«Эх, яблочко, куда ты котисся…» или от Фёдора до Фёдора

Немой комедийный шедевр режиссера Чарли Чаплина “Иммигрант” (The Immigrant), вышедший на экраны в 1917 году, никогда не утратит иронии, остроты и сострадательности, пока существует понятие — иммиграция. Маленький Бродяга, он же иммигрант, плывет на корабле через огромный океан, чтобы увидеть «свободный мир», но там его встречают пинками и тумаками…

Для тех, кому это слово иммигрант чуждо и  ничего не говорит, не вызывает никаких ассоциаций, длинная история, которую я собираюсь здесь рассказать, может показаться банальной. Впрочем, ее могут счесть обычной и люди, чья жизнь наполнена сплошными невзгодами. Семья главного героя моего повествования скиталась по земле в поисках счастья и лучшей доли целое столетие, перенося горькие лишения, претерпевая нелегкие испытания, обиды и унижения, как все эмигрантские семьи, прежде чем найти свое «место под солнцем». Мы путешествуем по вытекающим один из другого мирам, где нас преследуют жизненные истории.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. «ХАРЛАМПИЙ И ЕВТИХИЯ»

Известный бесчеловечный исторический факт, когда в результате политики насильственной исламизации и геноцида, проводившегося младотурками против многих меньшинств турецкой империи  в 1914-1923 годах, унесший свыше 350 тыс. греков малоазийского Понта, не может оставить равнодушными тех, кто сегодня называет себя греками. Несмотря на то, что понтийцы представляли собой меньшинство среди множества иноверных и разноязыких народов Османской империи, по сравнению с численностью курдов и армян, их не щадили и истребляли наравне с другими. Вследствие систематического истребления, совершаемого младотурками, все побережье Понта было очищено в национальном, религиозном и расовом аспекте от компактного греческого населения, жившего на этой земле более 3 тысяч лет. Уцелевшие понтийские греки вынуждены были бежать либо в Грецию, либо в Россию. Документально подтверждено, что примерно 400 тысяч беженцев направились в Грецию, в то время как 250 тысяч понтийцев нашли их прибежище на российском пространстве.

Предки Федора Амонатиди бежали  от турецких погромов в Россию, в Крым, туда им было территориально легче и быстрей добраться, чем до родной Эллады. Да и морская торговля, в основном, проводилась с портами Понта Евксинского, т.е. крымскими.  Они также знали от своих дедов, что в южной России и на Кавказе приблизительно проживает 150 тысяч понтийских греков, перебравшихся туда после захвата османами Трапезунда еще в 1461 г. Собираться было некогда, да и богатства особого то не было, поскольку всегда жили на скудной земле в северной части Турции.  Но и то, что копилось годами, безжалостно отбиралось османами.

Отец Федора — Харлампий прибыл в Крым вместе с двумя его братьями: старшим Йорго и младшим Янисом, родителей мальчики похоронили еще в Турции, незадолго до их бегства. На новом месте трудно прижиться любым беженцам, их нигде не жалуют, а в смутное время и подавно. Шла Первая мировая война, и в России простой люд жил бедно и трудно, каждый зарабатывал, чем мог.

Революционная волна подхватила Йорго и понесла. Ему нравилось противостоять власти, и он выбрал путь большевиков. В 1917 году в Ялте под развивающимися красными знаменами он погиб от рук крымских татар, не желающих приветствовать и поддерживать коммунистов. Яниса судьба занесла в Новороссийск, где он обрел семью и прожил короткую и трудную жизнь, закончив ее в 1940 году в тюрьме, как политический заключенный. Харлампий не пошел  ни за старшим, ни за младшим братом, потому что уже тогда в 17-ом он встретил в Ялте свою любовь — молодую и красивую девушку по имени Евтихия, которая вскоре стала его женой, а потом и матерью главного героя этого повествования — Федора Амонатиди.

Отец Евтихии — Фёдор Семерджиди еще в 1905 году начал торговать с Крымом, он — бакалейщик и купец понимал, что ни сегодня завтра в их родном городе Триполи оставаться будет невозможно. Все больше и больше он чувствовал на себе давление со стороны турков, налогообложение душило, все заработанное приходилось отдавать в османскую казну. Купец оказался дальновидным, и, вовремя обосновавшись в Симеизе, Ялтинского района, сумел спасти свою семью от турецких погромов. В 1910 году Федор Семерджиди забрал из Триполи жену Софию и младшего сына. Дочка ж их Евтихия сумела присоединиться к ним лишь, когда ей исполнилось 16 лет —  в 1913.

