КОНТИНЕНТ - Новости и аналитика актуальных событий в мире, мнения и комментарии экспертов и обозревателей
Юрий Богомолов
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Текст, который не рискнуло опубликовать ни одно из уважаемых мною изданий.
Если сравнивать две модели служения мастеров культуры при дворах советских и постсоветских властителей, то более показательных примеров, чем биографии Сергея и Никиты Михалковых, пожалуй, что, и не сыскать. При всем сходстве видны различия. При всех различиях очевидно сходство.
Если сравнивать две модели служения мастеров культуры при дворах советских и постсоветских властителей, то более показательных примеров, чем биографии Сергея и Никиты Михалковых, пожалуй, что, и не сыскать. При всем сходстве видны различия. При всех различиях очевидно сходство.
Был такой период в жизни обоих Михалковых, когда показалось, что яблоко от яблони далеко откатилось. Я – не об эстетике. Это само собой, а об идеологии и еще об этике.
В 30-е годы прошлого века, когда страну штормило репрессиями, молодой поэт успокаивал себя и население:
«Новый год над мирным краем. Бьют часы двенадцать раз. Новый год в Кремле встречая, Сталин думает о нас».
Оптимистическое настроение не покинуло Сергея Владимировича и в скорбную минуту расставания с вождем:
«Товарищ Сталин! Горе велико, – бодро докладывал он в Колонном зале покойнику, – и жить нам будет нелегко. – Но наша вера в Партию крепка, и в наш народ, в сталинский Цека, и в этот очень трудный час вы положиться можете на нас!».
Спустя пару-тройку лет ему уже наплевать, что там покойный вождь думает о нем и о его соотечественниках; он достает из ящика своего письменного стола белый лист бумаги:
«Чистый лист бумаги снова на столе передо мной, – сообщает поэт. – Я пишу на нем три слова: «Слава партии родной».
Затем достает еще один лист и добавляет: «Коммунизм»! Нам это слово светит ярче маяка. «Будь готов!» – «Всегда готовы!». С нами ленинский ЦК!».
Дальше изменения в выражениях лояльности Сергея Михалкова к правящему классу можно проследить по тем редакциям гимна, которые он успел оставить нам.
В самой первой редакции 1943-го года один вождь (Ленин) нам путь озарил, а другой вождь (Сталин) – на верность нас вырастил. Ну, и кроме того, на труд и на подвиги нас вдохновил.
После разоблачения «культа личности» гимн стал бессловесным. Все книксены в адрес и Ленина, и Сталина, и даже партии родной канули в прошлое. Правда, ненадолго. В новой редакции Ленин уже не только нам путь озарил, но и «на правое дело он поднял народы», а что касается роли Сталина, то гимн на сей раз ни звуком, ни словом о ней не обмолвился.
То был послесталинский, относительно спокойный период в условиях государственной деспотии. Установилась своего рода «мертвая зыбь». Это, когда море после буйства трех этажных волн крови пополам с ненавистью постепенно успокаивается, а до полного штиля еще жить и жить.
Тогда-то и покатилось яблоко от яблони. Хотя, надо сказать, не сразу. И не слишком стремительно.
Сначала Михалков-сын снял приключенческий фильм на материале Гражданской войны – «Свой среди чужих, чужой среди своих». Идеологии в нем было чуть. Просто картина воспринималась как тест на владение профессией.
«Зачет», – сказали публика и критика.
Следующий «зачет» режиссеру был поставлен за «Рабу любви», ставшей своего рода упражнением по части ретростилизации. И опять же на сюжет картины была наброшена прозрачная идеологическая вуаль, ловко скроенная из мелодраматических и историко-революционных мотивов.
Другая уловка советского мастера кино — экранизация мировой классики.
Никита Михалков примерил на себя образ лишнего человека — Платонова. Затем – человека отдельного – Обломова. То был опыт эмиграции автора в идеализированное прошлое с чемоданом современных мироощущений. Там была поэзия бескрайней и щедрой человечности. Апология человечности без берегов. Апология того, что сильно не одобрялось казенной идеологией.
Словно для того, чтобы оттенить все это, Никита Сергеевич снял между делом «Пять вечеров», где с пониманием и сочувствием поведал о душевном тупике не слишком счастливых рядовых граждан.
Наконец, «Родня», – собрание примет почти полной разобщенности, разлаженности и разложения национальной идентичности советских граждан и по горизонтали и по вертикали. И где людское братание возможно только по пьяни до бесчувствия и в предчувствии разлуки навсегда.
