Фейс Буки (fb627)

Michael Berg

Чайник, или День рождения Вити Кривулина

Я сижу у окна, за которым почти беззвучно струится Чарльз рива. Но это только кажется. Стоит прислушаться и можно услышать шум падения воды от двух водопадов, один из которых находится выше по течению, другой – поменьше – ниже. Это звук закипающего где-то там (в глубине огромной, даже глобальной коммунальной квартиры, вроде той, в которой жил Витя Кривулин) чайника. Витя, схромай за чайником, говорила ему Таня Горичева в роли его второй жены. Даже не думая шутить, не до шуток. Серьезная баба, переписывалась с Хайдеггером, встречалась с папой римским, поступила на философский по путевке райкома ВЛКСМ, отстаивала животное в человеке, как самую ценную его часть. Я последний раз говорил с Горичевой четверть века назад, то есть вчера, обсуждая предисловие к первому номеру нашего литературного журнала; и спорили мы по поводу понятия “иерархия”.

Я могу приподнять жалюзи на окне и увидеть нос одного водопада и затылок второго. Из носа первого выплывают белые барашки, он курит брызги как кальян, второй, словно пьяный клошар, пропадает под мостом. Расстояние до России – через океан – почти равно смерти, но это ни в коем случае не попытка выдать ностальгию замуж за страх исчезновения навсегда. Ничего подобного, эмиграция и есть – репетиция моста из неба и резной кости и жизни после смерти с возможностью смотреть на брошенные тобой тела из-за облака. Ты вроде есть (но за занавеской из брызг) и одновременно тебя нет.
Этот сдвиг в пространстве никак не определяется географией, мы не перемещаемся по миру, мы возим его с собой, как прицепной вагон, он – та банальность, которая всегда с тобой. В некоторым смысле я живу в одной и той же квартире на улице Красной Конницы, в соседнем с Ахматовой доме, где я, так сказать, родился. И с тех пор вожу свою память на дорожной тележке, мне с каждым годом легче не потому, что хуже помню, а потому что неохота вспоминать. Жизнь не меняет, а подтачивает прошлое, делая его неинтересным, чужим и, следовательно, ненужным. Какая уж тут ностальгия, если прошлое просто отчуждается, как собственность: было твоим, а стало наполовину ничьим, наполовину общим.

Anastasiya Mironova

Про русофобию

У меня вообще есть одна большая чудовищная проблема, которая мешает мне налаживать полноценные отношения с единомышленниками. Вернее, почти единомышленниками, потому как практически все без исключения известные мне люди, придерживающиеся сходных с моими взглядов на современные общественно-политические процессы в России, русофобы. А я нет.

Да, я считаю, что люди у нас очень аморальны, плохо образованы, малокультурны, глуповаты. Но я их не ненавижу. Это нормально. Я понимаю, какие исторические процессы к этому привели, понимаю, что все перечисленное – скорее даже цивилизационные проблемы, они решаются временем, а не просвещением. Но я русских не ненавижу.

Причем, заметьте, я не романтический идиот, кричащий о том, что все народы одинаково хороши и что у каждого народа есть свои подонки. Напротив – я всегда говорю, что у русских подонков много потому-то и потому-то, как у чеченцев много неокультуренных головорезов, а у белорусов полно пассивных терпил. Более того, я всегда себя полностью идентифицировала как русскую, даже когда была уверена, что у меня нет русской крови. Весной я узнала много нового о своем происхождении. Я думала, что я полька – оказалось, что предки мои – поджигатели помещичьих усадеб Морозовы. Горько мне стало от этой вести? Не сказала бы. Нормально мне и Морозовой быть.

Могу твердо сказать: я очень трезво и очень справедливо оцениваю русских, но я не стыжусь того, что живу с ними, что сама русская, как выяснилось. Как не стыжусь собаки своей, которая на помойку срывается. Как некоторые не стыдятся матерей-алкоголичек и отцов-уголовников. Почему не стыдятся? Да неизвестно, почему! Так что запомните – я не русофоб. Русофобию я… не презираю даже, а как-то мимоходом высмеиваю. Смешна она, как смешна англофобия у шотландцев, испанофобия у басков.

Я не ненавижу русских. Я, скорее, их боюсь. Жить боюсь среди них.

Leonid Storch

ТВАРЬ В МОЕМ ТУАЛЕТЕ

Еще одна любопытная иллюстрация различий между моим и тайским менталитетом. Сегодня утром мои утренние процедуры в санузле были прерваны потоком громогласных бранных выражений. Выражался я сам, увидев, что за унитазом восседает довольно противная и раздувшаяся лягушенция, я бы даже сказал жаба. Взяв себя в руки, я натянул на одну из них резиновую перчатку и, преодолевая отвращение, схватил это холодное студенистое тело и засунул в пакет, где оно дергалось, рыпалось и даже, как мне показалось, пищало. Затем содержимое пакета было опустошено в саду перед домом. Больше всего меня удивило не то, как эта тварь проникла в туалет (по канализационным трубам, что ли?), а то, что я услышал вечером от своей тайской подруги. «А почему в туалете утром была лягушка?» – спросила она меня. «Не знаю, а почему ты ее не вынесла из дома?» «Я думала, так и надо, – ответила она. – Я думала, ты ее специально туда принес и кормишь».

Виктор Матизен

СЕМЬ СОРОК

Девяностый год. Кинофестиваль «Золотой Дюк» в Одессе. На закрытии в оперном театре устраивается аукцион для продажи только что вышедшей первой книги Жванецкого. Стартовая цена – три рубля. Пять… семь… десять… двадцать… пятьдесят… сто… двести… триста… пятьсот… продано!!! – провозглашает аукционист, и на сцену под восхищенно-завистливые вздохи выходит весь из себя в белом гражданин один с золотой цепью на груди. Довольный автор берет пять сотенных и надписывает книгу: «Самому богатому одесситу». Аукционист извещает публику, что ввиду ажиотажного спроса будет разыгран еще один экземпляр. Жванецкий в предвкушении второй суммы садится в кресло. Три рубля… пять рублей… и тут меня подбрасывает изнутри, я вскакиваю и ору: «Семь сорок! И торг здесь неуместен!». Зал взрывается. Жванецкий с трудом выдавливает из себя кислую улыбку. Аукционист, не скрывая досады, пытается отвертеться, но не тут-то было – зал орет: «Дайте ему книгу!!!». «Покажите деньги» – говорит аукционист. Я выхожу на сцену, исполняю несколько па вышеназванного танца, сую ему десятку, и говорю: «Сдачи не надо». Зал в экстазе сучит ногами. Подхожу к Жванецкому. «Ну, и что вам написать? – спрашивает он, играя желваками. – «Самому бедному жителю Одессы?». «Напишите просто: «Бедному еврею» – говорю я. МихМих нацарапал: «От автора» и очень недовольно расписался.

От редакции. Особенности орфографии, пунктуации и стилистики авторов сохранены.