Фейс Буки (fb629)

Сергей Чупринин

Посмотрите, как мы откликаемся на шутки, и нам многое станет понятно в свойствах переживаемого момента.

Да вот пример. Вчера я из озорства рассказал, как литераторов и журналистов, собравшихся на Букеровскую пресс-конференцию, до полусмерти напугало прозвучавшее (будто бы) предложение бесплатно раздать каждому из них по семьдесят три русских романа.

На шутку – спасибо добрым мои френдам – отозвались. Что идея получить в дар 73 романа и, может быть, даже их прочесть, это ужас, конечно (“Да, ребята! Как вспомнишь, так ой-ой-ой”, – Denis Dragunsky), но всё-таки не ужас-ужас-ужас, как говорится в одном старинном анекдоте. Во-первых, напомнили мне, обязательство читать берут на себя только члены жюри ( а “Им за это платят деньги, и неплохие”, – Olesia Nikolaeva). Во-вторых, и они на самом деле могут не читать, а просматривать (“Можно почитать пару страниц в начале и пару в конце…опытному глазу будет видно все – ху есть ху..”, – Игорь Крестьянинов). В-третьих и в-главных, ответили мне, чтение русских романов – это, разумеется, труд, и труд тяжкий, изнурительный, но это всё-таки “не камни таскать, не мешки с мукой” ( Сергей Беляков).

И никто – еще раз повторю: никто из откликнувшихся – не вспомнил, что еще лет двадцать пять назад возможность получить в дар семьдесят три новых (и, наверное, неплохих) русских романа была бы воспринята каждым из нас как неслыханная привилегия, а их чтение понято как счастье.

Как наслаждение, сопоставимое с наслаждением от любовного свидания или головокружительного приключения.

Что-то с литературой с тех пор произошло?

Или с нами?

Igor Klymakin

О ЗАБОТЛИВОЙ АМЕРИКЕ

Америка продолжает заботиться об оживлении публичной интеллектуальной жизни в России.

Едва успела иссякнуть многодневная дискуссия о судебном приговоре во Флориде, подвергнутом подавляющим большинством дискутантов безоговорочному обличению, как суд в штате Юта приговорил к тюремному заключению за секс с учениками еще одну учительницу. Приговорил, правда, не на 22, а всего на два года, но… Но после этого ее не выпустят: освободить ее сможет только совет штата по помилованию, куда она вправе будет обратиться. Однако и совет будет вправе отказывать ей в течение… аж 28 лет. Так что вместо двух могут получиться все тридцать.

Думаю, что наша общественность может быть благодарна будоражащей мысль и чувства Америке. С поводом для возобновления увлекательных обсуждений она медлить не стала. Можно поговорить об американских судьях и роли их индивидуальностей. Можно – об американских законах, допускающих приговоры, которые позволяют издеваться над людьми всяким там советам по помилованию. Можно – о бесчеловечной американской культуре, терпимой к законодателям, такие законы безнаказанно сочиняющим. Ну и, наконец, о самой Америке, как о душителе свободы в самых естественных ее проявлениях.

Дерзайте, господа. Пища для возбуждения интеллекта и морального пафоса из-за океана подана снова.

Aleks Tarn

Сейчас Сеть полнится откликами на слова Олега Табакова об украинцах:

“Они и так не очень просветленные… – сказал этот патриарх “великой русской культуры”. – Беда же настоящая заключается в том, что во все времена их лучшие представители интеллекта, литературы – они по сравнению с русскими были где-то на второй или третьей позиции”.

И вот теперь возмущаются, реагируют и так, и этак. Но лучше гениального В. Е. Жаботинского – умри, все равно не скажешь. Вот, читайте, из статьи 1909 (!) года:

«Мы проглядели, что в пресловутом, и нас захватившем культе «святой и чистой» русской интеллигенции, которая-де лучше всех заграничных и супротив которой немцы и французы просто мещане, – что во всем этом славословии о себе самих, решительно вздорном и курьезном, гулко звучала нота национального самообожания. И когда началось освободительное движение и со всех трибун понеслась декламация о том, что «мы» обгоним Европу, что Франция реакционна, Америка буржуазна, Англия аристократична, а вот именно «мы», во всеоружии нашей неграмотности, призваны утереть им нос и показать настоящее политическое зодчество, – наша близорукость и тут оплошала, мы и тут не поняли, что пред нами взрыв непомерно вздутого национального самолюбия…

Может быть, мало на свете народов, в душе которых таятся такие глубокие зародыши национальной исключительности.