Вот, когда показалось, что точка идеологического невозврата «блудного сына» к отцу пройдена, и обратной дороги нет.
Кто знает, как бы петляли траектории судеб обоих Михалковых, не случись в 91-ом году конец советской власти. Отец и сын в тот год оказались по разные стороны баррикад: Михалков-старший поддержал ГКЧП. Младший Михалков принял сторону Ельцина.
Каждую юбилейную веху Сергея Михалкова постсоветское ТВ отмечало поздравительными сюжетами в новостных программах и несколькими специализированными передачами.
Изредка звучали вопросы, за ними – ответы… Общим местом стал рассказ Сергея Владимировича о том, как он разговаривал со Сталиным пять часов кряду… Часто повторял пословицу: “Жизнь прожить — не поле перейти”, прибавляя от себя вопрос: “А если это поле заминировано?..”.
В самом деле, как тогда его пройти, не “подорвавшись”?
Иные неделикатные журналисты не стеснялись задавать вопросы, что называется в лоб:
— Не чувствуете ли вы за собой каких-нибудь грехов?
Михалков подозрительно быстро для безгрешного человека понимал, о каких грехах может идти речь и молниеносно отвечал:
— Я ни на кого не доносил, никого не подсиживал.
Сын Никита поддержал отца Сергея: “Он может прямо посмотреть в глаза любому человеку”.
Это как сказать… Согласился бы взглянуть в глаза Анны Ахматовой, в травле которой он поучаствовал в 1946-м году… Или в глаза Пастернака, которому он посвятил басню про «некий злак, который звался пастернак». И по случаю присуждения «некоему злаку» нобелевской премии присовокупил еще несколько острых строк: «Антисоветскую заморскую отраву варил на кухне наш открытый враг. По новому рецепту, как приправу, был поваром предложен пастернак. Весь наш народ плюет на это блюдо: уже по запаху мы знаем, что откуда».
Нюх у Сергея Владимировича был отменный.
На вопрос: «А что чувствовал он, общаясь со Сталиным?», следовало раздраженное: “А что должен был чувствовать 30-летний немец, которого пригласили бы к столу Гитлера?”.
Мол, какая разница, когда имеешь дело с вождем…
…Когда умолкал юбиляр, за него откровенничали его простодушные стихи, процитированные в фильме. “Живет на свете людоед – разбойник и злодей. Он вместо каши на обед ест маленьких детей. Но и детей он ест не всех. Не всех детей подряд. Он выбирает только тех, которые шалят”.
Это к вопросу о том, почему пощадила судьба поэта, который не шалил. И если бы просто не шалил. Кое-чем он советской власти и потрафил в ее борьбе с теми, кто шалил.
Помимо «шалунов» Ахматовой и Пастернака, он поддал жару в травле Синявского и Даниэля, а также — Солженицына.
Его отношение к последнему оказалось несколько противоречивым. Он со всем уважением отзывался о людоеде Сталине, а потом пришло время и с глубоким пиететом отозвался – о его жертве Солженицыне. Допустим, в обоих случаях равно искренне. Из этого тогда следует, что между авторами “Ахипелага Гулага” и Гулага без кавычек нет моральной пропасти. По крайней мере, для автора “Дяди Степы”.
В «Чукоколе» он изложил личное кредо жизни: ”Я беру пирожное и гляжу на крем, на глазах у публики с аппетитом ем. Ем и грустно думаю: через тридцать лет покупать пирожное буду или нет?”.
Кредо – шуточное, но в нем нешуточная доля истины. Со временем все вопросы на тему, кто, как прошел заминированное в 30-х годах поле жизни и кто, сколько съел пирожных на глазах у публики, не так уж и занимательны. А ответы на них почти неинтересны.
Со временем актуализировалась другая тема. Если нет пропасти между палачом и жертвой, то ее нет и между советским государством и той демократией, что рождалась в муках. И уже не только для автора гимна Советского Союза. Потому Немцов лет 15 назад в эфире ОРТ скорее в шутку, чем всерьез, заказал юбиляру зарифмовать текст очередного государственного кредо. В просторечье – гимна России. Текст был написан. И не один вариант, а два.
Первый забраковала Дума. В нем обозначились, трудности, что стояли перед автором, славящим Родину. Они состояли в отсутствии вождей. Как персональных, так и коллективных. Ни Ленина, ни Сталина уже не поставишь во главе нации. КПСС тоже оказалась вне игры. А самая большая проблема была в том, что коммунизм больше не мог претендовать на роль маяка для всего человечества. Да и сама Россия осталась без влиятельного покровителя и просто без верховного авторитета. Тогда-то и был призван и мобилизован в начальники Всевышний.
