Геннадий Кацов | «Я лишь тот, кто стремится к свободе»

Как всегда, издания «Континента» получают хорошую прессу. На книгу Владимира Соловьева «Парадоксы Владимира Соловьева» отозвался известный поэт и эссеист Геннадий Кацов. Его рецензия опубликована в «Независимой газете» (Москва) и «Панораме» (Лос-Анджелес).   

Геннадий Кацов

«Я лишь тот, кто стремится к свободе»

В.Соловьев, «Парадоксы Владимира Соловьева. Кот Шредингера в поисках автора». Юбилейное издание. Чикаго.: из-во «Континент», 544 стр.

… Наладить быт внутри романа
«Так закалялась Рифеншталь».
Сергей Плотов

Новая книга проживающего в Нью-Йорке писателя, литературоведа, эссеиста и публициста Владимира Соловьева вышла в юбилейном для него 2022 году. Безусловно, в ней не обошлось без Бродского и Довлатова. С первым Соловьев приятельствовал в Ленинграде до 1972 года и редко общался в Нью-Йорке, прибыв сюда на пять лет позже будущего Нобелевского лауреата; а со вторым крепко подружился уже в Городе Большого Яблока, когда оба оказались соседями по Квинсу, одному из пяти нью-йоркских районов.

Поскольку я на протяжении ряда лет являюсь верным читателем писателя Соловьева, то могу свидетельствовать: практически, ни одна из его книг не обходится без продолжающегося уже десятилетия диалога с Бродским, и периодически – с Довлатовым. В «Парадоксах» автор не отходит от заложенной им же традиции, начиная книгу с главы-посвящения Бродскому – о том, как и почему Бродский посвятил, прошу прощения за тавтологию, еще в Ленинграде свое стихотворение Елене Клепиковой (супруге и соавтору Соловьева) и Владимиру Соловьеву.

Однако на этом тема Бродского и заканчивается: «избранное избранного», как характеризует новую книгу автор, не имеет отношения ни к анализу личностных качеств великих иммигрантов, ни к их биографическим обстоятельствам. Написанные в разное время больше шестидесяти эссе, плюс несколько глав в заключение под общим названием «Кот Шредингера в поисках автора “Кота Шредингера”», не впрямую связанных с одним из последних романов Соловьева «Кот Шредингера» (2020 года) – о парадоксах не только самого Соловьева, но прежде всего – настоящего, насущного времени.

Книга разбита на шесть глав. В каждой, примерно, по 10–15 эссе, которые в сумме имеют отношение к классической проблематике в виде ее троицы – Эрос, Танатос и Арес. Последний, если вспомнить древнегреческие мифы, освободил Танатоса из плена после того, как Сизиф приковал его к горе.

С Эроса книга начинается («Огнь желания. Сексизмы», «Синема: О любви – и не только о любви»), переходя к Танатосу, что логично, хотя и не факт («Великое рабство», «Герои и/или антигерои», «Евреи и антиевреи»). А затем обе темы получают развитие в главе «Разное» (в книге она названа по-английски «Miscellanea») с несколькими эссе – «Дневник смутного времени», «Парадоксы войны», «Пацифист пяти войн», «Искусство выше морали», – не позволяющих сомневаться в заданном автором дискурсе, определяемом летальной героикой Ареса, которого Гомер отождествлял с войной и смертоносным оружием.

Казалось бы, каждое эссе о своем, и общая картина «Парадоксов» тонет в неимоверном количестве имен, цитат, дат, фактов, названий, географических координат и исторических событий. И только закрыв книгу, осознаешь, насколько все в ней преследует общую цель и работает на некую объединяющую задачу. Как с октаграммой – восьмилучевой звездой, которая является символом хаоса, но будучи вписана в окружность, олицетворяет собой порядок и созидание.

Роль окружности в книге Соловьева номинативно исполняет Свобода и связанные с ней представления о значимых сущностях нашего времени: чести, совести, правах, демократии, варварстве, человеческой порядочности, стойкости, героизме, если хотите.

В название этой статьи я вынес цитату из эссе Соловьева о лауреате Нобелевской премии, современном писателе Джоне Максвелле Кутзее, взятой из интервью последнего. Можно не сомневаться, что родившийся в Кейптауне Кутзее имеет четкое представление о свободе и зависимости. Его роман «Бесчестье», об ужасающей Южной Африке уже после апартеида, был встречен либерально-прогрессивной общественностью с ненавистью, писатель подвергся травле, хотя за этот роман он и получил Букеровскую премию в 1999 году, и, в результате, премию по литературе им. Альфреда Нобеля за 2003 год.