Молодой, только что образовавшейся семье юных понтийских беженцев, Харлампия и Евтехии Амонатиди, пришлось нелегко на чужбине. Без знания русского языка трудно было найти работу, да и профессий никаких особых они не имели. А тут еще революция. Спасло их земледелие. Стали они выращивать табак в Ялтинском районе, и те копейки, что  зарабатывали, помогли худо-бедно выжить им самим и прокормить их четверых детей.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. «ОТЕЦ И СЫН»           

Фёдор у них был младшенький, он родился уже в Севастополе, в 1926 году. В то время там началось активное развитие индустрии, открылся мраморный завод. А мрамор греку, все равно, что родня, Харлампий и Етихия знали о нем от своих дедов и, не побоявшись трудностей, пошли работать на мраморный завод чернорабочими.  Потихоньку подрастал их Федька. Харлампий какой-то особенной любовью любил своего младшего, видно только сейчас он и созрел для отцовства. Порой следовало б выпороть сорванца, но рука у Харлампия не поднималась.  В 33 году Федька пошел в школу, ну, конечно же, в русскую — таков был приказ товарища Сталина. Не взирая на национальную принадлежность, все дети: армяне, евреи, грузины, латыши… все без исключения должны были учиться только в русских школах.

Проснувшись рано морозным субботним утром, Федя лежал и вспоминал, только что приснившийся ему, сон. Федьке снился последний концерт моряков Черноморского флота, куда водила их прошлым воскресеньем учительница. Всю неделю он находился под впечатлением матросского танца «Эх, Яблочко, куда ты котисся, ко мне в рот попадешь — не воротисся». Три молодых моряка так лихо отплясывали, что все пацаны, находившиеся в зале портового клуба «ДКАФ», безудержно подсвистывали и били в ладоши в такт залихватской мелодии.

— Эх, Яблочко… — Федя тихонько пропел и сильно потянулся, совсем не хотелось идти в школу. — Поваляться б еще, хоть чуток, —  он и сам не знал: почему именно сегодня ему так хотелось остаться дома? Школу он любил, учителя его хвалили, и он не слыл хулиганом, хоть шалил и порой чаще других пацанов. — Когда мама подойдет меня будить, я закашляю так сильно, что она испугается и в школу меня сама не пустит, — решил Федька. Заслышав шаги матери, он собрался с духом, чтобы кашель получился, как можно  громче и страшней, но она тут же разгадала го замысел:

 — Вставай, вставай, сынок! Я вижу, ты уже давно не спишь. Прикоснулась ко лбу губами: — Здоровенький мальчик! Вставай, вставай, агори му!(*сын мой, прим. Е.Дж.) Семь часов уже. Опоздаешь.

Фокус не удался. Пришлось собрать все силы и заставить себя подняться. Федя умылся, оделся, сел завтракать. А на столе — ароматный чай с сырными лепешками, горячими и пахучими. От такого завтрака заметно поднялось настроение. Наскоро простившись с мамой, Федя схватил тряпичный ранец, и засвистев любимое «Яблочко» рванул к двери. На пороге их дома он столкнулся с двумя в  штатском. Они, не замечая мальчика, прошли в дом. Федька встал за дверью и стал подслушивать:

— Харлампий Амонатиди здесь живет?

— Здесь, — в растерянности ответила мама.

— Где он сам?

— На работу ушел. Он на заводе работает.

Федя слышал, как мама подробно рассказала этим двоим, где на заводе можно быстро найти папу.

— Это несложно, вы сразу его найдете.

Все выспросив, двое заторопились, бросив на ходу:

— Как вернется, пусть сразу идет в участок.

— Да, конечно, — заверила их мама.

Федя резко рванул за угол и спрятался, чтобы его не уличили в подслушивании.

Папа  с работы вечером  так и не пришел…

37 год не обошел семью Федора, и в декабре, прямо перед самым Новым годом его отца арестовали, впаяв 58 статью, поскольку Харлампий —  грек-беженец, не имевший русского подданства.  Потом жена и дети узнают, что его, приговорив к 10 годам лагерей, сослали в Сибирь на лесоповал. Греки, которые нашли прибежище в Советском Союзе, вновь подверглись ссылкам и гонениям. Поговаривали, что, сажая в тюрьму ни в чем неповинных людей, сталинские коммунисты мстили правительству Греции предвоенной поры за притеснения греческих коммунистов. Как бы то ни было, а дети Харлампия остались без отца, Евтихия — без мужа, да еще и с прицепленным ярлыком — «семья врага народа». Это, когда соседи и друзья сторонятся тебя, а то и вовсе бегут, как черт от ладана, боясь запятнать себя сомнительными связями.