Вот в какой форме это было сделано в первом варианте:
«Предками данная мудрость народная!
Родина славься! Господь над тобой!»
В другом месте: «И пусть нас Господь сохраняет в пути!».
Понятно, что такое избыточное импортозамещение основоположников советского государства Господом Богом не могло пройти думский фильтр в 2000-ом году. Во втором варианте присутствие Бога было не столь назойливым, и выразилось оно в одной строчке: «Хранимая Богом родная страна».
…Музыка гимна – старая. Текст – относительно новый. А подтекст – все тот же: “Я беру пирожное и смотрю на крем…”. Или: на Кремль?..
…Сейчас уже мало кто вспоминает, что в начале перестройки он получил довольно болезненный щелчок по своему самолюбию: на судьбоносном V съезде кинематографистов Советского Союза, он не был избран в секретариат СК.
Через десять лет его снова обидели. В 2008-м киношники его не переизбрали. Тогда он затеял судебную тяжбу с тем, кого избрали, – с Марленом Хуциевым и со всем Союзом , и выиграл ее, как полагают наблюдатели, не без помощи административного ресурса.
В творческом отношении у него у него тоже не заладилось.
Высокое ремесло осталось при нем, а талант стал потихоньку покидать мастера. Наиболее заметно это проявилось на двухсерийной эпопее «Сибирский цирюльник».
Михалков вышел на мифологический простор, может быть, как никто из отечественных мастеров, сознавая новую задачу и представляя сложности завоевания аудитории в новых социально-исторических обстоятельствах.
…Так и не сумев мифологизировать новую Россию, Никита Михалков, похоже, готов был удовлетвориться статусом мифологического персонажа в ее новейшей истории. Но не удовлетворился.
Роль придворного мастера культуры, коей довольствовался папа, его никак не удовлетворяла. Есть пирожные, любуясь кремлевскими звездами, – службишка, не служба. Есть пирожные в Кремлевских палатах – другое дело.
Об этом он намекнул в программе «Итоги» Евгению Киселеву в те достопамятные времена, когда звезда одного президента России закатилась, а звезда другого еще не взошла.
…Страна еще не видела “Сибирского цирюльника”. И Никита Михалков только собирался лично объехать ее с картиной – от Владивостока и далее со всеми остановками до Калининграда. Киселев со своей хорошо натренированной привычкой видеть за каждым словом и жестом своего собеседника скрытый политический смысл, тут же и предположил: не начало ли это его, Михалкова, предвыборной президентской кампании 2000 года? Не лелеет ли он в себе тех же честолюбивых замыслов, что и генерал Лебедь?
Самое смешное, что это не показалось смешным Никите Сергеичу. Нет, он прямо не сказал: “Да!”. Но дал понять, что готов. При определенных условиях. И объяснил: проблема не в нем, а в стране, которая еще пока не доросла, не дозрела до того уровня, когда бы он мог ею руководить. “Поэтому, – доверительно сказал Михалков Киселеву, – режиссировать страну, условно говоря, нужно в той атмосфере, которая будет наиболее благоприятна для этой режиссуры”.
Как бы ненароком автор фильма показал одну из сцен своего нового фильма. Ту, где Никита Михалков в роли императора гарцует на белом коне. В “Итогах” она была показана “с предисловием”, как сказал бы, один из героев Николай Эрдман.
«12» – это его единственная режиссерская работа за годы с 1999-го по 2007-й. То есть за 8 лет. Его авторитет среди коллег год от года таял. Недаром он так тянул с созывом очередного Съезда. В 2008-м обострилась и общественно-политическая ситуация в связи с пересменкой президентов. В стране возникла некоторая неопределенность. Возможно, в связи с этим и пробудились былые претензии.
Зрители не забыли, как Никита Михалков в роли императора гарцевал с десяток лет назад на породистом коне у стен Кремля. И как он был не против того, чтобы стать президентом при определенных условиях.
Воды с той поры утекло много. Страна стала несколько другой. Атмосфера действительно более благоприятная для просвещенного и просветленного абсолютизма, коим в значительной степени был тогда воодушевлен господин Михалков. В обстановке неопределенности с преемником до осени 2007-го года могла и у Михалкова возродиться претензия на Кремль. И могло показаться: не настало ли время порежиссировать Россией?..
Тогда «12», фильм, с выходом которого режиссер тянул почти год, – не просто фильм, а предвыборная программа? Ему задавался этот вопрос, и он опять же не отмел его со смехом.