Русскому национализму не за что бороться – никто русского поля не занял, а напротив: русская культура, бессознательно опираясь на казенное насилие, расположилась на чужих полях и пьет их материальные и нравственные соки.

Для развития зародышей нет еще почвы, и она явится только в тот момент, когда среди народностей России подымется национальное движение всерьез, и борьба против русификации проявится не на словах, как теперь, а в фактическом разрыве с великорусскою культурой. Мы тогда увидим, кто наши могучие соседи и есть ли у них национальная струнка, и тогда, может быть, лучше поймем некоторые забытые страницы из Некрасова, Пушкина и Гоголя».

Прочитали? Сказано еще ДО истребления российской интеллигенции большевиками, ДО ее массового бегства, ДО сталинских репрессий, добивших тех, кто не убежал, ДО последующих волн эмиграции, которые раз за разом уносили наружу те немногочисленные ростки, которые правдами и неправдами пробивались сквозь толщу жлобства и холопства. До всего этого, – в разгар “Серебряного века”, на пике, на взлете, при пока еще живом, не побоюсь этого слова, Льве Николаиче ихнем Толстом. Но какая, однако, точность диагноза, какая безошибочная зоркость предвидения!

Ganna Oganesyan

Моя бабушка, когда ее заваливали домашней работой и мешали смотреть любимый сериал “Вечный зов”, кричала: “Но я же тоже человек!” Из чего, тогда еще маленькая моя дочка, пришла к заключению “Есть люди, а есть тоже люди”. Вчера я вспомнила это мудрое, детское высказывание. Выяснилось, что всех людей, врачей, инженеров, сантехников, политиков и подрывников можно судить по их публичным высказываниям. Можно соглашаться с их словами, можно этим словам ужасаться, можно уважать, можно презирать. Но есть “тоже люди”. Артисты, музыканты, прозаики, поэты и режиссеры, к словам которых не стоит относиться всерьез. Эта категория “тоже людей” так много делает для нашей души, они проживают столь мучительную творческую жизнь, что не иметь к ним снисхождение, значит быть последней неблагодарной скотиной. Ты лил слезы, тварь, слушая его музыку? Ты рос, сука, на его фильмах? Ты знаешь, падла, как много он сделал для культуры твоей страны? Значит, молчи, уважай и трепещи, сволочь. Ну и что, что он расист? Он тебя, носатый, хоть пальцем тронул? Не тронул? Призывает к расправе над другими? А ты заткни уши, зажмурь глаза и выдыхай ртом. Не твоего скудного ума дело копаться в мотивах извилистой души художника. Особенно, если творец в летах. Его года, наше богатство. Мне всегда было интересно, с какой цифры на юбилейном торте уже нельзя оценивать человека? С 60-ти? С 77-ми? Когда уже, наконец, можно себе позволить заорать: “Молчи, старый мудак! Тебе верят! Тебя молодые слушают!” Ведь еще и диагнозы бывают не очень… Негуманно вообще что-то вякать о больном человеке. Правда, тут у меня вопрос – может один человек с диабетом судить другого человека с диабетом? Может тот, кто тоже не свежак, и у которого тоже полно фильмов и спектаклей, и тоже здоровье херовое, спросить: “Дядя, ты не хочешь опомниться? Не хочешь повиниться? Не хочешь послать в жопу окружение, которое тебя вовремя не тормознуло?”…. Тихо? Здесь птицы не поют? Деревья не растут? Здесь только мы, к плечу плечо…

Олег Лекманов

Шашлык

В детстве меня и так воспитывали не по-спартански, а когда я оказался в Новосибирске у бабушки и дедушки на 10 дней, то обнаглел окончательно.

На свою беду они в день прибытия купили мне шашлык на изогнутой металлической палочке, кусочки мяса волшебно пахли костром, сочились, вкус показался мне небывало прекрасным.

С тех пор не было покоя несчастным старикам.

– Шашлык!!! – визжал я, проголодавшись. – Шашлык!!!

И дедушка пулей нёсся на улицу, к добрым кавказцам, или бабушка на кухню, жарить мясо и неуклюже мне врать, что, вот, “дяденька прямо с огонька снял шашлык твой, ох, ох, проклятый” (это уже шепотом и в кулачок).

Когда я вернулся в Москву, к родителям и сестре, то в первый вечер у нас был праздничный ужин – сосиски с жареной картошкой.

– Шашлык! – привычно заверещал я. – Хочу-требую шашлык!

Папа засмеялся, отвесил мне легкий подзатыльник, и всё мгновенно вернулось на круги своя.

От редакции. Особенности орфографии, пунктуации и стилистики авторов сохранены.