Бежали, но только не от Федьки…. Ему уже 13, и он — общительный паренек, полюбившийся всей округе. У него море друзей… И главные среди них —корабли, прибой, Севастополь и Черное море. Здесь теперь военно-морская база, и Федя любил наблюдать за моряками, он мечтал, что будет носить, как и они, бескозырку, тельняшку и черные суконные брюки клеш. Он научиться плясать «Яблочко», как все бедовые матросы.  Когда в 39 году всю семью Феди выслали из Севастополя в Ялту — подальше от военной базы, ему позволили остаться.

Мама, что бы ни делала, все прислушивалась к шорохам улицы, к каждому шагу. Все ждала отца…

— Письма от тебя и так редко приходят. Вот уж полгода, как ничего не слышно. Теперь и вовсе не дождемся… Высылают нас, Харлампий! Опять на новое место. К новым людям. И мы для них только пиндосы, — она разговаривала с отцом, будто он был с ней рядом. — Панагия! (*Божья мать, прим. Е.Дж.) Когда же это кончится? — мама тихо заплакала.

Неожиданный стук в дверь вернул ее к реальности. Старший сын Йорго пошел  открывать.

— Федор!? Зачем Вам наш Федор? Он еще ребенок…

— Могу я в хату войти? — прозвучал в ответ суровый голос непрошеного гостя.

— Входите, — брат нехотя посторонился и дал ему пройти.

— Здравствуйте, — сказал высокий незнакомец в штатском.

— Здравствуйте, — все, застыв на местах, ответили ему поочередно, и воцарилось гробовое молчание. 

И вдруг мама с криком бросилась к Феде: — Не дам! Не пущу!

— Тихо, ты, женщина! — озираясь на темные окна, грубо дернул ее за рукав кофты незнакомец. — Я не забрать его пришел. Я хотел сказать, что ваш мальчишка не подлежит высылке, он считается русским подданным, потому как учится в советской школе, у него есть ученическая ведомость. А раз так, то он — не иностранец. Он ЗДЕСЬ родился. Понятно? Вам же, предписано покинуть Севастополь. Вы считаетесь «неблагонадежными», как семья иностранцев. Советское правительство и лично товарищ Сталин вам не доверяет. Время смутное… Чехословакия к Германии присоединилась.

Евтихия не воспользовалась советом тайного агента Петракова, так неожиданно появившегося в их доме поздним вечером. Ее эта возможность наоборот еще больше испугала, она решила, во что бы то ни стало, держаться всем вместе. В 39 году  Евтихию с детьми, как «неблагонадежных» выслали из Севастополя. В Ялте тоже была школа, и весной 41 года, когда Федя уже заканчивал 10 класс, началась война. А в ноябре немцы вошли в город, и это была первая советская осень Федьки без праздничного октябрьского парада.

Оккупанты пришли в Ялту именно в «красный день календаря» 7 ноября 1941 года и оставались там полноправными хозяевами до апреля 1944 года. Евтихия и ее дети занимались земледелием: в Масандровском городском парке культуры и отдыха они выращивали овощи и картофель. Большую часть урожая у них отбирали немцы, оставшимся они тайно делились с партизанами. С ними на связь всегда выходил один и тот же человек — З5 летний грек Коля Папандопулос, забирал продукты, собирал информацию и сообщал им последние сводки с фронтов. Он погиб во время бомбежки весной 44, перед самым приходом Советской Армии. Ялта постоянно подвергалась бомбардировкам русской авиации, ее морской порт был стратегически важен для фашистов, сюда им приходили суда с боевой техникой и боеприпасами, продовольствием и обмундированием. Страшно было жить Евтихии в оккупации: смерть могла прийти и со стороны немцев, и со стороны русских. От Харлампия не было никаких вестей, она уже мысленно его похоронила…

— Федор Амонатиди здесь живет?

— Здесь, — ссохшимися от страха губами произнесла Евтихия.

— Ему повестка, — красноармеец протянул бумажку. — Получите и распишитесь. Он должен немедленно явиться в военкомат, — строго приказал солдат и удалился. Евтихия хотела было возразить, мол, ее сын Федя в 39-ом был выслан, как «неблагонадежный», как и вся ее семья из Севастополя, а значит, он не может служить в Армии. Но красноармеец ее уже не слышал, он торопился к другому дому, спешил вручить повестку очередному новобранцу. Евтихия, тихо утирая слезы рукавом,  вернулась в хату.