Собственно, в другом своем романе о Достоевском «Осень в Петербурге», Кутзее обозначил основные составляющие нашего времени, в котором государство все чаще и больше пытается ограничить свободы своих граждан: «Жизнь без чести, предательство без предела, исповедь без конца».

Эти «красные линии» красными нитями проходят и сквозь книгу Владимира Соловьева. И в его эссе «Банально ли зло?», и в панегирике Солу Беллоу с замечательной цитатой из романа «Планета м-ра Сэммлера», в котором Беллоу вступает в полемику с Ханной Арендт о банальности зла: «Политически и психологически идея немцев была гениальна. Банальность была простым камуфляжем. Если хочешь избежать проклятия за убийство, заставь его выглядеть обыденным, скучным и заурядным. С чудовищной политической проницательностью они нашли способ маскировки <…> Нужен был заговор против самой идеи, что жизнь священна. Банальностью замаскировалось властное стремление уничтожить совесть…»

Еще раз повторю: эссе были написаны Соловьевым в разное время, но такое возникает впечатление, что автор их создавал по горячим следам, сразу после катастрофических событий, последовавших за начавшейся 24 февраля так называемой «спецоперацией» РФ в Украине. То бишь, когда Арес стал главным героем мифов (пропагандистских и не только), а Эрос и Танатос начали стремительно терять свое значение.

Как сказано в эссе о Сэлинджере, с приведенной Соловьевым цитатой из романа «Над пропастью во ржи»: «Отцы и учителя, мыслю: “Что есть ад?” Рассуждаю так: “Страдание о том, что нельзя больше любить?”» Понятно, в данном случае речь идет о страдании человека несвободного, раздавленного не столько собственными комплексами, сколько императивом окружающей среды, которая по отношению к существу социальному именует себя государством.

В конце эссе «Великое рабство» Соловьев приводит слова одного из главных представителей философии немецкого идеализма Фридриха Шеллинга: «…в человеке природа снимает с себя ответственность и возлагает ее на плечи самого homo sapiens…». Это в немалой степени перекликается с сентенцией философа и писателя, одного из самых мною любимых, Элиаса Канетти: «Кто не верует в Бога, принимает всю вину за этот мир на себя». Способен ли вообще homo sapiens нести ответственность за содеянное? И насколько сильна его вера в Бога, ведь нередко сегодня вера есть фикция, игра на публику, витринное исполнение религиозных ритуалов и обрядов – без Бога в душе, но с его именем. Так ранее атеисты с именем «партия» на устах вершили беззаконие и преступления.

В «Парадоксах» Соловьева одна из основных речей посвящена свободе и тирании, истории и забвению ее. В этом же ключе Соловьев цитирует Кутзее (роман «В ожидании варваров», написанным еще до падения апартеида в Южной Африке, в 1980 году) в связи с некоей условной Империей: «создала особое время – историю. Тому времени, что плавно течет по кругу неизменной чередой весны, лета, осени и зимы, Империя предпочла историю – время, мечущееся зигзагами, состоящее из взлетов и падений, из начала и конца, из противоречий и катастроф. Жизнь в истории, покушаясь на ее же законы – вот судьба, которую избрала для себя Империя».

Эссе Соловьева выстроены в книге так, что не только повествуют о духовном опыте человека в экстремальных условиях (одно из самых ужасных – о первых восьми неделях после падения Берлина в вышедшей анонимно книге «Женщины Берлина», о которой почти не знает русскоязычный читатель, в отличие от читателя на Западе), но словно имеют отношение к нашему времени. К тому настоящему, которое Соловьев провидчески складывает в написанные им страницы, видит из своего прошлого неким внутренним зрением, не представляя и не веря до конца, очевидно, что сюжеты его эссе не только касаются прошлого, но и проявят себя, к вящему ужасу человечества, в грядущем.

Если вернуться к аналогии с октаграммой, то ее окружность символически присутствует еще и во временном параметре: без актуальности, отмеченной в текстах благодаря некоему шестому чувству автора; медиумического наличия чего-то вроде встроенности в сегодняшний поток новостей, – все эссе выглядели бы самостоятельными, но отдельными эмоциональными рассуждениями о помысленном и пережитом. Злободневность, насущность, резкость, их важность не только напоминают читателю о свободе, которую мы теряем в историческом настоящем, но и о времени, способном судить нас по своим неумолимым законам. Хроноса, Ареса, Эроса и Танатоса.