Тот персонаж, которого играет сам Никита Михалков – самый неприметный герой из тех двенадцати присяжных заседателей, что решают судьбу обвиняемого паренька, – самый несловоохотливый, самый негромкий и самый бывалый. В прошлом – профессиональный разведчик, теперь живописец-любитель. И из одной его реплики становится понятно, что он частый участник подобных разбирательств. Справедливость, стало быть – его призвание, натура и привычка, а не профессия. Он тот, кто видит и знает все наперед, кто ощущает истину бытия.
Все остальные заседатели – просто люди со слабостями и с достоинствами. А он человек без недостатков и потому – Спаситель. Два прототипа угадываются в этом герое.
Во-первых, Владимир Владимирович Путин.
Во-вторых, Никита Сергеевич Михалков.
В реальности один прототип мог бы доверить Россию другому прототипу. Хотя бы на время.
У красивого, как бог, Дориана Грея, заложившего душу дьяволу, кажется, на чердаке пылился портрет, хранивший следы его тайных пороков и тяжких грехов.
Тот портрет – как чистосердечное признание.
У красавца-мужчины Никиты Михалкова есть свое «чистосердечное признание». Это его фильм «Без свидетелей».
Может быть, самая точная версия того, что случилось с недюжинно одаренным в молодости режиссером и актером Михалковым.
Снят был фильм в 1983-м. Это история легкого, щедрого, от природы талантливого человека, который однажды по легкомыслию стукнул на товарища, в другой раз предал из карьерных соображений любимую, и все пошло прахом.
Из карьерных соображений он навещает брошенную жену: ему надо было выведать у нее тайну, касающуюся его будущего благополучия. И тут он понимает, что брошенная им женщина покойна без него, абсолютно к нему равнодушна и, кажется, счастлива… Он ее снова пытается обольстить. Как Паратов Ларису. Как Михалков СК. Не получилось – попытался изнасиловать. Не вышло. Стал шантажировать. И не сразу до него дошло, что можно жить по-другому – не так, как он сам жил. Без доносов, без предательств, без задних мыслей, без показухи, без вранья и лицемерия… Наконец, без административного ресурса.
По ходу повествования он выворачивается наизнанку. И мы видим крупным планом в натуральную величину нутро сгнившего изнутри человека.
Наверняка тогда Михалков думал, что это он снимает не про себя. Но такова магия и природа талантливого художника – не про себя, не про свою судьбу он не может ни писать, ни рисовать, ни снимать фильмы.
Вопрос только в том: надо ли себя в общественной жизни так буквально экранизировать?
***
Недоброжелатели Михалкова зациклились на его отношениях с властями.
Что, правда, то – правда, отношения – хорошие, блестящие, стабильные. Но они, смею утверждать, не ключевые в его творческой биографии.
Ключевые, возможно, – отношения с Богом.
Поначалу он чувствовал себя рабом божьим. Потом – его младшим партнером. Затем – его наместником в России. Далее – конкурентом. Еще далее – Великим Инквизитором (в смысле, Бесогоном…
Куда же дальше и выше? Если только… Всевышним?..
Без этой амбициозной параболы-гиперболы умонастроений автора, думаю, не объяснить его полномасштабную творческую и человеческую катастрофу.
…А «божий промысел», все-таки, есть. Он в том, пожалуй, что отнял у одаренного режиссера то, чем его наградил, – талант. И что ему осталось? Бесконечное морализирование, навязчивые поучения в духе Фомы Опискина…
Он сочиняет прожекты по исправлению нравов, по устроению государства, по устрашению либералов и дает мастер-классы по патриотизму. Он читает проповеди и бесогонит на своем авторском телеканале «Бесогон-ТВ.
Он и фильмы свои снимает непременно с басенной моралью. «Солнечный удар» – последнее тому свидетельство. Мораль сей басни такова: человеки Бога на Дарвина променяли, вот и наступили окаянные дни 17-го года, вот и стали люди обезьянами. Вот и разразилось смертоубийство в Украине…
***
Вот и прикатилось яблоко обратно к яблоне: оба оказались плодовитыми баснописцами.
Что же касается возвышенной религиозности сына, то она, как мне кажется, стоит верноподданнической партийности отца. Из одного материала сработаны – из картона.
От редакции. Особенности орфографии, пунктуации и стилистики авторов сохранены.
Эта рассылка с самыми интересными материалами с нашего сайта. Она приходит к вам на e-mail каждый день по утрам.