— Мама, что вы говорите? Что значит: я могу отказаться? От чего? Как только вам такая мысль в голову могла прийти? Я родился в Севастополе! Я всегда хотел стать моряком. Я люблю мою Советскую Родину и пойду ее защищать от врага!

Федор оказался не одинок, вместе с ним служили еще шестеро греков-новобранцев из Ялты, которые любили Советскую Отчизну не меньше: Дмитрий Фокиади, Сава Казанджиди, Владимир Михайлиди, Янис Какиматиди и два брата Феодосиади Владимир и Кириякос. В Армии их никто пиндосами не называл, не унижал, расовой дискриминации там не было. Зато у них был один враг — Гитлер и одна на всех Родина — Россия. Судьба забросила Федора опять в его любимый город Севастополь. В мае 44 года, когда ему еще не исполнилось и восемнадцати, сбылась заветная мечта Федьки — он стал моряком Черноморского флота. Теперь он был обязан по Уставу носить тельняшку, бескозырку и суконные брюки клеш.

— Мама, ну, что Вы так переживаете? Война уже почти закончилась, — успокаивала Евтихию старшая дочь Александра (младшая ее дочь София еще в 37 вышла замуж за молодого грека и с его семьей иммигрировала в Грецию, Евтихия  за нее не волновалась, дочка была счастлива). — Федя в Севастополе — это же рядом, письма от него будем часто получать, не так, как от папы. Расскажите мне снова, о чем папа написал в последнем письме?

— Он говорит, здоровье его поправилось, и он не так сильно устает сейчас, как раньше. Сильно скучает. Пишет, что постарел он, кори му,(*дочка моя, прим. Е.Дж.) что узнать его невозможно.

— Я сразу папу узнаю. Быть такого не может, чтобы я папу не узнала, — возмутилась Александра. — Пусть он сам изменился, но глаза его голубые, как небеса, не могут стать карими, — балагурила дочка, стараясь развеселить мать. Они сидели ранним утром на крыльце и перебирали фасоль. Лето в разгаре, надо было успеть подготовиться к зиме.

Евтихия, слушая дочкину болтовню, улыбалась. Руки ее проворные, почерневшие от земли, все сновали и сновали, выбирая поврежденную фасоль. Она вторила дочери, даже смеялась, но мысли Евтихии опять возвращались к Феде. Младшенький он, последыш, как говорит ее соседка тетя Маня. — Севастополь —  хорошо, это рядом…

Их гомон резко прервал, подкативший к дому уазик. Они затихли. Из машины вышел человек в штатском и твердой решительной походкой направился к ним. Евтихия хотела было встать ему навстречу, да не смогла, ноги так и подкосились, в висках забилось что-то, к горлу подкатило…

— Семья Амонатиди? Вам предписание! Собирайтесь. Сегодня ночью вы должны явиться на вокзал. Вас переселяют в Среднюю Азию…

— Паная му! (*Богородица моя, прим. Е.Дж.) Снова высылают… Теперь то за что? — Евтихия  не кричала, она выла, как загнанная волчица. — Александра, беги за Йорго…

Вместе с другими народами СССР понтийцы испытали расстрелы, ссылки, лагеря и рабский труд на необъятных просторах Казахстана, частично Узбекистана, Киргизии и Сибири, где с тех пор появились греческие диаспоры.

***

Двенадцатый день идут ожесточенные бои за румынский город Констанца, Широкая река Дунай, куда высадился наш десант и среди них рядовой Федор Амонатиди. Август, 1944 года. Жара. Нестерпимо хочется пить. Снаряды все летят и летят, пожалуй, фашисты, предчувствуя неизбежный конец, пребывают в дикой агонии. А советские матросы все с большим и большим напором гонят их: — «Эх, Яблочко, куда ты котисся, ко мне в рот попадешь — не воротисся».

— Рядовой Михайлиди!

— Я!

Старший лейтенант Киреев скороговоркой отдает приказ: — Просмотреть все помещения, заглянуть в каждую щель: кладовые, подвалы, склады, магазины…Чтоб ни одна немецкая крыса не проскочила!

Михайлиди продолжает стоять, как вкопанный.

— Рядовой Михайлиди!

— Я!

— Выполняйте приказание?

— Я!

—Ты, что издеваешься? — взревел Киреев.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться!

— Да, Геращенко.

— Михайлиди — грек, он по-русски не понимает.

