Генрих Дауб | А за что нам любить СССР?

Часть третья. Начало ­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­и продолжение

Photo by Pavel Neznanov on Unsplash

Ответ от имени моей семьи

Я не люблю СССР и коммунистический эксперимент так же и за то, что он сделал с лично моими предками.

В начале 1920 годов, в связи с гражданской войной, миллионы людей в России голодали. Их организмы были ослаблены, поэтому дополнительным бичом, уносящим жизни тысяч людей, в особенности пожилых и малых детей, стали эпидемии. В 1922 году тифом заболели мой дедушка, бабушка и их последыш – мой отец, которому тогда было 9 лет. В течение месяца дедушка с бабушкой, которым было чуть более 60 лет, умерли, мой отец выжил, но остался сиротой.

Семья прадеда по матери, уже потерявшая во время Первой мировой войны трех сыновей, а во время гражданской еще двух, была в конце 1920 годов раскулачена, два взрослых сына, у которых были маленькие дети и жены на сносях, арестованы, сосланы в Сибирь, а потом вдобавок и расстреляны, как «организаторы повстанческого движения» и «германские шпионы». Прадед с прабабушкой по матери умерли тоже в возрасте за 60 лет. Пощадили их дочь – мою бабушку, которая была инвалидом и ее дочь – мою мать, которой тогда было 14 лет. Пощадили – в смысле никуда не выслали, оставили жить в комнатушке их собственного дома – остальную часть дома большой когда-то семьи превратили в колхозную контору, но имущество всё отняли. Таким образом из этой, большой когда-то семьи в 11 детей, в живых я застал только свою бабушку, родившуюся в 1891 году и ее младшую сестру, родившуюся в 1908 году. Все 9 братьев, родившихся между этими годами, погибли в царской и большевистской России не своей смертью.

Мой отец вырос в советском детском доме, там был принят в 1924 году в пионеры, потом в 1928 году в комсомольцы, отслужил в Красной армии, вернулся в родные края и создал семью с моей матерью. Работал в колхозе. В 1940 году один земляк, работавший в НКВД, пришел к ним вечером на несколько минут и шепнул, чтобы они срочно бежали, потому что «завтра его придут арестовывать». За ночь им удалось продать свой домик соседям на дрова, денег хватило на железнодорожные билеты и мои отец и мать с двумя малыми детьми 4 и 1,5 лет и бабушкой-инвалидом бежали из Башкирии в Киргизию. Таким образом им удалось уйти от ареста отца, но по пути потеряли младшую дочь – она заболела в дороге и умерла.

В новом месте они еще не успели встать на ноги, как в 1941 году началась война. Спустя месяц после начала войны родился ещё один ребёнок – сын. Отца вскоре забрали в трудармию в Челябинск – строить металлургический завод, мать тоже – на стройку Большого Чуйского канала, где тогда погибло много немецких женщин. С детьми осталась одна бабушка. Без помощи ей и детям грозила гибель. Мать сбежала из трудармии, не выдержав мучительных мыслей о детях и матери. Ей за это грозил срок, но спас положение местный председатель колхоза, который заявил, что она ему очень нужна в колхозе как доярка. Семья чудом пережила войну, испытывая постоянный голод и издевательства со стороны властей и граждан других национальностей, и дождалась отца, который был освобожден из трудармии в 1946 году.

Рассказы отца о том, что он пережил в трудармии (в Челябинске) я, уже будучи взрослым, не мог слушать без слез: каторжный труд за колючей проволокой с вышками и вооруженными солдатами, холод, болезни, издевательства, умирающие от голода и болезней товарищи, расстрелы тех, кто от слабости споткнулся и покачнулся в сторону (шаг в сторону считался «попыткой к бегству», а охранники получали отпуск «за бдительность»), забивание ногами ослабевших и не способных выполнять трудовую норму. Охрана с собаками, конвоировавшая на работу, пинки под зад, тычки прикладами в спину, крики начальства на плацу – «вы думаете, что дождетесь своего Гитлера? – Не дождетесь, мы вас всех ещё до этого кончим». А между тем, отец перед трудармией был уже кандидатом в члены ВКП (б) – так им и оставался на трудармейской каторге и потом – до конца режима спецнадзора под комендатурой в 1956 году. До 1956 года они не имели права без справки коменданта покинуть территорию своей деревни, поехать куда-то учиться. Мой старший брат, родившийся в 1936 году, закончил 4 класса начальной школы, второй брат, родившийся в 1941 году – 6 классов.

Как видишь, приспособиться к советской власти было невозможно: она сама определяла, кто для неё враг – кого-то по классовому признаку, кого-то по национальному, а кого-то просто за неосторожно сказанное слово или за надуманный поклеп какого-нибудь доносчика. Это, кстати, один из главных признаков того, что советская власть была страшной антисистемой, страшнее которой в истории человечества ничего не было.

