Фейс Буки (fb534)

Maxim Kantor

ОСКОРБЛЕНИЕ ЧУВСТВ ВЕРУЮЩИХ

в преддверии Светлого Воскресения, полагая себя христианином и отстаивая право на веру в Бога, не совместимую со злодейством, – заявляю, что мое чувство верующего оскорблено:

1. Мое чувство верующего оскорблено войной между Россией и Украиной. Особенно циничным оскорблением считаю то, что это война без объявления войны, тайная война, на которую солдат призывают исподтишка и убитых хоронят без почестей. Это война раздута искусственно, без реальной причины – раздута средствами пропаганды России. Меня оскорбляет то, что правители России считают возможным убийство собственного народа и того народа, который прежде считался братским, ради геополитических интересов. Ежедневные убийства и насилия, порожденные имперским аппетитом, несовместимы с верой в Бога.
2. Мое чувство верующего оскорблено тем, что президент России оповестил мир о том, что человечество стоит на грани ядерной войны и уничтожения – и ядерная война зависит от того, признают ли страны мира право России брать ту территорию, которую она считает нужным присвоить. Вне зависимости от оснований аннексии территории соседнего государства (впрочем, полагаю, что причин не было), я считаю чудовищным приравнять существование планеты с успешным присоединением территории. Это заявление несовместимо с верой в Христа. Это оскорбление веры.
3. Мое чувство верующего оскорблено тем, что в России установлен культ личности, то есть такой режим правления, при которым мнение и воля президента страны являются высшим мерилом истины и добра. Считаю это вопиющим оскорблением здравого смысла и тем более веры в Бога. Культ личности – есть уродливое, языческое проявление массового сознания. Страна, в которой установлен культ личности не является христианской по определению. Это языческая страна.
4. Мое чувство верующего оскорблено тем, что народные чувства питают ненавистью к соседям и инакомыслящим, мстительностью и ревностью – называя этот набор чувств: мстительность, ревность и ненависть – необходимыми компонентами национального возрождения. Эти чувства несовместимы с христианским воспитанием народа.
5. Мое чувство верующего оскорблено тем, что вопрос национальной гордости и национальной идентичности – стал центральным обсуждаемым вопросом в культуре. Поскольку христианство – религия интернациональная, считаю этот всплеск звериной национальной гордости позорным и оскорбительным для веры.
6. Мое чувство верующего оскорблено тем, что показательное ухудшение условий жизни народа оправдывается необходимостью противостояния внешнему миру – в то время как это противостояние вызвано лишь империалистической жадностью правительства. Народ стал заложником империи, и это несовместимо с христианским чувством. Спекуляция на “братстве”, которое должно сплотить рабов – оскорбительно для веры в Бога.
7. Мои чувства верующего оскорблены также и тем, что, несмотря на тяжкие оскорбления, нанесенные вере в Бога, меня принуждают видеть беду не в них – не в убийствах и насилии, не в культе личности, не в унижении населения – но в тех произведениях искусства, где якобы нарушен православный канон. Я считаю, что безбожное языческое правительство не обладает компетенцией в суждении на данный предмет.

Igor Klymakin

ОБ АЛЬТЕРНАТИВАХ “КРЫМНАШИЗМУ”

Российские интеллектуалы всерьез озаботились, кажется, поиском идейных альтернатив “крымнашизму”. Первые результаты на днях были представлены.

Публицист Кирилл Кобрин: не надо утопий – в том числе, и утопий переноса чужого опыта в неподходящую для него историческую и культурную почву. Надо отбирать в собственном наличном существовании “детали будущего”, надо их обсуждать в предметных дискуссиях, ныне отсутствующих, чтобы из деталей этих, из уже сегодня “работающих экономических, социальных и политических механизмов” консенсусно выстроить собственное завтрашнее иное. Соответственно, надо изменить и угол зрения на отечественное прошлое, отыскивая “детали будущего” и в нем, надо увидеть в нем “историю российской свободы и справедливости” вместо “истории государства российского”.

В несколько иной смысловой плоскости размышляет поэтесса Мария Степанова. Она зовет оставить прошлое в прошлом, освободиться от “зачумленности” им. То есть зовет, наконец, завершить его, отделив от настоящего, в повседневности которого и начать полноценно жить, ощутив его своим.

