». К примеру – что в Европе может начаться война. Он видел намного больше возможностей достичь соглашения с Советским Союзом, чем было принято думать. Если бы советская сторона была настроена на поиск почвы для соглашения, он послал бы своего брата на секретную встречу с советским руководством. Но Хрущев так боялся американского могущества, что просто не мог пойти на что-либо подобное. Слишком велико было его недоверие… Хотя Кеннеди, не прибегая к огласке, сделал немало существенных предложений советской стороне. В том числе и по берлинскому вопросу. Эти предложения не шли так далеко, как хотел Хрущев, но значительно дальше того, что он в конце концов получил (поскольку все осталось на месте).

А.П.: И после Карибского кризиса…

Т.Н.: Кеннеди стал чувствовать себя значительно увереннее. И стал значительно более откровенно выражать – публично! – свое отношение к «холодной войне». Чего стоит одна только «Университетская речь» шестьдесят третьего года! В которой президент США говорит об общих интересах с СССР, о советском народе. И о необходимости избежать ядерной войны. Иными словами, в шестьдесят третьем он смог публично заявить о том, о чем думал еще в шестьдесят первом…

А.П.: А Хрущев?

Т.Н.: После кризиса Хрущев начал переосмысливать многое в своем внешнеполитическом мировоззрении. Но верно и другое: Карибский кризис сильно повредил ему. Чрезвычайно обозлены были кубинцы. И не только они – нечто подобное можно сказать и об отношениях с Китаем, и об отношениях с собственными коллегами. Не случайно в момент отстранения Хрущева от власти его противники из Президиума ЦК в числе прочих оснований не доверять ему припомнили и ракетный кризис шестьдесят второго.

Алексей Пименов
golos-ameriki.ru