— Что значит: по-русски не понимает? Младший лейтенант Геращенко, Вы отдаете себе отчет?

— Так точно! Он понимает, но плохо, а говорит и того хуже. А когда волнуется — и вовсе, двух слов связать не может.

— Вы, что тут все сдурели? А как же он Ваши приказы понимает?

— Есть один хлопец среди греков, сержант Амонатиди, смышленый парень такой… По-русски шпарит только так…Он у нас — за переводчика.

— Амонатиди  ко мне!

— Товарищ старший лейтенант, сержант Амонатиди по Вашему приказанию прибыл!

— Ну-ка, расскажи, сержант, как ты тут за переводчика служишь.

— Ну, я… Это… Как Вам сказать?

— Отвечать! — взревел Киреев.

— Слушаюсь, товарищ старший лейтенант, — Федька выше ростом стал на голову, он вытянулся в струнку. — Ребята-греки из нашего отделения не все по-русски хорошо знают, вот я им и перевожу на греческий… когда надо.

— Развели тут богадельню! — старший лейтенант уже кричал на младшего. Геращенко стоял, потупив голову.

— Все эти греки, откуда тут взялись? Из Греции, что ли?

— Никак нет, товарищ старший лейтенант. Все они наши, советские, — отрапортовал Геращенко.

— Тогда почему этот понимает, а другие нет?

— Этот в школе хорошо учился.

— Правда, что ли? — Киреев уставился на Федора.

— Так точно!

— Понятно. Остальные значит, плохо учились.

В воздухе запахло жаренным. Но старший лейтенант Киреев вдруг смягчился.

— Сержант, как же вы среди русских то жили?

— Так и жили… Так и живем… Бабушка моя по-русски совсем не понимает, мама ей переводит. Мама моя грамоте училась и русскому языку. А я уже греческий знаю хуже, чем русский, я  русскую школу заканчивал.

— Ну и дела! Вот это семейка, — расхохотался старший лейтенант, представив видно, как мать бабушке, хлебая щи, с пятого на десятое внуковы речи переводит. Откуда ему — кацапу, деревенщине было знать о таком великом переселении народов.

В родной Севастополь Федор попал лишь зимой 44. Там он и узнал, что семью его снова выслали, и что теперь они в далеком Узбекистане, в городе Коканде. Где это? что за Коканд такой? Федор не представлял. Знал только, что где-то рядом с тем местом Ташкент, что там жарко, верблюды ходят, и нет моря. Еще он слышал от кого-то, что Ташкент — город хлебный, и раз так, значит, с голоду его родные не умрут. Эта мысль и согревала сердце Федора. Но главное, что делало его счастливым, это то, что все они живы, что никого не потерял он, кроме отца.

Еще в начале 1944 года стало ясно, что Германия войну проиграет, и пришло время договариваться о послевоенном устройстве мира. Вопрос о новой встрече трех держав стал активно обсуждаться с осени 1944 г. После Тегеранской конференции произошло множество важных событий. Вооруженные силы союзных держав одерживали все новые и новые победы. Советская армия завершала изгнание вермахта из восточноевропейских государств. Приближался час победы антигитлеровской коалиции. Проблемы послевоенного устройства выдвигались на первый план. В этой обстановке встреча «большой тройки» приобретала особое значение. Практическая подготовка к ней осложнялась трудностями, связанными с согласованием места проведения конференции. 27 декабря, 44 года Рузвельт дал Гарриману инструкцию сообщить главе Советского правительства, что он готов прибыть на встречу «большой тройки» в Ялту в феврале, 45. В целях конспирации было условленно впредь именовать эту встречу кодовым названием «Аргонавт», позднее дали новое название — «Магнетто». Началась активная подготовка к Ялтинской конференции, которая проходила с 4 по 11 февраля 1945 года в Ливадии, в Царском дворце Николая Второго.

— Равняйсь! Смирно! Товарищ капитан Первого ранга, Карательный особый батальон Черноморского Военного флота для выполнения боевого задания готов.

— Нам выпала честь охранять Конференцию трех держав, которая состоится в Ялте. В работе Конференции примет участие сам товарищ Сталин!

— Ура-ааааа!

Капитан Первого ранга не сказал морякам о том, что на Конференцию прибудут и Рузвельт, и Черчель. «Эх, Яблочко, да на тарелочке, передай привет моей девочке».