Я не люблю СССР, потому что в нём уничтожили миллионы людей, а над моими предками к тому же издевались из-за их национальности – то есть за то, что они никак изменить не могли.

Я не люблю СССР за то, что он отнял у моих предков всё – нажитое трудом нескольких поколений, малую родину, язык, культуру, религию.

За то, что мы все не знали, что такое свобода слова. Мы жили при однопартийной системе, за железным занавесом, то есть не имели свободы перемещения – национальность была первой причиной, препятствовавшей даже туристической поездке за рубеж, учиться в вузах немцы смогли только с конца 50-x – начала 60-х годов, каждый из нас, какого бы успеха он ни достиг в позднем СССР, сталкивался в своей жизни с ограничениями по национальному признаку, с унижением своего человеческого достоинства. Одна только немецкая фамилия вызывала у многих неприязнь – и это был результат государственной пропаганды ненависти к немцам на протяжении многих лет еще и после войны. Мы не могли жить там, где мы хотели в самом СССР. Нас не прописывали в столичных городах, отдельных республиках, в особенности западных. Немцев в СССР превратили во второсортных изгоев, несущих на себе бремя вины за германо-советскую войну, в которой они были меньше всего виноваты.

Многие россияне, сталкиваясь с рассуждениями российских немцев о своей трагической истории в СССР, возмущаются: «Не только вы одни страдали». Может быть, и у тебя возникла такая мысль? Я не буду с этим спорить – в СССР страдали все народы, мы не меряемся с ними в наших национальных и человеческих трагедиях. Мы только говорим в таких случаях этим людям: мы верим вам, что ваши предки и вы тоже страдали, но почему же вы тогда не осуждаете коммунистический СССР вместе с нами, почему вы нам задаете такие странные вопросы: «За что мы не любим СССР?»

– В принципе за то же, за что его должны не любить и вы – за его античеловечность, за все те страдания, которые он принес народам России, нашим и вашим предкам, за миллионы погубленных людей. Причем, напрасно, бессмысленно погубленных, о чем мы все сполна узнали в период Перестройки и Гласности в конце 80-x – начале 90 годов прошлого века. Бессмысленно, потому что оказалось, что эти жертвы были принесены на алтарь неосуществимой утопии.

Я мог бы писать еще о многом: о том, что мы все постоянно жили в бедности, мы помним пустые полки в магазинах, что такое дефицит буквально на всё: на качественные продукты, одежду, обувь, мебель, билеты на поезд и самолет, автомобили, мотоциклы и квартиры, бесконечные очереди в магазинах, грубость и хамство между людьми, а также со стороны чиновников в учреждениях, в милиции, в поликлиниках, мы помним отвратительное явление под названием «блат».

Мы все помним про такое уродливое явление как дедовщина в армии, уносившая жизнь сотен молодых людей в мирное время.

Мы помним и о высокой преступности, когда мы боялись в темное время суток ходить по улицам городов, на которых группы молодчиков часто выжидали свою жертву, просили закурить и избивали, иногда все кончалось летальным исходом.

Большинство немцев не могли позволить себе нормальный отпуск, поездку летом с семьей к морю, потому что жили в сельской местности, где до середины 70 годов были беспаспортными крепостными крестьянами. Прикрепляли их так же к местам жительства и подсобные хозяйства, которые люди вынуждены были содержать для пропитания семьи, поскольку в магазинах почти ничего не было. Даже если приходилось ездить в город (скажем в поликлинику, больницу), то до середины 70-х годов у колхозников не было паспортов, и они ехали по справке от председателя колхоза, по которой ни в одной гостинице нельзя было устроиться, переночевать можно было либо у знакомых, либо на колхозном постоялом дворе – если такой был.

Думаю, что и тебе всё это знакомо, и ты всё это помнишь. Потому что это было со всеми нами.

Радостной такую жизнь назвать нельзя, и наши бабушки говорили нам: «Верьте, придет время и немцам можно будет вернуться в Германию. Но тогда нужно будет действовать быстро и решительно – бросать всё и ехать». Когда это время пришло, большинство немцев так и сделали, а бросать в большинстве случаев было нечего: я вернулся в страну моих предков с женой, двумя детьми и двумя чемоданами необходимых на первое время вещей и семейными фотографиями.

Думаю, что, если бы каждый бывший советский гражданин проделал такой же небольшой анализ истории собственной семьи и своего народа, никто не задавался бы вопросом, любить или не любить коммунистическое государство СССР, умершее по причине внутренней несостоятельности в 1991 году. И никого сегодня нельзя было бы обмануть старыми лживыми сказками о светлом будущем или новыми о великом прошлом, как это происходит в России сегодня.