Мне кажутся важными сами эти мыследвижения. И не только мне – тексты Кобрина и Степановой прочитаны многими, они отвечают определенному настроению. Но я все же не вижу в них альтернативы “крымнашизму”. Ведь что он есть такое? Он есть апология жизнеустройства, в котором идея Державности и державного патриотизма не вместе, а вместо идеи Права. И потому без и вне нее, этой идеи Права, никакой содержательной альтернативы не может быть даже в сознании. Без и вне нее, как в упомянутых текстах, вряд ли можно ждать содержательных дискуссий о “деталях будущего”, о свободе и справедливости в российской истории или освобождении настоящего от колонизировавшего его прошлого, ибо сама отстраненность от идеи Права это прошлое пролонгирует.

Впрочем, вполне допускаю, что кто-то видит будущее и без нее. Но пока такой его образ рисует разве что г-н Дугин. У его идеологических оппонентов, которые не за “крымнашизм”, а за альтернативу ему, настоящее и будущее в обход права пока, по-моему, не выстраиваются.

Как-то, правда, натолкнулся на мысль, что человек в России так низко пал, что полетом ниже, чем в космос (т.е. в будущее, о котором нигде в мире еще даже и не мечтают), его не соблазнишь. Но из космоса ведь потом возвращаться и приземляться надо, однако об этом, как понял, еще не думают – главное взлететь.

А соседи украинцы между тем дискутируют о том, как на месте права силы утвердить силу права.

Sofia Nepomnyaschaya

Пасха иудейская – 1

—

Забавный приключился со мной год назад случай.

В немалой еврейской компании, практически (что нередко в России) ничего о пасхе не знавшей, оказалась я, этнически русская православная, лучшим экспертом по иудаизму, и предложили мне стать баал седер: провести ритуал еврейской пасхальной вечери.

***

Что ж, говорю. Сказано в агаде, что для исполнения мицвы (заповеди) о пасхе достаточно трех слов: пэсах (пасха), маца и марор (горькие травы). Так что можно просто произнести эти три слова и этим ограничиться. Иудаизм предоставляет полную возможность отвести религии как максимальное, так и минимальное место в своей жизни.

***

Интересно, однако, подумать о связи этих слов. А также вторичности по сравнению с ними всего остального (чудес, спасения от погибели и пр.)

Символика Пасхи (здесь и далее – иудейской) довольно ясна.*

—-

* Удивительно разве что использование того же (иудейского) понимания ее Отцами христианской Церкви. Но что ж тут удивительного, когда речь идет все больше об отцах-александрийцах, а в Александрии в годы расцвета до половины стотысячного населения ее населения составляли евреи, с которыми отцы эти находились в тесном интеллектуальном общении.

***

Праздник этот имеет вторым своим названием “йом хирутейну, день нашей свободы”. И поныне в православной литургике речь идет об освобождении от рабства обыденной жизни и даже смерти, избавления от “фараона страстей”, чудесном через расступившееся море переходе на берег спасения и тому подобное.

***

Почему же первенствует марор? Зачем нужна память о “горечи египетского рабства”?

В некогда культовых для советской интеллигенции “Записных книжках” Ильфа содержится: “Нельзя жить так хорошо, говорил старый ребе. Надо портить себе удовольствие”.

Тут два смысла. Помимо иронии над нашим редким умением отравлять жизнь себе и другим, это еще и заповедь о “марор”: постоянном напоминании себе о бренности и несовершенстве нашего временного мирского существования, каким бы внешне благополучным оно ни казалось.

Что сходно с упорным, часто кажущимся искусственным “пессимизмом”, указанием на изнанку существования буддийских проповедей для новоночальных о страдании.*

—

* (На самом деле, дуккха, “страдание” – совсем не это. Но понимание и живое переживание неудовлетворительности ежемгновенной и неотвратимой изменчивости жизни приходит только с годами практики.

Без чувства горечи существования трудно и помыслить о бегстве из привычного Мицраима (Египта) /”Се ми гроб предлежит, се ми смерть предстоит” ежевечерне в молитве напоминает себе христианин./

От редакции. Особенности орфографии, пунктуации и стилистики авторов сохранены.