***

Война закончилась. Отгремели последние выстрелы. Небо озарилось победным салютом. Но Федору еще не вышел срок службы, и с фронта его направили служить на мыс Фиалента, что находится в 16 километрах от родного, теперь уже города-героя Севастополя. Там располагался штаб Военно-воздушных сил Черноморского флота. Потом его отряд перебросили в западную часть Крыма, ближе к Евпатории, там надо было патрулировать батареи и по всему побережью Черного моря восстановить разбитые маяки. По окончании этой важной работы, их отряд был расформирован, и Федор в звании сержанта и с двумя боевыми медалями на груди, демобилизовавшись в октябре 1946 года, простился с флотом и морем. Но не расстался он с тельняшкой, бескозыркой и брюками клеш. Вот так, с автоматом в руках… «Эх, Яблочко, куда ты котисся…» и прибыл в Узбекистан: сначала в Ташкент — город хлебный, а потом и Коканд. Этот   маленький захолустный пыльный городок поразил Федора красотой старых мечетей, а памятник архитектуры XII века — дворец Худояр-хана — могуществом и величием.

— Ешь, агапи му, ешь!(*любимый мой, прим. Е.Дж.) Вижу, как ты проголодался! — Евтихия никак не могла наглядеться на своего младшенького, все прижимала и прижимала его кудрявую голову к груди, не веря глазам своим. Сколько слез выплакала, сколько ночей не поспала, думая о нем? Не сосчитать.

Федор ел любимый им с детства суп-лапшу — дрима, только припахивал он чем-то чужим, как выяснилось, курдючным бараньим салом, мяса не было. Но все равно, вкусно… Мама сварила!

— Педья му,(*дети мои, прим. Е.Дж.)Федя же не знает, что папа дома!

— Как дома? Когда? Откуда? Ложка полетела на середину стола, Федор вскочил, опрокинув табурет. Его, словно ошпарили таким неожиданным счастье: — Отец жив? Где он?

— На заводе, — едва прожевав, промычал Йорго. — Папа вернулся три месяца назад, мы тебе писали… Он сразу пошел к нам на «Брилешкен» разнорабочим. Мы там бочки чистим, ящики сбиваем…

Федя его не слушал, он уже нахлобучил бескозырку, схватил автомат… Не мог же он оставить боевое оружие без присмотра, а сдать в военкомат еще не успел:

 — Пойдем! Покажи дорогу!

—  Узнаешь ли ты его, Федька? — уже на территории завода спросил Йогро. — Как никак, одиннадцать лет не виделись.

Но Федя уже глазами нашел отца среди кучки рабочих, что, сидя на корточках, вытягивали гвозди из старых досок и ящиков. Отец продолжал сидеть спиной, когда сыновья подошли к нему. Харлампий обернулся лишь потому, что все рабочие уставились на что-то, поверх его головы. От увиденного  у  Харлампия перехватило в горле: — Опять арест! Перед ним стоял его сын Йорго, а рядом матрос с автоматом…Точно такой же матрос, как в Севастопольском НКВД  в 37 году.   Йогро заметив, испуг отца, поспешил прояснить ситуацию: — Папа, это же наш Федя! Не узнали?

Федор кинулся к отцу, они крепко обнялись и простояли так долго-долго, боясь оторваться друг от друга.

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. «ВОЗВРАЩЕНИЕ»

Теперь вся семья была в сборе. Казалось, нет никого счастливее Евтихии, она вся светилась каким-то внутренним озарением. Ей не верилось в такое счастье…  Столько обездоленных людей вокруг, искореженных войной и разрухой, столько калек, столько вдов и сирот… Ее же все живы, здоровы, у всех руки-ноги целы… Живи теперь, да радуйся. На семейном совете решил и постановил глава семьи Амонатиди перебираться на историческую родину, в Грецию, там и дочка их с Евтихией — София, и внуки. В 1947 году в августе месяце получили они разрешение на выезд, и ровно через год уже целовали родную каменистую землю.

Историческая родина не распахнула перед своими детьми жарких объятий и встретила их не ласково. «Эх, Яблочко, куда ты котисся….» Только приехав сюда, семья Амонатиди поняла, что они здесь никому не нужны. Их тут не ждали. Матери Элладе было не до блудных ее детей, в 1948 году там шла гражданская война, вооруженные столкновения с болгарами, распри с македонцами и албанцами довели послевоенную Грецию до полного изнеможения. Местные жители в повседневном общении оказались людьми неприветливыми, а порой и откровенно недоброжелательными. Они ревностно следили за происходящими событиями…

Согласно мирным договорам, подписанным в Париже, Италия передает принадлежавшие ей острова в Адриатическом море и часть провинции Венеция-Джулия Югославии, Додеканезские острова — Греции.

Генеральная Ассамблея ООН призывает народы Греции и других балканских государств разрешать все противоречия мирным путем.

Греческое правительство объявляет о роспуске Коммунистической партии и Греческого национально-освободительного фронта (ЭАМ), контролируемого коммунистами.

За столь глобальными проблемами неустроенность греков-репатриантов была невидна. Семья Амонатиди получила приют в Пиреях, как называют это место русскоговорящие жители Греции. Правильно же, Пирей — морские ворота Афин, с глубокой древности связывающие греческую столицу, как с самыми отдаленными уголками островной Греции, так и с другими странами. Харлампий на всю его большую семью в пять человек получил махонькую комнатушку в общежитии, где селили только греков, приехавших из СССР, к тому времени там насчитывалось семей 300. Это мрачное серое здание, не знавшее ремонта, пожалуй, со времен Троянской войны, имело весьма странное название, вместившее в себя поровну, что-то от мусульман и христиан — «Хаджи Кириякио».

— Ничего не могу найти. Хожу, как дурак, целыми днями по домам, ну, хоть бы одну драхму заработал…Люди все угрюмые, я им «кали мэра! тиканис?» (*доброе утро! как поживаете? прим. Е.Дж.). Они ж мне в ответ — отворачиваются. Что за народ такой? Мы в школе учили, что греки — люди, положившие начало всей цивилизации и культуре. Не похоже, что-то! — Федор тяжело опустился на железную кровать, раздобытую неделю назад на свалке, — единственное место в их жилище, на которое можно было присесть.

— И у меня пусты карманы, — Харлампий вывернул их и снова завернул. — Зато мама наша и Александра сумели продать, связанные ими, носки и рукавицы, заработали на неплохой ужин, — радостно возвестил он. — Давай, ближе к столу…Фасоль будем  есть.

— Ничего… Прорвемся, — успокаивал себя Федор. — Завтра обещали ребята, что на лайках(*переезжий базар под открытым небом, прим. Е.Дж.) грузчики будут нужны.

— А в субботу в Греции какой-то большой религиозный праздник, — сообщила Александра, — мне удалось напроситься к батюшке в церковь полы мыть.

— А где Йорго?

— Ему посчастливилось работу получить на три дня в одном магазине — красит двери, окна…

Федор жил в Греции без работы ровно год, радовался любому редкому заработку. Местные жители не хотели с понтийцами иметь дело —  своих безработных, кто говорил на языке Эллады, было полным полно, а приезжие должны были сначала научиться говорить на языке исторической родины. — «Пондиос, говорить научись, а потом уж работу требуй!» —  Федя ни раз слышал этот упрек от работодателей. Но однажды ему несказанно повезло, пригодились его знания по химии, полученные в советской школе. Пусть Федор по-гречески и не говорит, зато химические формулы щелкает, как орехи. Хозяину красильного завода «Токалон» господину Панделиди, ох, как! был нужен такой знаток.

Федька возвращался домой, с двенадцатью драхмами в кармане каждый день — неплохие деньги по тому времени. Он благоухал всевозможными ароматами. Панделиди потому и взял парня на завод, что задумал открыть новый цех по изготовлению косметики — мыла, пудры, губной помады и духов. С того светлого дня и пошла жизнь Федора на лад. Подучил язык, освоил новую, к тому ж, интересную профессию, даже смог участвовать в различных конкурсах и международных выставках.

И самое важное событие в жизни Федора произошло на заводе. Там работал сторожем тоже понтиец из Сухуми. Славный дядька! Была у него внучка Мария, которая частенько деду обед приносила. Красивая девушка! Правда, очень молоденькая, ей тогда всего лет семнадцать было. Тоненькая, востренькая, как говорили в Ялте. По-русски понимала, но совсем не говорила, потому что училась в греческой школе, ее родители на историческую родину привезли годовалым ребенком.

В феврале 56-го Федор и Мария поженились, а через полтора года, прямо в День Победы — 9 мая, родилась у них дочь Кица. «Эх, яблочко, да на тарелочке…»

Стал Федор призадумываться: как дальше жить? Теперь он — семейный человек, надо бы и своим собственнымм домом обзоводиться. Ради достижения этой цели, открыл он красильное дело, красил шерсть. Доход повалил! В конце пятидесятых люди старались обзавестись добротными, качественными вещами, и это помогло красильному делу Федора. Каждый день заказов у него было видимо невидимо. Красил шерсть по ночам, жена помогала. На заводе ему последнее время по сорок пять драхм в день платили, а тут он до двух сот зарабатывал. За четыре года на дом скопил. Разбогател на радость всей семье  и на зависть соседям.

***

В декабре 61 года на шестьдесят пятом году жизни скончался отец Федора —Харлампий Амонатиди. Порок сердца, камнеломня, где он работал последнее время подрывником, да сталинские лагеря — сделали свое дело, не дожил он до старости. Много народу пришло проводить его в последний путь, много было сказано добрых слов о нем — простом труженике, честном товарище, любящем отце и муже. Евтихия же пережила своего Харлампия на 24 года и смогла порадоваться счастью их детей, внуков и правнуков. Но довелось ей увидеть и то, что она уже не смогла пережить — смерть их старшей дочери Александры и сына Йорго.

ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ. «ОТ БЕРЕГА ДО БЕРЕГА»

Человек всегда ищет, где лучше. Уж так устроено его существо, ему всегда достигнутого мало. И Федор с Марией тому не исключение…. Решили они поехать проведать родственников Марии, живших за океаном, аж в самой Америке. Интересно было молодым узнать, как же там люди живут, как работают…. Газеты и кино только и твердят, что Америка — самая богатая страна в мире, и, что нет на земле счастливее людей, чем американцы.

Долог был их путь. Большущий корабль под названием «Василиса Фредерика» вышел из Порта Афин Пирей поздней ночью октября 1964 года . От берега Эгейского моря до берега Атлантического океана шли они 11 суток. Этот путь ни Федор, ни Мария не забудут никогда… Яркое от солнца днем, а от  россыпи звезд ночью, небо хранило их от штормов и ненастья. Океанские волны несли их к новой жизни. Музыка, танцы и вино заполнили все пространство. Радость так и клокотала в груди Федора. Его не пугала чужая страна и чужие люди, он был молод, полон сил и стремился сделать счастливыми свою дочь и жену.  На корабле они познакомились и подружились с такой же понтийской семьей, и весь путь только и знали, что веселились: «Нью-Йорк, Нью-Йорк — Америка. Россия далеко. От берега до берега добраться не легко». А Федору было легко, океан пробуждал в нем воспоминания о родном Севастополе, о боевых друзьях-черноморцах… и он пел : «Эх, Яблочко, да на тарелочке…».

В порт Нью-Йорка они вошли 4 ноября 1964 года. Был вторник. Повсюду развивались американские флаги и выкрикивались лозунги. Федор и Мария сразу оказались в гуще страстей, которые всегда переживает Америка в период выборов. Они увидели многотысячное шествие людей, одетых в символические одежды, сшитые из американских звездно-полосатых полотнищ. Эта картина сразила их. В этот день был избран президент Джонсон. Тетя Марии  и ее семья приняли гостей тепло и помогли им всем, чем только смогли помочь. На третий день Федор нашел работу в здании «Пан Американ». Он мыл окна и чистил лифты 2,5 года, работа ему не нравилась, но она была не очень трудная, а зарплата неплохая, и можно было прожить. Мария тоже устроилась на фабрику, получала немного, но была счастлива: Голливуд не обманул, ее взору представали на каждом шагу реальные киносюжеты с красочными витринами магазинов, сверкающими лимузинами, нарядными женщинами, к которым обращались по-королевски «мэм», и неважно, что она еще не вписывается в эти сюжеты, она верит — придет ее время.

Много работали они с мужем, и все заработанное откладывали, отказывая себе почти во всем. Уже через три года Федор и Мария смогли купить «свое дело» — маленький магазинчик, где стали готовить и продавать сандвичи и хот доги. Родили сына в 1966 году, и в честь деда назвали его Харлампием. Дело свое они расширили, но лишь через 12 лет кропотливого труда, сумели купить дом, точь-в- точь такой, какие показывают в американских кинофильмах — трехэтажный, с мансардой, утопающей в цветах. А в 1980 году — пусть и небольшой, но уже собственный магазин «Деликатесы» и ни где-нибудь, а прямо в Манхэттене. Вот и пришло время, когда они стали полноправными хозяевами своей жизни, настоящими бизнесменами…..: «Эх, Яблочко, куда ты котисся…».

Федор и Мария нашли свое место под солнцем, вырастили детей и внуков, дождались и правнука. Нарекли его Федором. Ему и открывать новое столетие семьи Амонатиди. А пращуры его, унесенные веком, да будут живы в памяти пра-пра-правнуков вечно.